Канцлер империи - Андрей Величко

Там, где во время моего детства был стадион с танцплощадкой, ныне имелось что-то вроде небольшого запущенного парка с клумбой посередине. Улица, которую я знал как Ленинскую, не изменилась совершенно, вот только столбов на ней не было и называлась она наверняка не так. Мне было даже интересно — в какой из четырех имеющихся в селе двухэтажных домов мы едем — в сельсовет, милицию, промтоварный магазин или начальную школу? Ибо средняя была построена уже в тридцатые годы.

Когда мы въехали на площадь (названия не имеющую, ибо она была одна), я получил ответ на свой вопрос. Двухэтажных домов было не четыре, а пять! И тот, куда мы ехали, стоял на месте будущей средней школы. Начальство, то есть секретарь с секретаршей, было приглашено откушать чем бог послал, а нам с охранником предложили пройти на кухню. Мы отказались, ибо неподалеку маячил довольно интересный объект. Трехэтажный дом! Причем стоял он на месте, где в моем прошлом мире никогда ничего не было, кроме ста с лишним летнего дуба. Дуб, кстати, имелся, и почти такой, каким я его помнил, только теперь он был внутри ограды этого домовладения. Само же оно представляло собой неплохую иллюстрацию к выражению «мой дом — моя крепость». Первый этаж не имел окон, только что-то наподобие узких амбразур метрах в двух от земли. Второй был уже нормальным, а третий являлся чем-то типа хорошей дачи, построенной на крыше двухэтажной кирпичной коробки. Территория обрамлялась забором из чугунных прутьев, стилизованных под копья. От площади к ней вела гравийная дорожка длиной метров двести. Я подъехал к этой непонятно откуда взявшейся в моей деревне гасиенде.

За домом обнаружились хозяйственные постройки, причем самая большая явно являлась гаражом. Оттуда доносились звуки заводимого на переобогащенной смеси движка «Чайки» — перепутать их было не с чем.

Дрых, дрых. Бах-бах-бах! Хлоп. — Да е….. ь, железяка…ва! — Дрых, дрых…

Я посигналил. Из гаража вылез молоденький, не старше двадцати лет, парнишка и оторопело уставился на незнакомую «Чайку» перед забором.

— Маетесь, молодой человек? — поинтересовался я.

— Ой, и не говорите… А откуда вы, и как вас величать-то?

— Зовут меня Андреем Георгиевичем, я из Москвы, привезли вон к вашему предводителю счетную комиссию по переписи. Он ее сейчас обедом кормит, а мы пока прогуляться решили… Вам помочь?

Неисправность оказалась простейшей — к запорной игле карбюратора прилип комочек какой-то дряни, из-за чего карб и заливало. Когда я его прочистил и поставил на место, мотор тут же завелся, с минуту чихал, отплевываясь от натекшего в картер бензина, а потом заработал нормально.

— У Нобеля небось бензин покупаете? Зря, дерьмо — оно и есть дерьмо, я так езжу исключительно на георгиевском. А вы, значит, здешний механик?

— Да, меня Василием зовут, извините, что сразу не представился. Может, подождете, пока наш мастер с поля подъедет? С минуты на минуту должен быть, да вон, его уже видно.

Действительно, примерно в километре от нас по грунтовке меж полей поднимался хвост пыли. Минуты через три стало видно, что это еще одна «Чайка».

Вообще-то это мое детище оказалось неплохо приспособлено именно к сельским условиям — ну и для небольших городков вроде близкого Кашина. В старом мире нечто подобное выпускалось под именем «Кинешма», но никаким особым спросом она не пользовалась. Машина элементарно опоздала — с пятидесятых и по конец семидесятых годов ей бы просто цены не было! Ну, а тут она пришлась кстати.

Из подъехавшей когда-то зеленой, а теперь просто пыльной машины вышел водитель и подошел к нам. Что-то в нем показалось мне несколько неправильным… Ё мое, да у него же вместо правой руки протез! Причем с каким-то кольцом на конце, видно, чтобы удобнее было цепляться за рычаг скоростей.

Тем временем приезжий пялился на меня даже с большим изумлением, чем я на него.

— Ваше высоко… простите, сиятельство?

Ну вот, подумал я, опознали… И спросил:

— Руку — это на войне?

— Так седьмого же февраля, как раз в том налете, где вы японцам дали прикурить, а потом вас сбили. А меня чуть ли не первой бомбой накрыло, когда мы «Тузик» ко взлету готовили. Я еще видел, как вы мимо меня пробежали — и на взлет, и сразу она бабахнула… Я тогда в БАО первого полка служил, сержант Ненашев. Да что же вы на улице-то стоите, прошу в дом! Васек, сбегай, распорядись, чтобы большой стол накрывали.

— Стоп, прежде чем бежать, прошу уяснить — я здесь инкогнито, то есть под чужим именем. Василий, это для вас персонально — нет тут никакого канцлера! А есть отставной лейтенант Корейко, который, скажем, с вашим мастером служил в Артуре и был там его командиром. Ясно?

— Так точно, вась сиясь! — вылупил глаза механик.

— Да не сиятельство я, а светлость, но это только если в Питер ко мне в гости приедете. А здесь, если уж так приспичит титуловать, обзывайте благородием. Господин сержант, а вас как по имени-отчеству?

За обедом я начал расспрашивать, откуда тут взялся этот только что, по всем признакам, построенный дом, и вот что услышал.

Здешние земли с доисторических времен были родовой вотчиной Прозоровских, а с середины прошлого века — Прозоровских-Голицыных. Барин, однако же, жил в основном в Твери и Питере, а тут распоряжался управляющий, отец сержанта Петра Ненашева. Когда два года назад объявили земельную реформу, управляющий воспользовался моментом.

— У Прозоровского что, платежи по залогу просрочены были? — поинтересовался я.

— Ну да, а отец взял кредит… то есть я взял…

Понятно, подумал я, знание обстановки и наверняка имеющаяся пройдошистость Ненашева-старшего да плюс ветеранские льготы младшего… Небось баре лишились лучших земель. На просьбу рассказать поподробнее сержант неуверенно спросил:

— Ге… то есть Андрей Георгиевич, а можно отца пригласить? Он сейчас в Болдеево, это десять километров отсюда.

Я чуть не ляпнул «да знаю, я туда за белыми грибами ходил», но вместо этого сказал:

— Приглашайте, только не говорите, зачем, тут скажем.

— Васек, слышал? Мигом лети в усадьбу, скажи, что ко мне командир приехал и Сергея Фроловича приглашает. Из самого Питера командир!

— Из Москвы, — уточнил я.

— Давай, Васек, быстрее, только машину не поломай.

Через минуту со двора донеся треск отъезжающей «Чайки».

Старший Ненашев оказался представительным господином с самую малость преувеличенно честным лицом. Зато, когда он узнал, кто именно сидит перед ним, честность и благородство его облика на глазах просто-таки вышли за рамки приличия! Мы разговорились.

В общем, свежеобразованный кулак имел примерно полторы сотни десятин земли, где у него росли хлеб, лен и немного картошки. Имеющийся в селе льнозавод он тоже недавно купил и вот теперь подумывал об организации ткацкой фабрики. Более того, соседний помещик, Ушаков, недавно поимел какие-то неприятности с законом, и как раз по поводу освободившейся усадьбы Ненашев в Болдеево и ездил.

Так, сделал я пометку в памяти — надо выяснить, этот Ушаков попал под раздачу в плановом порядке или по доносу, и если последнее — то по чьему.

— Ну, а вообще-то по какому пути тут реформа движется? — поинтересовался я.

— Да по всем сразу. Здесь, в Кесово, образовали обхоз, но только что-то не верится мне, что у них что-нибудь дельное получится — вон, в прошлом году как первую прибыль получили, так и разделили ее без остатка, а трудодни ставили всем поровну. В Хорошево как была община, так и осталась. Ну, а я тут помаленьку стараюсь, весной вот два трактора купил, кажется, не зря денежку за них выложил.

— Рубли или бабло?

— Ну конечно, бабло, лен-то у меня по этой программе берут. А вот скажите, Георгий Андреевич, правду говорят, что китайцы очень трудолюбивые и почти ничего не кушают?

— В тарелки к ним не лазил, так что про аппетит сказать ничего не могу, а вот про трудолюбие — в самую точку, работать могут хоть круглосуточно. Хотите, познакомлю? Господа Ли их зовут, один старший следователь, другой младший.

Мой собеседник малость сбледнул с лица, видимо, уже слышал что-то на эту тему.

— Это на каких тут работах китайцы понадобились, — продолжил я, — думаете, дешевые кредиты вам для чего дают? Чтобы вы российским подданным рабочие места создавали, а не везли мне сюда китайцев! И таджиков тоже не нужно, сразу предупреждаю.

По столыпинской реформе был разрешен выход из общины — либо с тем наделом, что имелся на момент выхода, либо с денежной компенсацией за него. Причем если община не могла оплатить оставляемую ей землю, то это делало государство, а потом сдавало ее в аренду той же общине либо образованному на ее месте обхозу. Вообще-то это был просто колхоз, но слово «коллективный» мужикам было не очень знакомо, так что он назывался «общинным хозяйством». Так вот, обхозу эти земли сдавались в аренду по пониженной ставке. Ну, а помещикам были несколько ужесточены условия залога, за малейшее нарушение которых они лишались части земли, а закон вдруг воспылал нездоровым интересом именно к этой группе населения. Нет, липовых дел им не шили, но за действительно сделанное очень быстро наступал пушной зверек с конфискацией. Причем узаконенная «сделка со следствием» в данном случае выглядела просто — сам отдай часть земли, какую — зависит от тяжести содеянного, тогда сажать не будут.