Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль

– Жив и здоров, не спорим, – соглашались в варшавском дворце наместника. – Но почему нас бы повесили, даже не спрашивая фамилии, а тайного советника Петрова отпустили? Можно догадываться, что семья Петровых сама связана с инсургентами…

Александру Дмитриевичу ставили в вину именно то, что он не был повешен Лангевичем, приходилось оправдываться:

– Сам не знаю, почему не повесили. Наверное, в этом виноваты шахматы, и только одни мои шахматы…

Жена отсчитала ему десять тысяч злотых.

– Но, – сказала она, – если в свите наместника узнают, что ты поддержал Лангевича деньгами, тебе, мой милый, не видать пенсии из Петербурга как своих ушей.

– А что делать, если я дал честное слово? Меня ведь знают как благородного партнера в шахматах, по совести души и сердца я обязан оставаться и благородным соперником в жизни…

Петров тронулся в путь, когда войско Лангевича уже было разбито, а сам диктатор был схвачен на границе австрийцами и заточен ими в Краковском замке. Петров рассказывал:

– Это не остановило меня! Приехал я в Краков – и сразу в тюрьму. Так и так, мол, говорю коменданту, имею старый должок Мариану Лангевичу, обязанный вернуть его, как положено среди честных людей. Но комендант – вот скотина! – деньги мои захапал и давай делить их на две части. Я удивился и спрашиваю, в чем дело? “В личном свидании с Лангевичем, ответил он, я вам отказываю, а по законам империи Габсбургов половина ваших долгов уйдет в казну императора, другую же половину, так и быть, обещаю вручить арестанту…” Ну, я согласился, после чего мах-мах в Варшаву, а там – дым коромыслом, и тогда я решил пережить это поганое время в Европе, чтобы от палачества быть подалее, своих седин не позоря…

Шахматный мир был взволнован известием, что знаменитый, но загадочный Петров вдруг решил покинуть свою “берлогу”, желая укрепить репутацию “русского Филидора” на шахматных полях Европы. Но сам Петров сообщал о своем вояже с печальным юмором: “Я был похож на странствующего рыцаря. Приедешь в какой-нибудь городок и спрашиваешь: с кем бы мне тут подраться?” А в Париже он хотел видеть только кафе “Режанс”, где в стародавние времена его дедушки царствовал гениальный Андре Филидор.

Но кафе пустовало, шахматные столики тоже, гарсоны зевали по углам, отмахиваясь от мух, а сам великий Филидор сумрачно взирал на русского гостя со стены – из богатой рамы портрета.

– Вы не вовремя приехали, – сказал Журну, издатель “Нувель Режанс” (главного журнала шахматистов). – Сейчас летний сезон, все разъехались по курортам, нет даже писателя Жана Тургенева, который привык играть за этим вот столиком…

Случайно в Париже оказался знаменитый шахматист Морфи, и “Нувель Режанс” уже предсказывал захватывающую битву двух титанов, но Морфи от матча с “русским Филидором” отказался.

– Ну что, Санечка? – сказал Петров жене. – Показали мы себя Парижу, Париж тоже нас оглядел… Не пора ли домой?

Потом, уже на родине, когда Петрова спрашивали, каковы его успехи в Европе, он чистосердечно отвечал:

– Одну партию все-таки я загубил. Это случилось в берлинском кафе “Бельведер”, где моя голова закружилась от крепкого “Мюншенера”, и я прозевал слона. А так, в общем-то, я больше нигде не проигрывал.

Иногда его спрашивали:

– А кто же был сильнейшим противником в вашей судьбе?

– Об этом, молодые люди, прежде надо подумать. Впрочем, тут и думать-то не стоит. В пору юности однажды повстречал я какого-то вшивого калмыка… Вот он играл, ах, как он играл! Не чета всем нам – даже вспоминать страшно…

Александр Дмитриевич Петров скончался в апреле 1867 года и был погребен на Вольском кладбище Варшавы.

Не знаю, что там с его могилою, уцелела ли она?

Ведь Варшаве довелось выстрадать немало…

Меня попросили сказать об его внешности.

Пожалуйста. Это был человек с типичной наружностью чиновника: Петров выбривал лицо, носил маленькие круглые очки, а в старости, уже на пенсии, отпустил небрежную бороду.

Простите, я ведь сейчас думаю совсем о другом.

Его дед Иван Алексеевич Соколов родился в 1749 году, и внук его Петров умер в 1867 году – между этими датами, разделяющими жизнь сразу трех поколений, пролегла обширная эпоха, но мне хочется верить, что существуют незримые гены таланта, которые от предков передаются потомству, как передается нам физическая красота, идеалы патриотической чести и высочайшего гражданского благородства…

Когда Петрова не стало, мир, конечно, не вздрогнул.

Но в культурном обществе России невольно ощутилась некая зловещая пустота. Его смерть трагически восприняли не только русские шахматисты. “Это был один из сильнейших шахматных матадоров, – писали в “Шахцейтунг” немцы. – Шахматный мир теряет в этом втором Филидоре одну из первых звезд века, действительно увенчанную славою голову в нашем мире шестидесяти четырех полей”. Из Парижа тоже слышался скорбный голос французов: “Смерть Петрова повергает в траур весь наш шахматный мир…”

Надеюсь, я вовремя вспомнил об этом человеке? Хотя…

Хотя должен сознаться, что сам я в шахматы не играю. Вернее, смолоду и пробовал, у меня даже кое-что получалось, но вскоре я оставил это занятие. Оставил сознательно, когда почувствовал, что любой успех моего соперника вызывает во мне лютую ненависть к нему как к человеку.

А зависть и злоба в шахматном мире неуместны!

Это благородная игра для благородных людей…

Но все-таки наши порой разъяренные чемпионы должны помнить, что они не застрахованы от появления “черта”, который предстанет перед ними совсем неожиданно, как явился он когда-то Соколову, и трагедийность будущих поединков останется пока непредсказуема.

Будем скромны. Будем усердны. Будем разумны.

И, конечно, останемся благородны…

Дворянин Костромской

Четвертого апреля 1866 года каждый россиянин пробуждался, как ему хотелось. Нас интересует лишь четыре пробуждения в этот памятный для России день.

Первое. Пробуждение императора Александра II.

…Он лежал в узкой комнатушке дворца и думал, что до серебряной свадьбы осталось всего десять дней. Надо отметить дату скромнее, не выпячивая семейных добродетелей, ибо это было бы неуместно по тем причинам, что Петербург достаточно извещен о его давних неладах с женою. Потом он задумался о племяннице Марии Баденской, которая сама не ведает, чего еще ей надобно от жизни. Вдруг император со стыдом вспомнил, что его обер-церемониймейстер Хитрово в игорном доме Ниццы схвачен за руку при нечистой игре. И этот дурак не нашел ничего лучшего, как заявить полиции при аресте, что он сумасшедший. С этими невеселыми мыслями император начал свой день.

Второе. Пробуждение генерала Эдуарда Ивановича Тотлебена.

…Герой обороны Севастополя жевал сушеную малагу, курил сигару и нещадно казнился невниманием к нему государя. Император все последнее время холоден к “великому фортификатору”. Как прыгнуть выше головы, чтобы вернуть благорасположение государя? Тотлебен жевал, жевал, жевал… он курил, курил, курил! Желтый сок малаги испачкал подушку, пеплом генерал прожег одеяло. Ясно одно: день обещает быть теплым, император наверняка будет снова гулять с принцессой Баденской в Летнем саду, чтобы посмотреть на ледоход, столь бурный в том году. И Тотлебен стал быстро одеваться, решив идти в Летний сад, где следует непременно обратить на себя высокое монаршее внимание.

Третье. Пробуждение неизвестного с подложным паспортом.

…Он проснулся в дешевом номере Знаменской гостиницы, пальцами нащупал под подушкой пузырек с ядом. Он был голоден, но голод нисколько его не угнетал. Мысль, что завтра в госпитале его будет ждать ординатор Кобылин для электризации, рассмешила его. Пусть чахотка пожирает ткань легких – она уже бессильна против него, ибо смертью он попрал смерть. Сейчас его знают в номерах под именем господина Владимирова, но следует умереть так, чтобы не открылось подлинное имя – Каракозов! Протянув руку, он достал из кармана пальто пистолет и оба его ствола насытил двойными зарядами. День, таким образом, начался с ошибки.

Четвертое. Пробуждение картузных дел мастера Осипа Комиссарова.

…Он проснулся в грязной канаве где-то за Лиговкой, подле Николаевского вокзала. Еще вчера за пошив картуза он имел полтора рубля и, конечно, прогулял все до копеечки. Ужасна была мысль о возвращении домой, где его ждет Манюшка с красными руками прачки. Бьет она мужа всегда в ухо, как унтер-офицер солдата. Осип вылез из канавы и зашел в соседний трактир. Никто его не угостил. Стало печально. Хорошо бы найти кошелек. Тогда бы напился, чтобы страха не терпеть, и пошел бы домой – с чистой совестью. Однако сейчас возвращаться боязно. Ничего не решив, Осип Комиссаров стал шляться по городу. Может, где-нибудь да капнет удачей. Свет не без добрых людей…