Моя сестра живет на каминной полке - Аннабель Питчер

Всем, у кого есть уши, ясно, что Джас поет куда лучше. Я ей так и сказал, прямо в машине. Это было проще простого. Мы с ней тряслись на заднем сиденье впритирку друг к дружке. Переднее сиденье досталось Розе. Папа даже пристегнул урну ремнем, а мне про ремень напомнить забыл.

Мы свернули с шоссе, начали спускаться с холма и вдруг увидели море – синюю, сверкающую и прямую-прямую полоску, будто кто по линейке прочертил. Мы подъезжали ближе, ближе, полоска становилась шире, шире. А папин ремень безопасности, наверное, стал ему слишком тесен, потому что папа принялся оттягивать его, словно тот мешал ему дышать. Когда мы заехали на парковку, папа рванул ворот рубашки, даже пуговица отскочила и – бац! – прямо в серединку руля. Я как крикну: «В яблочко!» – только никто не засмеялся. Папа барабанил пальцами по приборной панели. Звук – как будто лошадь скачет.

Я подумал: интересно, есть здесь ослики? И тут Джас открыла дверцу. Папа вздрогнул. Джас подошла к парковочному автомату и побросала в него монетки. Пока выползал чек, папа выбрался из машины, прижимая урну к груди.

– Живее, – сказал он.

Я отстегнул ремень и вылез. На пляже пахло жареной рыбой и картошкой, у меня сразу заурчало в животе.

Когда мы шли по гальке к морю, я приметил пять отличных голышей. Голыш – это такой плоский камешек, который подпрыгивает по воде, если его правильно запустить. Джас когда-то учила меня. Я хотел было подобрать голыши и попробовать запустить, но побоялся – вдруг папа разозлится. Он поскользнулся на какой-то водоросли и чуть урну не уронил. А это было бы плохо. Прах Розы такой мелкий-мелкий, как песок, все бы перемешалось, не собрать. Я почему знаю, потому что, еще когда мне было восемь лет, разок заглянул в урну. Ничего особенного. Я-то представлял себе, что там все разноцветное: что-то бежевое, как кожа, что-то белое, как кости. Не ожидал такой скукоты.

День был ветреный, волны били в берег и исчезали шипящей пеной, как кока-кола, если потрясти бутылку. Мне хотелось разуться и побегать по воде босиком, но я подумал, что сейчас, наверное, не стоит. Папа начал прощаться. Говорил то же самое, что и в прошлом году, и в позапрошлом году. Что мы, мол, никогда ее не забудем. Что отпускаем ее на волю. Краешком глаза я заметил что-то оранжево-зеленое, парящее в воздухе. Подняв голову и сощурившись от солнца, я увидел, как в облаках кружит и кружит воздушный змей и превращает ветер в красоту.

– Скажи что-нибудь, – шепнула Джас.

Я опустил голову. Папа не сводил с меня глаз. Не знаю, сколько он уже дожидался. Долго, наверное. Я положил руку на урну, состроил серьезную физиономию и сказал: «Прощай, Роза». А потом: «Ты была хорошей сестрой» (что неправда) и еще – «Я буду по тебе скучать». Это уж было полным враньем – я не мог дождаться, когда мы наконец от нее избавимся.

Папа открыл урну. Честное слово, открыл! За все года, что я помню, до этого у нас еще ни разу не доходило. Джас с усилием сглотнула. Я вообще перестал дышать. Ничего вокруг себя не видел, только папины пальцы, прах Розы да рвущийся в небо идеальный ромб. Заметил глубокий порез на среднем папином пальце. Когда это, интересно, он поранился? Болит, наверное. Папа попытался просунуть пальцы в урну, но они не пролезали. Он поморгал глазами и стиснул зубы. Подставил дрожащую ладонь. Такую высохшую, как у старика. Наклонил урну, выпрямил. Снова наклонил, сильнее, чем в первый раз. Горлышко почти коснулось ладони. Высыпалось несколько сереньких крупинок. Папа, задыхаясь, рывком поднял урну. Я разглядывал пепел у него на ладони и гадал – чем это было раньше? Розиным черепом? Пальцем на ноге? Ребрами? Оно чем угодно могло быть. Папа большим пальцем с нежностью прикоснулся к пеплу, шепча какие-то слова; мне не было слышно какие.

Ладонь с пеплом сжалась в кулак. Крепко, даже костяшки побелели. Папа глянул в небо, глянул на пляж. Обернулся ко мне, потом уставился на Джас. Он словно ждал, что сейчас кто-нибудь крикнет: НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО! Но мы молчали. Я думал, он подставит ладонь ветру, чтобы тот сдул пепел, а папа передал урну Джас и шагнул вперед. Море забурлило вокруг его ботинок. Я чувствовал, что краснею. Папа вел себя как ненормальный. Даже Джас смущенно закашлялась. Набежавшая волна замочила папе джинсы. Он сделал еще шаг. Соленая вода пенилась у его коленей. Медленно папа поднял руку со сжатым кулаком. Где-то позади нас послышался радостный девчачий крик – змей взвился прямо к солнцу.

Лишь только папа разжал пальцы, как налетел сильный порыв ветра. Он сбил змея в небе и бросил пепел прямо папе в лицо. Папа вычихнул Розу. Девчонка снова завизжала, теперь испуганно, а какой-то парень с сильным акцентом заорал:

– Падает!

Папа резко оглянулся. Я проследил за его взглядом и увидел большую смуглую руку, пытавшуюся выровнять змея.

Папа затряс головой и громко выругался. Змей шлепнулся на гальку. Парень захохотал, обхватил девушку, и та тоже засмеялась. С громким всплеском папа выскочил из воды и выхватил у Джас урну. Она уже успела закрыть крышку, но папа прижал ее еще крепче и все зло смотрел на парня, будто это тот напустил на нас ветер.

– Как ты? – пробормотала Джас.

В папиных глазах стояли слезы. Мне почему-то вспомнились капли, которые покупают в аптеке, если у тебя какая инфекция, или аллергия, или ты мало ел морковки.

– Хочешь, я… То есть… я могу сама, если хочешь. Сама могу развеять…

Джас еще не договорила, а папа уже отвернулся и зашагал к машине, крепко зажав урну в левой руке. А я быстренько поднял голыш и запустил в море. Он пять раз подпрыгнул! Мой рекорд.

6

В понедельник утром миссис Фармер уселась за стол и зачитала объявления – про клуб садоводов, про диктофоны и про футбольную команду. Я сразу навострил уши, когда она сказала:

– В среду в три часа директор школы проводит отборочный матч. Сбор на школьном стадионе, не забудьте бутсы.

А затем устроила перекличку. Все отвечали: «Здесь, мисс», а Дэниел отозвался: «Здесь, миссис Фармер». Только что не поклонился. Его ангел уже на пятом облаке. Ангел Суньи – на четвертом, а все остальные – на третьем. Только мой до сих пор на первом.

– Как вы провели выходные? – спросила миссис Фармер, и все разом загалдели. А я сидел тихо. – Не все сразу, по очереди. – Миссис Фармер указала на меня: – Сначала Джейми. Ну, чем интересным ты занимался?

Я вспомнил море, а потом вспомнил пепел, а потом – свечки, которые папа зажег вокруг Розы, когда она вернулась к себе на камин. Нет, про мои выходные так просто не расскажешь.

– Можно в туалет? – спросил я.

Миссис Фармер испустила тяжкий вздох:

– Уроки только что начались.

Я не понял – это да или нет, и не знал, как мне быть. Привстал, снова сел.

– Расскажи про свои выходные, – процедила она, как будто я нарочно упрямлюсь.

Раздалось металлическое позвякивание, и сбоку возникла поднятая рука Суньи.

– Можно мне, миссис Фармер! Можно я расскажу! – И, не дожидаясь ответа, Сунья выпалила: – Я познакомилась с сестрами Джейми!

Я разинул рот.

– А, с близняшками! – Миссис Фармер с улыбкой подалась вперед.

Сунья кивнула:

– Они такие славные. Обе.

Миссис Фармер перевела на меня бесцветные глаза:

– Напомни, как их зовут?

Я откашлялся, выдавил:

– Джас…

– …и Роза, – вмешалась Сунья. – Мы все вместе ездили на озеро[2] и ели мороженое и конфеты, и собирали ракушки, и встретили русалок, и они нас учили дышать под водой…

Миссис Фармер вытаращила глаза, сказала: «Очень интересно» – и начала урок.

– Ну ты и урод! – крикнул мне на перемене Дэниел, и все вокруг заржали. Я сидел на стадионе, сам по себе, и разглядывал собственный башмак, будто занимательней зрелища не найти. – И подружка у тебя чокнутая!

Все опять так и грохнули. Похоже, их там было человек сто. Или – тысяча. Уточнять я не стал. Чтобы хоть чем-то заняться, я развязал шнурок.

– Шизанутый псих! – орал Дэниел. – С русалками трендит и разгуливает в вонючей футболке!

Я стал завязывать шнурок бантиком, но ничего не выходило – руки тряслись. Я до боли впился зубами в согнутое колено. Вроде стало полегче.

– А мне его футболка нравится! – раздался чей-то крик, и сердце у меня замерло.

Сунья запыхалась, будто примчалась ко мне на помощь откуда-то издалека. Я разом обрадовался и разозлился.

– Трусня! – не унимался Дэниел.

И все тут принялись орать: «Девчонка! Мозгляк!» Дэниел подождал, пока дружки угомонятся, и сказал:

– Девчонка за тебя заступается! А самому слабо ответить, как настоящему мужику?

Вот загнул. Полная фигня. Даже смешно! Я бы и расхохотался, только ведь накостыляют.

– Настоящие мужики не носят веночки из маргариток! – крикнула Сунья.

И все хором выдохнули:

– О-о-ох!

Дэниел не нашелся что сказать. Я оглянулся. Сунья стояла подбоченившись, полоскался на ветру ее платок. Чудо-девушка.

– Да пошла ты, – протянул Дэниел скучающим тоном, а у самого лицо серым стало, того же мышиного цвета, что и волосы. Понял, что проиграл. И понял, что я это понял, и зыркнул на меня с такой ненавистью. У меня даже мурашки по спине заскакали. – Ну их, этих лохов. Пускай друг с дружкой водятся. – И пошел прочь, громко хохоча над какой-то хохмой, которую отпустил Райан.