"Две жизни" (ч. I, т.1-2) - Конкордия Антарова (Кора)

Я вспомнил князя на пароходе, рядом с бушующей женой; его лицо, поникшую голову и отчаяние в глазах. Потом — его слабость и муку неопределённости. Его самоотвержение в первые дни болезни жены, наш первый визит в его дом. И князь — сейчас. Того человека нет; есть другой, новый; но в обоих есть какой-то общий остов, но какой, — я не знал.

Мои размышления были прерваны внезапным смехом Жанны. И так он прозвучал неестественно, точно бритвой резанул.

— Доктор И., я никогда не видела вас таким, и даже не знала, что вы можете быть столь торжественным, — сказала она, как бы вызывая И. на ссору.

— Не знаю, торжественным или ещё каким-нибудь кажусь я вам; но знаю, что все силы моей мысли и вся любовь моего сердца сопровождают ваших детей в их далёкий путь, желая им мира и счастья, которых они не нашли здесь, — ответил И.

Жанна сразу притихла. Несомненно, — ласковый, печальный, такой добрый и нежный, — голос И. пробрался до самых недр сердца Жанны, которое — я знал — было добрым.

— У меня к вам, Жанна, вопрос, — всё так же ласково продолжал И. — Завтра мы с Левушкой уезжаем. За этот кусочек прожитой вместе с нами жизни вы и мне, и ему говорили не раз, что многим нам обязаны. Считаете ли вы меня вправе задать вам вопрос, который продиктован лишь мыслью о вашем счастье? Или, по крайней мере, желанием оградить вас от самого большого из несчастий, в которое вы можете втолкнуть себя сами.

— Спрашивайте, — ответила очень тихо Жанна. — Я не знаю, каким будет ваш вопрос, но, во всяком случае, отвечу правдиво.

— Вы обещали Леониду выйти за него замуж и отправить до свадьбы детей?

Стон вырвался из груди Анны. Она с ужасом посмотрела на Ананду, но тот не ответил на её взгляд, как делал это всегда, а сидел, глядя вдаль, точно решая какую-то задачу и прислушиваясь к чему-то.

Жанна совершенно смешалась, вспыхнула, побледнела, теребя раздражённо платок, снова вспыхнула, наконец издала какой-то нервный смешок и сказала:

— Он так меня упрашивал хранить тайну, так уверял, что нам надо обвенчаться по какому-то особому ритуалу, и сам всё выболтал вам же, а вас боялся пуще сатаны. Вот и доверяй. — Вы не ответили на мой вопрос, Жанна. — Ну что тут отвечать, если вы всё знаете? Он пристаёт ко мне с первых же дней знакомства. Сначала просто приставал, а когда я его отшила, стал говорить о браке и о том, что Браццано покровительствует нам в этом. — И вы обещали — что именно?

— Я обещала отослать детей и выйти за него. На днях должна была быть свадьба, да всё те, кто должен нас венчать, не приезжают, и Леонид рвет и мечет.

— Вы любите его, Жанна? Если пожертвовали детьми, значит, любите? — спрашивал И.

— Нет, просто я не в силах жить одна. Я должна иметь мужа подле, это невыносимо быть окруженной одними женщинами. Я хочу весело жить. Без мужчин я жить не могу, — угрюмо отвечала Жанна.

— Неужели вы не видите, что этот человек трус? Что он бесчестен? Что он хотел жениться на вас по приказанию Браццано? Что, наконец, он просто хотел иметь в вас рабочую силу? Жить вашим трудом и превратить вас в рабу?

Жанна потёрла себе лоб, стала заикаться, старалась что-то сказать, что-то вспомнить, и только всё снова тёрла лоб, ничего не отвечая. И. повернулся к Анне.

— Вот ещё одно дело ваших рук. Вам суждены благие порывы любви к дальним. В теории, в мечтах ваша любовь к брату-человеку. В деле же, простом, мелком деле текущего дня, вы не сумели стать основным звеном духовного единения с окружающими.

Ананда вам приказал давно забрать все подарки Браццано у матери и брата и сжечь их. Вы сочли это мелочью, — и не выполнили. Ананда передал вам приказ сэра Уоми встать между Жанной и братом с первых же их встреч — вы увидели в этом насилие над волей двух взрослых людей и дали возможность Браццано создать себе канал зла из чистой души этой женщины.

За эту жертву зла, павшую благодаря вашему непослушанию, за тех изменивших свой жизненный путь детей, которые едут к сэру Уоми, — вы ответственны не только перед Анандой, но и перед сэром Уоми, к счастью Ананды. При его беспредельной доброте он ещё раз понёс бы ваше бремя; а вы, неблагодарная, слепая, ещё раз поскользнулись бы глубже прежнего.

Так недавно вы рыдали здесь и говорили себе и другим, что это хорошо, что ваше ослушание случилось здесь, а не там, куда вам предстояло ехать. А пришёл новый случай выказать героизм послушания, — и снова вышла на сцену жизни Анна-обывательница, а не Анна-"благодать".

Сколько же актов человеческой драмы, — вашей жизни на земле, вы думаете так прожить? Или ждете, пока подойдёт пятый акт и занавес упадёт?

Тишина в комнате была так велика, что я слышал, как потирала лоб Жанна. И. подошёл к бедняжке, всё так же бессознательно потиравшей свой лоб. Ананда тоже встал с кресла и сел рядом с Жанной, взяв её ручки в свои. — Вы слышите меня, Жанна? — спросил И. — Конечно, доктор И., конечно, слышу, — раздался прежний звонкий голосок.

— Вы никогда не допустите к себе Леонида, которого так сейчас боитесь. Вам его бояться нечего, — говорили, кладя обе свои руки на голову Жанны. — Вы его любите? — снова спросил И.

— Что вы, доктор И.; он отвратителен; но ведь он брат Анны, мне не хотелось огорчать её с самого начала. А потом, я сама не понимаю, как могло всё это так далеко зайти.

— Ничего теперь не бойтесь. Никогда не ходите к Строгановым в дом и не встречайтесь с Еленой Дмитриевной. Не принимайте от неё не только подарков, но даже материй для шляп и не работайте для неё. Пусть Анна сама делает матери всё, что найдёт нужным.

Возьмите этот крест, носите его всегда на себе; и не забывайте о пологе. И в минуты величайшей слабости и горя обтирайте им лицо, подержите его у лба. Всей силой вашей веры мысленно скажите одно слово: «Дли». Вы мгновенно будете получать успокоение и находить силу жить в чести и чистоте.

Прощайте, Жанна. Увидимся мы очень нескоро и, к сожалению, всё, что я могу для вас сделать, — дать вам этот крест. Он навсегда защитит вас от всех Браццано и Леонидов. Вы их не бойтесь, как вообще ничего не бойтесь до тех пор, пока этот крест на вас. Я его даю вам как частицу своей силы и защиты.

И. надел на Жанну крест из топазов на цепочке, точь-в-точь такой же, какую надел на меня сэр Уоми. И вновь повернулся к Анне.

— Теперь вы видели, как куются цепи зла, неосторожно сотканные неведением, гордостью и непослушанием. Если бы в простой душе Жанны не было достаточной доброты, чтобы простить вам, Анна, безумие гипноза, в который погрузил её Браццано, погрузил из-за нарушенного вами — так неожиданно для всех нас — обета добровольного повиновения, то какого дикого врага на сотни лет имели бы вы в её лице сейчас! Тогда и через семь лет вы не могли бы к нам приблизиться! Теперь, ещё раз, вам даётся зов Жизни. И снова подвигом любви и доброты Ананды. Остерегайтесь же умствовать там, где нужна простота мудрости.

— Жанна, — снова обратился И. к маленькой хозяйке, — вот единственный верный, бескорыстный и заботливый друг, которого вам даёт сейчас жизнь на долгие годы, — подводя к ней князя, продолжал И. — Слушайтесь его; советуйтесь с ним. Сходите к княгине и постарайтесь вашим добрым сердцем и весёлым смехом украсить её скучную жизнь.

Не безумствуйте, думая о детях. Вы сами ещё невоспитанное дитя. Хава будет вам писать. У сэра Уоми, — сами понимаете, — им не может быть плохо.

— Чем могу я выразить вам мою благодарность, доктор И.? Я выполню всё, что вы сказали, всё, поверьте. На меня вдруг находит что-то такое жестокое и злое, что я сама этому поражаюсь, но справиться с собой не могу. Я буду — как главную святыню — хранить ваш крест и призывать святого «Али», о котором вы сказали, хотя и не знаю такого во французской церкви, — заливаясь слезами, говорила Жанна.

Князь сел подле неё, мы же незаметно вышли. Анна направилась вслед за нами, но Ананда остановил её, сказав, что она должна быть сейчас подле Жанны, куда ей надо временно и, может быть, надолго переселиться.

Он назначил ей час свидания на завтра, и я понял, что это будет уже после нашего отъезда и что сейчас я в последний раз вижу обеих женщин.

Мог ли я, в первые свои константинопольские дни, думать, что мы в горе оставим Анну, божественно совершенную, какой она представлялась мне тогда?

Ананда велел ей напомнить князю, что в семь вечера мы будем ждать его к обеду.

Молча возвращались мы домой. Оба моих друга сияли мощью, спокойствием и твёрдостью, которые казались мне даже нечеловеческими.

Я же был не только вконец расстроен, но чувствовал себя так, будто меня всего вывернули наизнанку. Я никак не мог оставаться спокойным в изменчивом калейдоскопе дня. Всякая неожиданность меня потрясала.

Добравшись до дома, я лег на диван и, казалось, не мог двинуть ни одним членом, — так я был разбит Множеством мелькавших мыслей и чувств. То я ехал с детьми Жанны; то ужасался, как бедная Анна неосторожно сотканным ею злом стала причиной путаницы в человеческих жизнях; то не мог себе представить безграничного горя Жанны, когда она осознает разлуку с детьми; то старался угадать линию поведения князя…