Алые погоны - Борис Изюмский

— При такой встрече не грех, — сказал Володя.

— Не будем изменять старинному доброму обычаю, — поддержал его Павлик и ханжески сладко зажмурился, вызвав улыбки.

О чем, о чем только не переговорили они в этот вечер, а все казалось — еще ничего не сказано!

— Знаете, Сергей Павлович, — признался Володя, — я даже на собственном маленьком опыте убедился, что командирская сила не в резкости, а в непреклонности требований.

— Немаловажное открытие! — одобрил Боканов. — Заметили, иной командир набушует, обидит, а проверить, как выполнено его требование, забудет. И весь этот шум оказывается стрельбой холостыми… Да, а как Геша? — неожиданно спросил он.

— Грешит и кается, кается и грешит… — рассмеялся Павлик. И добавил серьезно: — Нет, Сергей Павлович, я уверен, что из Геши получится неплохой человек, не сравнить же его с тем, каким он был хотя бы три года назад! А срывы, наверно, еще будут.

— Пореже бы, — пожелал воспитатель. — Да, помните «поэта» Рогова, что бежал из училища?

— Как же! Полковник Зорин приказал его тогда сфотографировать в лохмотьях.

— Вот-вот… Все же закончил сей беглец училище. Сейчас в танковом… На выпускном вечере Зорин ему вручил ту знаменитую фотографию.

— Стихи Рогов не бросил писать? — пытливо спросил Володя, и по его тону воспитатель почувствовал, что юноше очень хотелось бы услышать: «Нет, не бросил».

— Увы! Целиком переключился на бокс!

— Вот тебе и на! — огорченно протянул Ковалев. — А я, Сергей Павлович, безгранично верю в силу призвания, если оно настоящее, — в поэзии ли, живописи или ботанике…

Глаза его смотрели мечтательно вдаль, и весь он, еще немного угловатый, смущался, как смущается сын, заговорив с отцом на темы, ранее считавшиеся недоступными его мальчишескому пониманию.

— Ты считаешь поэзию своим призванием? — осторожно спросил Боканов.

— Я по призванию военный, — просто ответил Владимир. — Буду писать стихи, играть на рояле, изучать языки, но это только обогатит, дополнит меня, как военного. Недавно, в музее Кирова, в библиотеке Сергея Мироновича я очень ясно ощутил, что такое разносторонность интересов. Там я увидел книги о комбайнах, лесную ботанику, «Воспоминания» Керн, совхозное счетоводство. Разве не чудесна такая жадность?

Владимир помолчал. Окинул взглядом комнату, признался:

— Хорошо нам у вас, Сергей Павлович! Покойно как-то.

Есть гости, с которыми в дом приходит праздник. И сколько бы они ни гостили, это ощущение праздника не исчезает. Они не в тягость даже тогда, когда им отдаешь свое время, свою постель, а сам переселяешься на диван. И единственное, чего хочешь от них, — это чтобы они оставались подольше. Такие гости сразу становятся родными, врастают в семью.

— Хорошо-то, хорошо, но в училище идти надо, — поднимаясь, сказал Павлик. — В первой роте устроимся…

— Э-э, нет, никуда я вас не отпущу, — твердо заявил Боканов, — ночевать будете у нас.

— Только у нас, — решительно поддержала его Нина Васильевна.

Утром Павлик проснулся от странного звука: игривый, пушистый котенок катал по полу катушку с нитками.

— Брысь! — негромко крикнул Павлик, стараясь не разбудить Владимира, спавшего рядом с ним на широкой постели. Павлик соскользнул на пол.

На стуле, поверх вещей, лежала записка:

«Приказ по гарнизону!

Истребить все, что на столе в столовой. Ключ от квартиры на буфете. В училище прийти в десять тридцать. Обязательно! Не залез бы Савчик на стол. С. П.».

«„Савчик“ — это котенок, — сообразил Павлик. — Какое странное имя».

Мальчишеское любопытство заставило его приоткрыть дверь в столовую.

Первое, что он там увидел, была картина над диваном: суворовец играл в шахматы с седым полковником. Полковник очень походил на Русанова, и на его лице было написано: «Да как же я попал в ловушку?»

Вчера Снопков не заметил этой картины — абажур лампы оставлял ее в тени. Сейчас, подойдя ближе, Павлик увидел подпись в углу: «А. Сурков».

«Прислал Андрюша, или в прошлом году был у Сергея Павловича», — подумал Павлик и ясно представил длинного, нескладного Андрея, шагающего по этой же комнате.

Внимание Павлика привлек стол. На нем заманчиво чернела икра, аппетитно выглядывала из-под салфетки чайная колбаса, а в алюминиевой кастрюльке — Павлик не утерпел и приоткрыл ее — был соус. Павлик даже облизнулся.

Стрелка часов подбиралась к девяти. «Разнежились отпускнички», — усмехнулся он и, сделав из ладоней подобие трубы, прокричал, очень похоже подражая Булатову:

— Подъем! Тревога!

Володя вскочил мгновенно. Поняв, в чем дело, рассмеялся:

— Фу-ты пропасть, напугал меня!

Они умылись, позавтракали и отправились в училище.

На знакомых улицах высокие тополя приветствовали их мягким шелестом листвы. Бывало, в Ленинграде, стоило лишь закрыть глаза, как представлялось каждое здание на этих улицах, окраска стен, отбитый угол порога. Вот сейчас, за поворотом, будет нарзанный киоск. Так и есть! И продавец все тот же — похож на обиженного моржа. Но телефонная будка-автомат — новая, и автобусной стоянки здесь раньше не было.

Павлик шел молча, немного взгрустнул. Вот когда он почувствовал со всей силой, что ранняя юность ушла невозвратно.

— Ты чего скис? — спросил Володя.

— Ничего, — буркнул Павлик.

— Нет, правда?

— Сочинял трактат на португальском языке, — желая, чтобы Володя оставил его в покое, ответил Павлик.

— Ну, правда, о чем ты думал?

— О влиянии луны на умственное развитие букашек! — Павлик рассмеялся. — Впитываю, Володенька, на всю жизнь запах родных пенатов…

Во дворе училища деревца, когда-то высаженные их руками, вытянулись вдоль дорожки, стройные и тонкие, как подростки.

Двор пересекали двое мальчат. Они о чем-то оживленно беседовали и, не заметив лейтенантов, не отдали им честь.

— Товарищи суворовцы! — строго окликнул их Снопков.

Малыши, словно натолкнувшись на преграду, остановились, ловко, по всем правилам повернулись, прищелкнув каблуками, и, вытянув руки по швам, выжидательно уставились на офицеров. Павлик подошел к ним ближе, грозно нахмурил брови, но, приглядевшись, с недоумением спросил:

— Это что за… палки торчат у вас изо рта?

Мальчики спохватились, быстро, словно их ударил электрический ток, выдернули изо рта леденцы-петушки и смущенно спрятали их за спины. Лица у них при этом стали такими виноватыми, что Снопков едва не расхохотался, однако, сдержал себя и сурово сказал:

— Будьте внимательны… И потом — лакомьтесь петушками где-нибудь в укромном месте! Идите!

— Слушаюсь, товарищ лейтенант! — с готовностью, несколько вразнобой ответили нарушители порядка и, будто на шарнирах повернувшись, продолжали путь.

— Первое в моей офицерской практике замечание «нижним чинам», — прошептал, подмигнув Володе, Павлик и поглядел на удаляющиеся фигурки.

Ковалев и Снопков вошли в училище. И сразу хлынул поток воспоминаний: за этим поворотом коридора они горячо спорили перед собранием — исключать ли Гешу? Вот в этой комнате, на бюро обсуждали ЧП: в третьей роте был обнаружен стул с надписанными на нем формулами. А вон на той стене, около зеркала, висела стенгазета, теперь на ее месте — доска спортивных новостей.

— Ого, Дадико бросил гранату на пятьдесят три метра, Авилкин пробежал три тысячи метров за десять минут пятьдесят пять секунд… Неплохо!

Стенгазету они обнаружили у дверей «Кабинета Суворова». Газета носила прежнее название, но стала ежедневной.

Они приоткрыли дверь в кабинет. Там никого не было. На стене висел огромный макет ордена Суворова, под ним — грамоты, полученные училищем за спортивные победы. На высокой тумбочке лежала «Книга прощальных отзывов выпускников».

В эту книгу два года назад Владимир написал: «Мы всегда будем вместе с вами».

Снопков начал рассматривать макет Чертова моста.

— Этого при нас не было, — сказал он, — интересно, кто делал? — и заглянул сбоку: — Наши постоянные корреспонденты!

На боковой стороне макета с листа ватмана бросалась в глаза надпись: «Работа суворовцев Самарцева и Атамеева».

Сигналист протрубил окончание урока. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Снопков и Ковалев неожиданно увидели Авилкина. У него почти исчезли веснушки, волосы на голове приобрели темнобронзовый оттенок, но уши розовели еще больше прежнего и, казалось, просвечивали. На плечах лежали вице-сержантские погоны. Авилкин нес какой-то прибор в футляре. Увидев друзей, оторопел:

— Володя… Товарищ лейтенант! — забормотал он, не зная как лучше обратиться.

— Здравствуй, Павлуша, — подходя к нему и крепко пожимая руку, сказал Ковалев, — вот и снова увиделись. А где остальные?