Розалина снимает сливки - Алексис Холл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чем вы занимаетесь? – Колин Тримп был тут как тут, а также камера, оператор, звукооператор и микрофон.
– Сомневаюсь в мудрости каждого выбранного мною решения. – Черт. Она сказала это вслух?
Колин Тримп улыбнулся своей самой скупой улыбкой.
– Это мило. Но давайте запишем еще раз, как если бы вы не отвечали на вопрос.
– Не уверена что «сомневаюсь в мудрости каждого выбранного мною решения» звучит прекрасно на национальном телевидении.
– Не волнуйтесь. Конкурсанты постоянно произносят подобные реплики. Это помогает им выглядеть правдоподобно.
Розалина замешкалась, пытаясь понять, что хуже – то, что она подписалась сделать эту объективно бессмысленную вещь, или то, что пытается отказаться от объективно бессмысленной вещи, которую подписалась сделать.
– Итак, в данный момент, – сказала она, стараясь, чтобы ее слова были хотя бы немного похожи на шутку, – я пытаюсь решить, как долго бланшировать миндаль, и сомневаюсь в мудрости выбранного мною решения.
* * *
Они прервались на поздний обед, чтобы команда успела сделать гламурные снимки выпечки, которая, в некоторых случаях, выглядела не так уж гламурно. Розалина хотела догнать Алена, но его, Анвиту и еще нескольких участников увели на интервью. Из-за этого Розалина чувствовала себя как в первый день в школе, пытаясь самостоятельно сориентироваться в сырых сэндвич-роллах.
Сжимая в одной руке печального вида сыр и соленый огурец, она подошла к тележке с чаем и обнаружила, что стоит рядом с человеком, который, по-видимому, был вторым потрясающим красавчиком Анвиты – парнем с мужественными руками, чью обтягивающую футболку, по мнению Розалины, никак нельзя было назвать соблазнительной.
– Чайку, милая? – спросил он.
Боги, он из тех самых. И да, его руки говорили: «Мы такие благодаря честному труду», а ресницы были как у олененка. И да, его джинсы топорщились в тех местах, куда приличные девушки не должны смотреть. Но это закончится одним из двух вариантов: либо она скажет ему, чтобы он перестал называть ее «милой», и он начнет защищаться и заставит ее чувствовать себя дерьмово, либо не скажет и будет чувствовать себя дерьмово по собственной вине.
Выбрав тот сорт дерьма, при котором она хотя бы не устроит сцену, она стиснула зубы.
– Да. Спасибо.
– Вот, держи.
Он поднял большой серебряный кувшин, на который кто-то услужливо наклеил этикетку «Чай», и наклонил его над первой из двух чашек. Ничего не произошло. Он снова опустил его и попробовал надавить на верхнюю часть. Ничего.
– Вот черт.
– Иногда кнопку делают на ручке, – предположила Розалина.
Он пригляделся к кувшину.
– Чего я не понимаю, так это почему их не делают так, чтобы все они работали одинаково.
– Возможно, чтобы сделать нашу жизнь интереснее.
– Если мне захочется чего-то интересного, я послушаю радио. Сейчас я просто хочу выпить чертов чай.
– Может, снимешь крышку?
– Зная свою удачу, я ее сломаю. А потом придется идти к тому парню, Колину, и говорить: «Приятель, я кое-что у вас сломал, прости». А он такой: «О, это ужасно, Дженнифер расстроится». А я такой: «Друг, это не моя вина. Надо было сделать так, чтобы чайники работали одинаково».
Розалина моргнула, застигнутая врасплох размахом чайной катастрофы.
– Ладно. Новый план. Я сниму крышку.
Отступив назад, он поднял руки, как будто его держали на мушке.
– Как скажешь, милая.
Именно в этот момент Розалина поняла, что не сможет налить чай мужчине, который продолжает говорить с ней так, будто наливать чай – одно из очень ограниченного набора дел, на которые она способна.
– Прости, не хочу показаться странной, но… ты можешь не называть меня «милой»?
Он на мгновение удивился, а затем пожал плечами.
– Да, лады. Я ниче такого не имел в виду.
Та часть Розалины, которая, несмотря на все усилия, все еще оставалась дочерью своего отца, так и зудела, исправляя его грамматику. Конечно, Лорен могла бы возразить, что диалект – важная черта личности, а правила о двойных отрицаниях были придуманы кучкой неуверенных в себе придурков в семнадцатом веке, которые считали, что английский должен быть либо как математика, либо как латынь. Но Розалина была воспитана в убеждении, что в таких вещах есть свои правила, и нельзя опускать «г» или «х» или позволять гортанной согласной заменять вполне функциональное «т».
– Наверняка так и есть, – сказала она вместо этого, – но ты бы не стал меня так называть, если бы я была мужчиной.
Казалось, он задумался. По мнению Розалины, тут не было ничего сложного, но по крайней мере он не стал кричать на нее.
– Если бы ты была парнем, я бы, наверное, называл тебя «друг».
– Знаешь, – в итоге она сказала резче, чем хотела, – ты всегда можешь звать меня по имени.
– Тогда как тебя зовут? – Он улыбнулся ей. Не такой улыбки она ожидала от человека, который выглядел как он или говорил как он. Улыбка была почти застенчивая и, как ни странно, искренняя.
– Кстати, я – Гарри. Хоть ты и не спрашивала.
– Ой, прости. Я – Розалина.
– Как? – переспросил он. – Розалина?
– Да. Как в «Ромео и Джульетте».
– Слушай, я не очень хорошо учился в школе, но… – он нервно посмотрел на нее. – Разве девушку из «Ромео и Джульетты» не зовут… Джульетта?
Этот разговор тянулся целую вечность. И, честно говоря, она могла бы обойтись без него.
– Розалина – это девушка, в которую Ромео был влюблен в начале пьесы. Он забывает о ней, когда видит Джульетту.
– Твои родители назвали тебя в честь девчонки, которую бросили в пьесе?
– Ее не бросили. Она дала обет целомудрия, поэтому у Ромео не было с ней шансов.
– Тебя назвали в честь монахини из пьесы.
Это звучало дурно. Она никогда не задумывалась об этом. Большинство людей мирились с непонятной отсылкой к Шекспиру и не развивали эту тему.
– Формально ее нет в пьесе. Она упоминается только в нескольких сценах.
– Тебя назвали в честь монахини из пьесы, которой даже нет в пьесе?
– Это
