Опасные виражи - Анатолий Лившиц

– Сейчас ей станет так легко, что укола не понадобится, – зловеще сказал Филиус, неотступно смотря на Джулию.

– Замолчи, змеёныш! – крикнул со злостью Джакомо. – Если ты ещё что-нибудь скажешь, я убью тебя!

– Боюсь, что сейчас вам придётся скова позвонить и отменить вызов. Скорая помощь ей ничем не сможет помочь.

Заботливо склонившись над женой, Джакомо выпрямился и с суровым видом хотел броситься на Филиуса, но вновь раздался стон Джулии, помешавший ему забыть об этом намерении. Ему пришлось вновь наклониться над ней.

– Я умираю, Джакомо! – сказала Джулия тихо. – Я ухожу туда, откуда не возвращаются. Филиус не хотел, чтобы я умирала долго и мучилась от какой-нибудь тяжёлой болезни. И вот я умираю быстро, но не так безболезненно, как хотелось бы.

– Без боли невозможно покинуть этот мир, – продолжая смотреть на неё, промолвил Филиус.

– Сначала – боль, потом – смерть. Это так просто как дважды два.

Услышанные слова побудили Джакомо снова выпрямиться, и в его сердце гневной волной возникло желание убить Филиуса, но тихий стон Джулии опять заставил его наклониться и с волнением увидеть, что голова его жены откинулась на бок. Её глаза закрылись, и она больше не шевелилась.

– Всё, сказал Филиус облегчённо, отведя от неё взгляд. – Её переход туда завершился благополучно.

– Ты убил её! – в страшном горе воскликнул Джакомо. – ты убил её, гад!

– Если мне суждено быть тем, кем вы меня сейчас назвали, то я, к сожалению, ничего не могу сделать, чтобы не быть им, – ледяным тоном произнёс Филиус, начав неотрывно смотреть на Джакомо. – Для разнообразия кому-то нужно быть и гадом. Было бы чертовски скучно, если бы на свете жили одни добропорядочные святоши.

Не в силах вынести его холодной рассудительности, граничащей со зловещим сарказмом,

Джакомо, выпрямившись в третий раз, всё же бросился на Филиуса, но тот вовремя отступил и устремил на него пронзительный взгляд.

– Не смотри на меня! – со страхом крикнул Джакомо, попятившись назад. – Не смотри на меня так!

– У меня имеются глаза и мне надо куда-то смотреть, – ядовито сказал Филиус, – Сейчас эти объектом являетесь вы, завтра им будет кто-нибудь другой!

На Джакомо напал великий страх. Забыв о своём желании убить Филиуса, он под влиянием буравившего его взгляда подошёл к телефону и, с ужасом подняв чёрную трубку, снова набрал тот же номер. – Это «скорая»? – глухо спросил он. – Я отменяю вызов. Моя жена больше ни в чём не нуждается. Да, Пиранделло, 12, 3.

– Я же сказал, что вам придётся отменить вызов, – торжественным тоном победителя произнёс Филиус. – Ваша жена сейчас вне пределов досягаемости и ей гораздо лучше, чем нам.

– Что будет со мной – обречённо спросил Джакомо, ослабевшей рукой положив трубку. – Я последую за ней?

– Вы очень догадливы, – сказал зловеще Филиус, не сводя с него взгляда. – Вы были с ней здесь и будете с ней там, поскольку женившиеся на земле, и всю жизнь прожившие вместе не расстаются на небесах. Но сначала я покажу вам мои шестёрки, так как, не увидев их, вы не сможете отправиться за ней.

Филиус шагнул в сторону Джакомо и, протянув руки вперёд, открыл ладони. Потрясённый Джакомо, увидев одну шестёрку на правой ладони и другую – на левой, с ужасом почувствовал, что силы покидают его. В его сознании поплыл безбрежный туман, тело ослабло, глаза начали слипаться.

Сделав несколько шагов в сторону кровати, он пошатнулся и упал рядом с тем местом, где лежала Джулия. В следующую минуту его сердце остановилось, и глаза закрылись навсегда.

Приблизившись к нему, Филиус довольно улыбнулся и с радостью подумал о доставшемся ему хорошем доме, в котором он теперь являлся полным хозяином, и пятистах тысячах лир, ставших его личным состоянием.

8

Похороны приёмных родителей, состоявшиеся через два дня, не огорчили Филиуса. Он не любил их и относился к ним как к прочим людям с сожалением, смешанным с долей философской иронии. Он не уважал их, как и прочих, но, не выражая ни в одном случае своего презрения к ним, всё же был им благодарен за проявленную заботу о нём. Поэтому ему было немного жаль расставаться с ними, но эта человеческая радость смешивалась с дьявольской радостью по поводу получения приличного дома и солидного капитала, с полной уверенностью позволявшего смотреть в завтрашний день без всяких волнений.

Джакомо и Джулия не были известными людьми в городе, поэтому на их похоронах было всего десять человек. Среди них были те, кто хорошо знал их по работе и знакомые из соседних домов. Джакомо был директором небольшого продовольственного магазина. Джулия работала товароведом в промтоварном магазине и их жизненная деятельность, состоявшая из серой бытовой прозы, не касалась сферы искусства. Они были равнодушны к музыке, живописи и поэзии, но зато были очень религиозны и каждое воскресенье ходили в католический храм. Там они старательно молились и раз в месяц участвовали в святом причастии, устраиваемое в святом причастии священником, облачённым в тёмную сутану. Они также посещали субботние собрания католиков, которые проводил настоятель храма. Они с удовольствием его слушали, проповеди нравились им. Он хорошо знал их, поэтому счёл своим долгом проводить их в последний путь. Когда их холодные трупы опустили в две рядом стоявшие могилы, он, устремив взгляд в небо, попросил Господа воскресить их в последний день, после чего подошёл к стоявшему немного поодаль Филиусу.

– Как получилось, что они оба умерли в один день? – спросил он, задумчиво посмотрев на него.

– Не знаю, – Филиус медленно покачал головой. – Бог дал и Бог взял. Как и для чего он это сделал, мне неведомо.

Филиус не был знаком с настоятелем храма, однако внутренний голос подсказал ему, что сейчас он беседует с ним. Он не знал, как зовут настоятеля, но услышал от внутреннего голоса, что его Имя – Просперо.

– Теперь вы одна и вам не с кем поговорить, – сказала Просперо с сочувствием. – Одиночество – плодотворная, но трудно переносимая вещь, к нему следует долго привыкать и привыкнуть к нему может далеко не каждый.

– Я всегда и всюду один, поэтому мне не надо привыкать к одиночеству, – сказал Филиус. – Мне легко, потому что у меня нет ответственности ни перед кем. Вот если бы у меня был кто-то, то лёгкость бы исчезла, поскольку пришлось бы искать необходимые фразы для контакта.

– Вы хотите сказать, что вам наедине с собой лучше, чем с кем-то? – спросил с некоторым удивлением Просперо.

– Гораздо лучше, – Филиус довольно улыбнулся. – В одиночестве я могу думать о чём угодно и делать что угодно. А вот если бы со мной был кто-то, он бы мешал моей свободе.

– Но ведь вы не всегда свободны, – заметил Просперо. – Я слышал, что вы служите в соборе святого Иоанна. Там вы впадаете в зависимость, как от рабочих часов, так и от церковных книг. Эта зависимость действует на вас неприятно, не так ли?

– Конечно, как и всякая зависимость, которая меня, мягко говоря, угнетает, – Филиус выделил последнее слово, как будто оно его раздражало. – Свободы в этом мире нет, но стремление к ней есть во мне и что мне делать, если оно даёт мне знать о себе каждый миг моего существования?

– Маркс говорил, что нельзя жить в обществе и быть свободным от него, – возразил Просперо.

– А мне плевать на то, что говорил Маркс! – горячо сказал Филиус. – Монтень говорил совершенно противоположное. Он сказал, что учиться жить – это значит учиться философствовать, учиться философствовать – значит учиться умирать, учиться умирать – значит быть свободным. Высказывание Монтеня мне нравится гораздо больше, чем старика Маркса.

– Несомненно, – сказал Просперо. Вспомнив слова Джакомо о том, что Филиус наделён философским складом ума. – Стремление к абсолютной свободе прекрасно, но недостижимо. Человека, стремящегося к ней, к сожалению, считают, мягко говоря, ненормальным.

– И, жёстко говоря, сумасшедшим или безумным, – дополнил его предложение Филиус. – Что ж, если общество, существующее в моём поле зрения только в тех случаях, когда глаза мои открыты, считает меня таковым, то пусть считает. Мне нет дела ни до него, ни до его мнения обо мне. Общество – плод моего воображения, как и весь мир, в котором я имею великую неосторожность находиться. Моё стремление к свободе – это часть меня, и я ни за что не променяю её ни на мирские плотские удовольствия, ни на общественные блага в виде карьеры и роста материальных благ.

С удивлением подумав о том, что с таким оригиналом, стремящимся всегда и во всём быть свободным, он столкнулся впервые, Просперо растерялся. Он не знал, что сказать.

– Не иметь никаких привычек, это плохо, но это лучше, чем иметь их, – произнёс Филиус с лёгкой улыбкой. – Плохо быть зависимым от чего-либо, и замечательно быть свободным от всего.