Алые погоны - Борис Изюмский

— Они сейчас… выйдут из кабинета… Подожди, я их позову, — и, подхватив подмышку прибор, Авилкин побежал назад.

Артем налетел на Ковалева ураганом и так его стиснул, что у Володи захватило дух. Илюша и Дадико бесконечно хлопали по рукам Снопкова, а Павел Авилкин стоял в стороне с блаженным видом человека, который все это устроил.

Наконец Владимиру удалось рассмотреть Артема. Он стал высоким, ладным юношей с крыльями черных волос надо лбом, с ясно обозначавшимися усиками над резко очерченными губами. Глаза Артема утратили былое выражение бесшабашного ухарства, стали большими, лучистыми, и в их смелом, прямом взгляде светился ум.

— А где Сема?

— У вас отпуск?

— Вы надолго приехали?

— Друзья, — сказал Владимир, — сейчас нам надо идти в третью роту, к Сергею Павловичу, а после обеда поступаем в полное ваше распоряжение, обо всем расскажем и вас расспросим…

Их отпустили с великим сожалением, взяв слово, что будут вместе весь вечер, а заместитель редактора радио-газеты «Голос суворовца» Кошелев заручился обещанием, что они выступят перед микрофоном.

В третьей роте Ковалев и Снопков разыскали отделение Боканова. Так как уже началась большая перемена, они вошли в класс. Сергей Павлович читал стенгазету.

Суворовцы при виде лейтенантов на мгновенье замерли, а потом ринулись к гостям, окружили их живым кольцом.

— А мы вас ждали, ждали!

— Можно вас Володей называть?

— Это значок футболиста?

— Стоп, стоп, — остановил ребят Ковалев.

Шум утих.

— Федор Атамеев!

— Я.

— Петр Самарцев!

— Я.

— Алексей Скрипкин!

— Я.

— Пожалуйте сюда, поближе! — пригласил Володя.

Круг расступился, пропуская счастливцев к лейтенантам.

— Так вот вы какие! — с интересом разглядывая их, сказал Ковалев.

Снопков издали прочитал заголовок в стенгазете: «Встретим наших друзей высокой успеваемостью» и кивнул Владимиру:

— Смотри-ка, нам здесь и подарки приготовлены!

— Так точно! — выпрямился Скрипкин, принимая «строевую стойку». — В отделении троек нет!

В это время в дверях показался маленький, румяный сигналист.

— Товарищ майор, весь личный состав училища собирается в актовом зале. Большая перемена продлена на полчаса.

— Знаю, знаю, сейчас приведу своих… Прошу и вас, товарищи лейтенанты, прийти туда, — улыбнувшись, сказал Боканов.

Ковалев и Снопков пошли к актовому залу.

К ним то и дело подходили офицеры, пожимая руки. Каждый суворовец норовил несколько раз поприветствовать их. Шумно поздоровался подполковник Веденкин. Крепко обнял Зорин. Расцеловал, сняв пенсне, Семен Герасимович. Полковник Русанов долго не выпускал их из своих объятий, растроганно бормотал:

— Вот и привелось встретиться… привелось…

Но самое неожиданное ждало Владимира и Павлика, когда они вошли в наполненный гулом актовый зал.

Над сценой, на красном полотнище было написано:

«Суворовский привет нашим первым лейтенантам!»

Все взоры обратились на молодых офицеров. К ним подошел генерал.

— С приездом! — приветливо сказал он. — Прошу на сцену.

За стол президиума сели Боканов, майор Беседа, полковник Зорин, Алеша Скрипкин, официантка тетя Клава. Владимир сел рядом с ней, порывисто пожал ее сухую ладонь. Постарела тетя Клава, вон сколько морщинок новых! Но черные глаза все те же — светятся материнской лаской.

Владимир вспомнил, как два года назад Зорин вызвал к себе Братушкина, обидевшего грубым словом тетю Клаву в столовой. Протягивая Савве лист бумаги и карандаш, Зорин спросил:

— Вы в Суворовском четыре года?

— Так точно, — ни о чем не догадываясь, ответил тот.

— Тогда умножьте триста шестьдесят пять на четыре, а полученное число еще на четыре. Сколько вышло? Пять тысяч восемьсот сорок. Вот, оказывается, сколько раз кормила вас Клавдия Петровна, чтобы в награду получить грубость.

— Товарищи! — поднялся Полуэктов. — Много было у нас торжественных встреч, но такой, как сегодняшняя, еще не бывало!

Володя смотрел в зал, искал глазами знакомые лица: «Вот подполковник Кубанцев, а рядом курчавый Дадико. За ним белобрысый „интендант“ Самсонов — посмотрите, как он повзрослел! Жмется к Максиму Гурыбе Самарцев: естествоиспытатели! Писали: какие-то сложные опыты над лягушками делают, новый сорт вишни выводят. Сошлись характерами… Полковник Райский, по привычке очень полных людей, стыдливо держит сплетенные пальцы на животе. А позади него Артем, с ним встречусь и тогда, когда он станет офицером».

— Закончив офицерское училище, — продолжал генерал, — они прежде всего приехали к нам. Вы, — обратился Полуэктов к суворовцам в зале, — будущие лейтенанты доблестной армии мира, приветствуете наших первенцев. Они вступают в школу жизни и, я уверен, пройдут ее с честью, как подобает настоящим строителям и защитникам коммунизма.

Напряженно слушают генерала Самарцев, Атамеев, Скрипкин.

«Защитникам коммунизма», — одними губами повторяет за Полуэктовым Федя.

— Здесь ваш дом. В радости и беде не забывайте о нас!

Стремительно мчится экспресс… Владимир лежит на верхней полке, подложив руку под голову. Синий свет ночной лампочки теплится под потолком.

«Родная земля! — поет сердце. — Твой умный хозяин — трудовой человек — украшает и заботится о тебе. И нам теперь охранять тебя».

Владимир вслушивается в перестук колес. Кажется, они радостно, обещающе бодро отбивают: «В дальний гарнизон… В дальний гарнизон…»

На мгновение в памяти выплыла из полутьмы курсантская спальня: дневальный у телефона, ряды коек. На стене — имена героев, питомцев училища:

Полковник Угрюмов…

Капитан Денисов…

Лейтенант Зубарев…

«На чьей койке спал я эти годы? И кто сейчас занял мое место? А хорошо было дома… Мама обещала приехать, как только устроюсь. Как она встретила меня: прижала к груди, заплакала: „Не дожил отец до этого праздника…“ Да, не дожил»…

Возникла аллея на Петроградской стороне. Галинка рядом, самая дорогая и желанная… Потом уплыло и это. Вот Сергей Павлович стоит на вокзале, смотрит вслед по-отцовски тревожно и строго.

А колеса отстукивают все быстрее и быстрее:

«В дальний гарнизон… В дальний гарнизон…»

1944–1954 гг.

Примечания

1

Стихи, напечатанные в этой книге, принадлежат суворовцам.