Ночь без права сна - Златослава Каменкович

— Ведь сперва жандарм арестовал молодого рабочего Руденко-Ясинского лишь по подозрению, не имея никаких доказательств антигосударственной деятельности, не правда ли? В данном случае я не беру во внимание вашего объяснения о самоубийстве жандарма. Третье лицо, оказавшееся при этом, утверждает, что произошло именно убийство.

— Как можно верить провокатору? — негодовала Анна.

— Пани Анна, рассмотрим положение с точки зрения русских властей. Допустим, что это убийство. Мы его можем объяснить жестокостью жандарма, насилием над арестованным. В таком случае преступление будет расцениваться не как политический акт, а как желание освободиться от насилия. Здесь можно призвать на помощь смягчающие обстоятельства: молодость, горячность, гордость, не терпящую оскорблений, словом, в арсенале адвокатов найдется немало мотивов, которые облегчат судьбу обвиняемого. Теперь посмотрим на это дело в другом ракурсе. О принадлежности Руденко-Ясинского к обществу социалистов, действующему во Львове под носом тайной полиции, здесь узнали из сообщения русской тайной полиции. Да будет вам известно, пани Анна, что в борьбе против социалистов охотно солидаризуются не только австрийская и русская полиция, но и полиции многих других стран. Однако каждая из них имеет свои гонор. И, конечно, каждый считает себя лучше другого. Поэтому-то для львовской тайной полиции согласиться с утвержденном русской полиции о принадлежности Руденко-Ясинского к тайному социалистическому обществу равносильно признанию ее собственной беспомощности. Спасая свои престиж, она неизбежно отклонит это обвинение.

Анна облегченно перевела дыхание.

— Но есть и другая серьезная угроза для вашего мужа, — продолжал адвокат. — Я знаю директора львовской тайной полиции. Честолюбив, умой, ненавидит социалистов. Искоренение их считает делом своей профессиональной чести. Несомненно, он будет искать побочных улик, чтобы помочь русским властям казнить Руденко-Ясинского. И вот женитьба Руденко-Ясинского на дочери Домбровского — врага русского царя послужит еще одним доказательством его политической неблагонадежности. Что здесь можно предпринять? Разве только поставить полицию перед фактом, что пани Анна — жена не Ярослава Руденко-Ясинского, а, скажем, какого-нибудь пана Писаржевского или Голомбека. Только, прошу вас, поймите меня верно.

Тут Калиновский впервые широко улыбнулся, обнажив белоснежные, безукоризненно ровные зубы. Во взоре, голосе, манерах его не было ничего, кроме доброжелательства.

Тревога, владевшая Анной с самого утра, усилилась.

— Пани Анна, вам необходимо сегодня, самое позднее завтра оформить с кем-нибудь фиктивный брак, чтобы спутать карты полиции.

Словно удар молнии поразил Анну. Наступило гнетущее молчание. Только мерное тикание маятника антикварных часов нарушало жуткую тишину.

Наконец Анна пришла в себя. С тревогой и ужасом смотрела она на мать, на адвоката. И, осознав свою обреченность, закрыла ладонями лицо. Калиновский поклонился ей и виновато произнес:

— Прошу прощения, если своим советом я оскорбил вас. Я хотел только помочь… — С беспощадной логикой Калиновский предусмотрел все. — Я сегодня был в тюрьме, у пана Руденко-Ясинского…

— Вы его видели? — сразу словно ожила Анна. — Он знает, что мы хлопочем о нем?

— Да, да. Я имел с ним довольно продолжительную беседу, — солгал адвокат. — Он тоже горячился, как вы, но в конце концов я убедил его, что ваш фиктивный брак — единственный путь к его спасению. Он просил меня устроить свидание, чтобы самому поговорить с вами об этом.

Калиновский раскрыл кожаное портмоне и протянул разрешение прокурора на свидание.

— Я принял все меры предосторожности. Во-первых, прошу вас, не забудьте, что вы — не жена Руденко-Ясинского; во-вторых вы не Домбровская. Видите, это выписано на членов женского благотворительного общества пани Жилинскую и пани Капровскую… Не смею вас больше задерживать. Разговор продолжим позже, а сейчас — спешите. Я слышал, будто пана Руденко-Ясинского собираются увезти из Львова. Вы можете поехать в моей карете, я распорядился.

Даже старый Калиновский никогда не мог разгадать по лицу сына его подлинных намерений. Рука Людвига могла душить человека, а лицо в это время — дарить обворожительную улыбку. Он мог одной рукой осенять себя крестом, а другой залезать в карман соседа.

Вручая женщинам разрешение на свидание, Людвиг знал, что Анна уже не встретится с мужем: в полдень под усиленной охраной его увезли в Вену для передачи представителям русских властей.

Калиновский сделал все, чтобы муж Анны никогда не вернулся.

Западня

Домбровские возвратились из тюрьмы усталые, удрученные. Они опоздали. Ярослава уже увезли в Вену, — сказал им начальник тюрьмы.

— Что же нам теперь делать? — спросила пани Барбара.

— Мама, я должна быть около него. Я поеду в Вену.

— Аннуся, родная, тебе же известно, чем это ему угрожает. Разве ты желаешь ему зла?

— Неужели единственный выход — воспользоваться советом Калиновского и вступить в фиктивный брак? Ты веришь, мама, что Ярослав согласился на это?

— Царские власти слишком хорошо знают нашу фамилию, они ненавидят нас. Калиновский и Ярослав рассудили правильно.

— Не могу, не могу! Поедем в Вену, быть может, Ярослава действительно туда отправили. Мы должны повидаться с ним, посоветоваться, иначе я сойду с ума!

Поездка в Вену ничего не дала, хотя Ярослав в это время был именно там. Все попытки увидеться с ним, перекинуться хотя бы единым словом, передать записку оказались тщетными; к нему не допустили даже нанятого адвоката, ссылаясь на то, что русского подданного в Вене судить не будут.

Мать и дочь поспешили обратно во Львов.

Калиновский принял их сердечно. С выражением участия и сострадания на лице слушал он нерадостный рассказ пани Барбары об их мытарствах в Вене.

— Вся наша надежда на вас, пан Людвиг, — откровенно призналась пани Барбара.

Калиновский вздохнул и озабоченно заходил по голубой гостиной.

— К сожалению, пану Ярославу теперь трудно помочь. Его передали русским. Теперь все будет зависеть от того, узнают ли они о том, что он женат на дочери Домбровского… — Калиновский хитрил, лгал, запугивал. — Мне самому больно предлагать вам это, пани Анна, — проникновенным голосом говорил он. — Но поверьте, другого выхода нот…

Пани Барбара поняла устремленный на нее вопросительный взгляд дочери.

— Решай сама, — вздохнула мать. — Подумай хорошо, чтобы потом не укорять себя, что ты могла спасти Ярослава и не сделала этого.

«Ярослав, я решаюсь на отчаянный шаг ради твоего спасения. Пусть в твое сердце никогда не закрадется сомнение в моей верности. И, если не суждено нам встретиться снова, твой ребенок, которому я дам жизнь, клянусь, любимый, будет таким, как ты…»

Эти мысли вернули Анне силы. Она выпрямилась и проговорила изменившимся голосом:

— Я согласна…

Панн Барбара перевела дыхание, словно только что избежала большой опасности, угрожавшей им.

— Пан Людвиг, мы так вам обязаны, что даже неловко просить вас…

— Я к вашим услугам, пани Барбара.

— Как все это оформить?

— Прежде всего необходимо расторгнуть брак пани Анны с Руденко-Ясинским. Я поеду в Прагу и побеспокоюсь о том, чтобы не осталось никакого следа, который мог бы послужить доказательством для полиции. Не тревожьтесь, все хлопоты возьму на себя. Я не могу равнодушно взирать на горе вашей дочери. Если пани Анна разрешит, я сам готов взять на себя роль жениха… Ну, а что касается защиты пана Руденко-Ясинского, я выеду в Россию, найму лучшего адвоката, и мы выиграем процесс, — клятвенно произнес Калиновский.

«Они должны умереть друг для друга…»

Нет, не горестная судьба двух любящих людей заставляет Людвига Калиновского нервничать, совершая обычную утреннюю прогулку верхом.

«Невозможно предвидеть все. А если Руденко-Ясинского помилуют? Если только Сибирь и каторга? — волнуется он. — Тогда… Тогда суровые испытания еще больше сблизят Анну с мужем».

И злой ум Людвига Калиновского плетет новую интригу.

«Они должны умереть друг для друга. Да, да, известие о смерти Анны, которое Руденко-Ясинский получит в тюремном каземате, пожалуй, самое верное оружие, способное убрать с дороги этого хлопа. А с ней… Здесь надо осторожнее».

Калиновский резко повернул лошадь и рысью помчался в город.

Спустя час, приняв ванну, переодетый и надушенный, Людвиг Калиновский выпил кофе и направился в кабинет, куда вслед за ним лакей завел хозяйку меблированных комнат Терезу Гжибовскую.

Гжибовская была подавлена великолепием дома, в котором очутилась. Зачем ее сюда позвали? Чего от нее хотят? Если она зачем-то нужна владельцу всех этих богатств, то как бы не продешевить…