Тысяча порезов (ЛП) - Малком Энн

Но теперь правда выплыла наружу.

Его тело слегка напряглось, но он по-прежнему ничего не говорил. Не выказал никакого отвращения или гнева по поводу того, что я сказала.

Я облизнула губы, внезапно загоревшись желанием продолжить.

— Мне было шестнадцать, — сказала я. — Ему под тридцать.

Снова тишина.

— И это было не изнасилование, я этого хотела. Хотела его, — продолжила я, уже не шепча.

Мои мысли вернулись назад, думая о том дне.

Я тогда только вернулась домой из школы, в форме чирлидерши. Мама настаивала на том, чтобы я пошла в группу поддержки, может быть, потому что думала, что у меня будет меньше шансов пристраститься к наркотикам и попасть не в ту компанию, как это сделала она. Как будто блестящие, избалованные блондинки с богатыми родителями были подходящей компанией. Они употребляли больше наркотиков и чаще занимались сексом, чем любой из «девиантов» из нашего трейлерного парка. Я тусовалась с ними, потому что мне нравились вечеринки, нравилось лгать своей маме и говорить ей, что мы занимаемся уроками, хотя на самом деле пили какую-то дорогую выпивку в особняке Хизер, пока ее родители были в отъезде.

Богатые, высокомерные болельщицы приняли меня, несмотря на мое воспитание в трейлерном парке. Они приняли меня, потому что им нравилось дружить с девушкой из трейлерного парка, как будто это была какая-то гребаная благотворительность или что-то в этом роде. Они были тупыми, и я легко подобралась к ним. Я унаследовала внешность своей матери. Она все еще была красива, несмотря на свою жизнь, потому что чаще всего ее красота давала нам пищу, жилье, одежду. Мне достались ее густые светлые волосы, загорелая кожа, голубые глаза и тонкое строение костей. Такой образ действовал на мужчин, потому что мы выглядели маленькими, беспомощными, словно мы нуждались в заботе. Моя мама всегда нуждалась в заботе. Я — не так уж сильно.

Мама отчаянно хотела, чтобы я выглядела как одна из богатых девочек из школы. Поэтому она мониторила «Goodwill» и «eBay» на предмет подержанной дизайнерской одежды. Она зашивала ее, стирала и отдавала мне, широко улыбаясь, как щенок. Я надевала эту одежду, потому что бунтовать против нее казалось слишком большим усилием, и потому что не хотела ссориться со своей матерью. Я любила ее. Она была доброй, веселой и хотела для меня только самого лучшего. Мама была для меня всем с тех пор, как мой отец сбежал еще до моего рождения.

Это не ее вина, что она не могла жить без мужчины. Что ее жизнь пошла под откос, когда она забеременела в пятнадцать лет. И она никогда не обвиняла в этом меня, ни разу. Но у нее не было шанса повзрослеть и понять себя. Так что во многих отношениях она оставалась подростком, постоянно ища мужчину, который спас бы ее, полюбил, подарил бы кольцо и построил белый забор.

В доме моего детства и за его пределами было много мужчин. Мама заставляла называть их всех «папой». Когда мне исполнилось тринадцать, я поняла, что это странно, и это создало много проблем с мужчинами в более поздние годы. Но опять же, я не была против. Я была послушной дочерью, помня о деликатном душевном состоянии матери и отчаянно желая сделать ее счастливой, лишь бы она не заперлась в своей спальне и не отказывалась вставать с постели, как делала время от времени.

С Джошуа она была счастливее, чем я когда-либо видела. Он хорошо к ней относился, имел постоянную работу, вносил свой вклад в домашнее хозяйство и разговаривал со мной так, будто ему действительно было интересно.

Он был невероятно привлекательным. Светлые волосы песочного цвета. Лазурно-голубые глаза. Загорелый от работы на солнце. Мускулистый от той же самой работы. Морщины на его лице только увеличивали привлекательность. Его угловатый подбородок всегда покрывала жесткая щетина, а одежда была поношенной, облегающей мышцы. Он был старше моей мамы почти на десять лет. Разведенный. Никаких детей. Мама что-то бормотала о том, что у него пока нет детей. Они встречались несколько месяцев, и она уже придумала имена детям, которые у них будут. Она украшала ранчо с тремя спальнями, в которое мы все переедем после того, как они поженятся.

Я была более реалистична, когда дело касалось маминых парней. И каким бы милым, уравновешенным и искренним ни был Джошуа, знала, что это ненадолго. Потому что видела, как он смотрел на меня. Его взгляд задерживался на моих ногах, когда я сидела на диване и смотрела телевизор. Он проводил пальцем по моей руке, когда мама была на кухне, иногда его колени касались моих, когда мы втроем ужинали.

Он ни к чему меня не принуждал. Не таким грязным, отвратительным способом, как пытались сделать пара маминых бойфрендов. Джошуа давал понять, что я ему нравлюсь. Что тот считает меня привлекательной. Что он хотел меня. И давал мне возможность отвергнуть его таким же тонким способом, каким мужчина приставал ко мне. Я могла бы отодвинуть свое колено от его за обеденным столом. Могла бы отпрянуть от его прикосновения, когда он касался моих волос. Могла бы выпрямиться на диване и уставиться на него, пристыдив за то, что тот пялился на несовершеннолетнюю девочку. Несовершеннолетнюю дочь его девушки.

Я была сильным человеком, не боялась власти и, конечно же, не боялась мужчин. И хотя осознавала опасность, которую они представляли, также знала, что, чем слабее я кажусь, тем опаснее они были. Последний парень заработал удар по лицу за то, что положил руку мне на бедро.

С Джошуа все было по-другому.

Я стукалась ногами о его ноги, пока мама обедала рядом со мной. Тянулась к его руке, когда он убирал волосы с моего лица. И когда увидела, что он наблюдает за мной на диване, я раздвинула колени, чтобы он мог увидеть мои белые трусики. Он потер рукой подбородок, когда это произошло, и поерзал на стуле.

Я знала, что возбудила его. И если бы мама не ворвалась в комнату несколько мгновений спустя с попкорном для вечера кино, мы бы сделали нечто интимное.

Мы оба резко отскочили друг от друга, пытаясь скрыть происходящее, но мама была слишком невежественна. Тогда мне следовало устыдиться. Но нет. Конечно, я что-то почувствовала. Но этого было недостаточно. Совсем недостаточно.

Я извинилась и пошла в ванную. Это был не первый раз. Мой сексуальный аппетит был здоровым и сытым. Я лелеяла множество фантазий в темноте ночи, держа руку между ног.

Когда я вернулась, раскрасневшаяся и почти не удовлетворенная, я встретилась взглядом с Джошуа, давая понять, что сделала. Тот закашлялся, его глаза вспыхнули, и он снова заерзал. Мне это понравилось. Нравилась власть, которую я имела над ним.

— Знаю, что сейчас, в наши дни, многие люди говорят, — продолжила я, вернувшись в настоящее. — Они спихивают все на «ты же была ребенком». И для большинства других девочек такого возраста это звучит правдиво. Но я не была ребенком. У меня никогда не было возможности побыть ребенком.

Слова продолжали литься, пока я рисовала круги на его твердой груди. Незнакомец обнимал меня за талию, хватка его рук становилась все крепче и крепче, пока я говорила.

Мне это понравилось. Якорь для настоящего. Боль от незнакомца, которому я отдавала все. Я никогда никому не отдавала все. Черт, даже не отдавала и половины себя. Я охраняла свои секреты, свое истинное «я». В том, что я собиралась ему сказать, не было никакого смысла. Стороннему наблюдателю это показалось бы безумием. Нереалистичным. Сумасшествие — делиться таким с незнакомцем, который, очевидно, был богат, могущественен и опасен.

Но в этом-то и была моя особенность.

Главное, что я охраняла с удвоенной силой, — я была безумной. Сломанной. Неправильной. И я каким-то образом распознала нечто подобное в этом человеке, поэтому все мои стены рухнули. Теперь, начав, я не собиралась останавливаться. До тех пор, пока у него не будет власти полностью и окончательно уничтожить меня.

— Я должна была быть взрослой, потому что моя мама, как бы сильно я ее ни любила, не была такой. — Мой голос был резким на фоне мягкой ночи. — Я не обижаюсь на нее за это. Ни капельки. Но вся ответственность на моих плечах, все мужчины, с которыми я сталкивалась… Я знала, каков мир. Знала свое место в нем. Знала, что у меня на уме. Даже тогда я знала, что мои желания — ненормальные. Мои потребности не совпадают с потребностями чирлидерш, с которыми я тусовалась, которые рассказывали о том, как отвратителен минет.