Грань - Елена Асеева

Виктор внезапно припомнил, как, упившийся какой-то дрянью, гнал мать из дома, когда она приносила ему в кастрюльке поесть или в сумочке уголька, чтобы сынок мог обогреться. Сердце Витюхи резануло, словно раскачивающееся на качелях из стороны в сторону дикое воспоминание, как, напившись, уже перед самой ее смертью, он и Натаха вытолкали взашей мать из дома … И как, вылетевшая от толчка Натахи, Галина Ивановна упала на покрытый снегом тротуар, идущий как раз возле полуразвалившегося деревянного забора, огораживающего небольшой участок к дому Витька. Мать упала прямо в этот снег, ее сиреневая шапочка слетела с головы и из-под нее на старую, кроличью шубейку, серого цвета, высыпались все еще густые, длинные, седые волосы. Громко всхлипывая и утирая лицо от снега, мать поднялась с тротуара, ее глаза были полны слез, она ухватилась правой рукой за грудь и дрожащим голосом просила Витюшеньку только об одном – поесть.

– Мать, мать, мама, прости, – судорожно вздрогнув, сказал Витька, и из правого его глаза вытекла большущая, почти с ноготь, слеза. Она, с трудом преодолевая все оспинки, щербинки и трещинки кожи, стекла по щеке к краю подбородка, на миг замерев на этом рубеже, на грани между миром живого и неживого, а затем, сорвавшись, полетела вниз, и Витюха услышал тихий булькающий звук ее падения на пол… Нет! нет! это был другой звук, такой, точно кто-то там, в кухне или в комнате, за этой давно не крашенной, не ухоженной и обветшалой, как и все в доме, дверью потряс бутылку, полную холодненькой водочки.

«Водочки я бы выпил», – подумал Витек и, тотчас позабыв о матери, поспешно начал шарить рукой по поверхности двери в поисках ручки.

Вскоре ему удалось нащупать дверную ручку в форме сферы, которая когда-то была золотистого цвета, а теперь превратилась в облезло-серую. Он поспешно вцепился в нее, крепко обхватив пальцами и резко (насколько хватало у него сил) дернул дверь на себя.

Дверь мгновенно, заскрипев, подалась на хозяина дома, но прежде чем войти в пустующую кухню, он повернул голову направо и посмотрел на затихший холодильник, будто ощущая, что в этом доме осталось лишь два живых существа, подающих признаки жизни, – он, Витька, и холодильник «Атлас». Еще пару секунд, минут он глядел на «А..а.», когда-то давным-давно купленный молодоженам, Виктору и Ларочке, в подарок от родителей, и, кивнув ему головой, сам не очень-то понимая зачем, двинулся в кухню. Поспешно сделав несколько шагов вперед, переступив через порог, он прикрыл за собой протяжно заскрипевшую суставами-петлями дверь.

Как только дверь затворилась, отделив Витька от сенцов, в комнате, что находилась за фанерной перегородкой и пустым проемом, вновь что-то громко булькнуло, так протяжно: бульк…бульк…бульк.

Испуганный хозяин дома замер около двери. Он уже успел отпустить ручку в виде сферы и взволнованно напряг свой слух, стараясь сконцентрироваться и понять, что же может издавать такой звук. В кухне, несмотря на то, что на дворе был день и солнечные лучи (такая редкость для поздней осени) пробивались чрез покрытые серостью стекла и желтые листья газеты, было пасмурно. Быть может, эта мрачность уже обжила сам дом, превратив его в обиталище некошных, которыми на самом деле были Витюха и Натаха, а быть может, тьма, опустившаяся на предметы интерьера, не отражала от себя солнечные лучи, присущие всему доброму и светлому, присущие жизни как таковой!

В кухне все было по-старому… Тот же самый вечно грязный бедлам царил и на полу, и на столе, и на стенах, и на печи. Широкий стол, немного покосившийся на бок, словно въехавший двумя ножками в яму, держал на себе покрытую черной плотной копотью кастрюлю. На порыпанной печи, с которой опала побелка и глина, находилось не менее закопченное ведро, а темно-бурые табуреты, заплеванные и покрытые грязью, прятались под столом. Нет, ничегошеньки в этой кухне не изменилось, все находилось на своих местах, и даже притуленные с одного бока к печи треснувшие бутылки продолжали крепко к ней прижиматься.

Еще несколько секунд Витька стоял и молча глядел на такие соблазнительные бутылки, в которых когда-то плескалась вкуснейшая бодрящая жидкость, и вдруг вновь услышал из комнаты звук бульканья: «бульк-бульк…» долетело оттуда, и у хозяина дома свело язык от желания выпить, потому что он сейчас же узнал этот звук… Звук встряхиваемой водочки, хранящейся в пузатой бутылочке под красной железной крышечкой… И тогда он догадался, что это Натаха… Натаха пробралась в дом, когда он мирно отдыхал в сенцах, она улеглась на диване и теперь что-то допивала… Что-то – наверно, водочку. Лишь она так, милая, может завлекающе-маняще булькать.

«Ну, я ей, гадюке, надаю», – прорычал Витек про себя так, чтобы Натаха не смогла его услышать и допить остатки спиртного.

Он протянул левую руку к фанерной перегородке, оперся на нее ладонью да, поглядывая себе под ноги, чтобы не свалиться, покачиваясь, сделал несколько больших шагов. А очутившись подле дверного проема, повернул налево и поспешно переступил через порог. Как только ноги перенесли его тело в комнату, Витюха поднял до этого опущенную голову и, оторвав взгляд от своих ботинок, глянул на Натаху, которая продолжала, издеваясь над его исстрадавшимся телом, издавать бульк-бульк, явно поглощая волшебную, бодрящую и несколько отупляющую водочку… Однако…

«Однако…» – протянул Витюха уже вслух, увидев в комнате прямо перед собой не сморщенное и упитое лицо Натахи, а морду лошади, и не только одну морду, но и все остальное, что присуще этому благородному животному.

Вытянутую голову, с большими карими глазами, нос с широкими ноздрями, заостренные, подвижные уши. Округлое туловище лошади, покрытое короткой шерстью светло-бурого цвета, находилось на четырех мощных крепких ногах, а ее мускулистая, крепкая шея, соединяющая туловище и голову, была укутана свешивающейся желтоватой гривой такого же оттенка, что и длинный хвост. Только на гриве лошади прямо на ее кончиках висели миниатюрные, не больше указательного пальца, бутылочки с кричащей красной этикеткой, объясняющей маленькими буковками, что внутри, под железной закручивающейся пробкой находится та самая, недоступная нынче Виктору, водочка.

Бутылочек было много, весьма много, и они, соприкасаясь своими стеклянными боками, еле слышно булькали прозрачными горьковато-холодными внутренностями. Витька посмотрел на эту лошадь, сначала вперив взгляд в издающие бульк бутылочки, и, тяжело вздохнув, открыл рот. Его сухой от желания выпить язык как-то неестественно на миг увеличился внутри рта и затрясся мелкой-мелкой, такой лихорадочной дрожью от желания схватить все эти бутылочки и, запихнув в рот, ощутить живое начало, исходящее от водочки… Его левая рука, все еще придерживаясь за дверной проем, мгновенно отцепилась от деревянной основы и закачалась из стороны в сторону, по-видимому, намереваясь ухватиться за гриву лошади и осуществить свое дикое желание. Однако лошадь внезапно негромко фыркнула и обдала Витюху теплым дыханием, в котором был перемешан запах только что выкачанного сладчайшего цветочного меда и парного молока. Это легкое дыхание коснулось расплывшегося багрово-синего носа давно пьющего человека и словно сдуло желание пить и даже глядеть на бутылки. Виктор оторвал взгляд от бутылочек и глянул в темно-карие глаза чудной лошади, едва-едва прикрытые желтой длинной челкой, внезапно остро захотев выпить теплого молочка, да еще и с ложечкой желтоватого текущего медочка.

Он глядел в большие умные глаза животного и в них как в зеркале видел свое отражение. Распухшее от пьянства лицо, кожа коего была покрыта здоровенными щербинками и оспинками, одутловато-широкий с просинью нос, обвисшие щеки, словно мешки, набитые орехами, синеватые полоски вместо губ и блекло-карие, сонные глаза, с жидкой, грязной растительностью на подбородке… Словом, видок того, кто отражался в глазах лошади, был тот еще! А мудрое животное, неожиданно раскрыв рот и выгибая свои пухлые, чем-то схожие с человечьими губы, сказало:

– Это ж надо так упиться… Кошмар… Ты ж не человек, глянь на себя, ты же существо, выродок, червь… Хотя сравнивать тебя с червем грешно… Ведь он, червь, живет в недрах почвы и приносит пользу, обогащая землю перегноем, разрыхляя ее и открывая доступ воздуха к корням растений. Ты же кроме зла и неприятностей никому ничего не доставляешь, а значит, менее достоин жить, чем даже самый махонький, двухсантиметровый дождевой червь. – Лошадь замолчала и какое-то мгновение разглядывала хозяина дома, наклоняя голову то направо, то налево, причем бутылочки на ее гриве опять начали заманчиво булькать, а чуток погодя она фыркнула и продолжила: – Виктор – так назвала тебя мать, в честь своего деда, который был прекрасный человек и очень любил свою семью, землю, Родину… Виктор – это имя с латинского переводится как победитель… Фрр… что-то ты не похож на победителя, скорее, на побежденного, проигравшего не только свою жизнь, но и свою душу… тем самым, некошным.