Моя сестра живет на каминной полке - Аннабель Питчер

– Классный костюмчик, – сказал я, а она ответила:

– У тебя тоже.

Ну, положим, мой выглядел диковато, потому что бинтов мне не хватило и пришлось взять розовую туалетную бумагу.

– Только бы дождь не пошел, – сказал я.

Сунья хихикнула:

– А то тебя смоет!

За три часа мы обошли все до единого дома в округе и набили конфетами два большущих пакета. А потом устроились под каштаном, чтобы все это слопать. Кругом было черным-черно, только небо сверкало миллионами звезд. Они походили на крошечные свечки, и на одну секунду мне подумалось, что они зажглись специально для нас с Суньей, ради нашего волшебного пикника. Мы столько смеялись, что у меня бока заболели. Наверное, это был лучший день в моей жизни. Я так и хотел сказать Сунье, но побоялся – еще подумает, что я нюня. Поэтому сказал только:

– Тот дядька…

И мы снова зашлись от хохота. Он последний потребовал проделку, и я вытащил из-за спины водяной пистолет. Дядька пригнулся, а ничего не было! Сунья называет это отвлекающим маневром. То есть мой пистолет отвлек его от настоящей проделки – это когда Сунья швырнула в дом бомбу-вонючку. Но дядька-то ничего не заметил, потому что зажмурился в ожидании воды! Тогда Сунья крикнула: «Попался!» И дядька захлопнул дверь у нас перед носом. Только мы не ушли, мы подкрались к окну и заглянули в холл. Дядька сел на диван. Через минуту он наморщил нос. Через десять секунд откинул назад голову и принюхался. А еще через десять принялся изучать подметки башмаков. Решил небось, что вляпался в собачьи какашки. Сунья зажала мне рукой рот, потому что я слишком громко прыснул. Пальцы у нее были ледяными, но мои губы словно обожгло.

– Почему ты ходишь в этом? – прошамкала Сунья с набитым конфетами ртом.

– Потому что я мумия, а мумии с ног до головы забинтованные, но у меня бинты кончились, вот и пришлось…

Она покачала головой.

– Я не про обмотки твои, – она ткнула в туалетную бумагу, – а про это. – Сунья коснулась моей футболки с пауком.

– Я же супергерой! Я сражаюсь с преступниками.

Она вздохнула, от нее пахло газировкой. Сквозь дырки в простыне на меня смотрели блестящие-блестящие глаза, они были ярче, чем все звезды на небе.

– Нет, правда, почему ты в ней ходишь? – Она подтянула колени к груди, положила на них подбородок и принялась лизать леденец на палочке. Медленно-медленно, как будто времени у нее целая куча и она готова слушать меня сколько угодно.

Я открыл рот, и… ничего не получилось.

Когда мы уезжали из Лондона, папа битый час пытался протолкать свой шкаф в дверь спальни. Клал его на бок, перекувыркивал вверх ногами, наклонял то в одну сторону, то в другую – шкаф не пролезал. Слова «мама», «шашни», «папа», «пьянство» – они как тот шкаф, слишком большие, не пролезают. Как ни старался, я не мог пропихнуть их между зубами.

От леденца уже почти ничего не осталось, когда я наконец выдавил:

– Просто мне эта футболка нравится, вот и все. А ты почему носишь эту штуковину на голове? – спросил я, чтобы поменять тему.

– Хиджаб, – сказала Сунья.

– Хи… что?

– Хиджаб. Так это называется.

Я повторил слово несколько раз. Классно оно звучало. А потом мне вдруг взбрело в голову: что бы сказал папа, если б увидел, как я сижу с мусульманкой, переодетой привидением, и слушаю мусульманские слова? И я даже знал, что он скажет. Мало того – я буквально видел, как он это скажет, видел его сморщившееся лицо, полные слез глаза, урну в дрожащих руках.

Я встал. Меня уже тошнило от конфет. В пакете их еще навалом осталось – я съел только четвертую часть, – но я шмякнул пакет Сунье на колени:

– Забирай, я пошел домой. – И, нога за ногу, прочь, срывая с себя бинты и туалетную бумагу.

С одной стороны, мне больше не хотелось дружить с Суньей, а с другой – ужасно хотелось, чтобы она меня догнала и спросила: «Ты чего?» Я доплелся до поворота. Еще пять шагов – и я скроюсь из виду. Стараясь не оглядываться, приостановился, но моя собственная шея меня не слушалась – взяла и, сам не пойму как, повернулась назад. А сзади Сунья – бежит за мной вприпрыжку.

– Ты что, боишься, Человек-паук? – спросила она. – Супергерои так не удирают.

Стоило Сунье со мной поравняться, как я ускорил шаг, будто хотел обогнать ее. На самом деле я и хотел и не хотел этого.

– Ничего я не боюсь, – буркнул я. – Просто опаздываю. Папа сказал, чтоб я был дома к восьми.

Она сунула мне в руки пакет:

– Эх ты, врун несчастный! Давай меняться – твою кока-колу на мою шоколадную мышь?

Из-за поворота ударил свет фар. Я узнал машину. Схватил Сунью за руку. Спрятаться! Где бы спрятаться? Папа уже тормозит. Сердце стучало как бешеное. Вокруг ни домов, ни заборов. Укрыться негде!

– Ты что? – удивилась Сунья.

Я хотел крикнуть: БЕГИ! Но было уже поздно: скрипнули тормоза, с жужжанием опустилось стекло, и машина остановилась прямо рядом с нами. Папа высунулся в окно и уставился на нас. Я отпустил руку Суньи.

– Конфеты или проделка? – Я вытянул руки, как зомби, состроил рожу, как у мертвеца, и забубнил гробовым голосом: – Конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка-конфеты-или-проделка…

Во что бы то ни стало надо было отвлечь папино внимание! Сунья еще не успела скинуть свою простыню, если папа не станет приглядываться, он, может, и не заметит, что привидение – мусульманка.

– Кто это с тобой? – буркнул папа.

Я и глазом не успел моргнуть, тем более придумать какое-нибудь английское имя, а Сунья уже отозвалась:

– Я Сунья.

И папа вдруг улыбнулся!

– Очень приятно, – ответил он. От него пахло пивом. – Вы с Джеймсом учитесь в одной школе?

Сунья затараторила:

– Мы учимся в одном классе, и сидим за одним столом, и у нас все общее – и конфеты, и секреты!

Папа удивленно шевельнул бровями, но по лицу было видно, что он доволен.

– Надеюсь, ты тоже славно потрудилась, – пошутил он.

Сунья засмеялась и сказала:

– Само собой, мистер Мэттьюз!

А я таращился, таращился на папу, который улыбнулся мусульманке и предложил подвезти ее домой.

Мы пристегнули ремни. Мой ремень так меня зажал, даже жарко стало. Если родители Суньи во дворе, или если у них отдернуты шторы, или если они выбегут на улицу сказать спасибо, папа увидит их смуглую кожу и взбесится. Машина виляла по дороге, и я все думал про те ролики по телевизору – про вождение в нетрезвом состоянии. Там в конце все всегда умирают. У меня на душе кошки скребли: зачем только я разрешил Сунье сесть в машину, когда папа явно перебрал лишнего. А Сунья преспокойненько жевала конфеты и болтала без умолку. Я по голосу слышал, что она улыбается, как будто у каждого ее слова была радостная мордашка. Она говорила, что всю свою жизнь живет в Озерном крае, что папа у нее доктор, а мама ветеринар, что у нее два брата – один заканчивает школу, а другой учится в Оксфорде.

– Толковая семья, – уважительно отозвался папа.

– Вон тот дом справа, – показала Сунья, и мы притормозили у больших ворот.

За шторами горел свет, но на улице никого не было.

– Спасибо, что подвезли, – сказала Сунья, выскакивая из машины и размахивая своим пакетом. А я только и видел, что ее смуглые пальцы, и молился, как никогда горячо, чтобы папа не заметил.

Но он улыбнулся и сказал:

– Всегда пожалуйста, милая.

И Сунья убежала в развевающейся на ветру белой простыне.

Папа развернулся и поехал в обратную сторону. А я смотрел в заднее стекло и видел, как Сунья скрылась в воротах. Папа глянул на меня в зеркало заднего обзора:

– Она что, твоя подружка?

Я покраснел и сказал:

– Еще чего.

А папа засмеялся:

– А было бы здорово, сынок. По-моему, Соня хорошая девочка.

И мне вдруг захотелось заорать во все горло: ЕЕ ЗОВУТ СУНЬЯ, И ОНА МУСУЛЬМАНКА! Просто чтоб услышать, что он на это скажет. Я ведь отлично понимал: если бы папа увидел Сунью в хиджабе, а не в дурацкой простыне, он бы не счел ее хорошей девочкой. Ни за что на свете.

9

Сегодня утром мы занимались в библиотеке. Я взял книжку про викторианцев. Там говорилось, что в старые времена женщины сидели дома и воспитывали детей, а на работу не ходили и никогда не бросали своих мужей, потому что получить развод было трудно и очень дорого. Я как раз подумал: вот было бы здорово жить в Викторианскую эпоху, и тут у меня на спине оказалась чья-то рука. Я был уверен, что это Дэниел, и как заору: «Миссис Фармер!» – хотя там была табличка «Ш-ш-ш! Это библиотека».

А она спрашивает:

– В чем дело?

Я говорю:

– Он щиплется!

Но рука была директорская. Директор хмыкнул и вытолкал меня в коридор, а миссис Фармер пробурчала вслед:

– Пора бы научиться уважать старших, молодой человек.

Директор воззрился на меня сверху вниз, я мог заглянуть ему прямо в ноздри. Как, интересно, он дышит через такие заросли?

– Какие-нибудь дела на завтра есть? – спросил он.

Я говорю:

– Нет.

А он: