Горец. Вверх по течению - Дмитрий Старицкий

– Осмелюсь спросить, господин юнкер, а какова ваша инженерная специальность? – задал я давно меня интересующий вопрос.

– Я архитектор от фортификации, а товарищ мой будет инженер по возведению военных зданий и сооружений. Через год, когда дипломный проект в академии защитим, – не чинясь, ответил Клевфорт. – Просто пойти производителем работ на стройку мне семья бы не дала. Даже под офицерскими петлицами. Невместно старой имперской аристократии иметь дело с грязной стройкой, как простому купцу-подрядчику. А архитектор – это даже где-то благородно, – засмеялся он. – За́мки там проектировать… Воздушные на песке. Романтика рыцарских времен. Что еще хочешь спросить, я же твой вопрос в глазах вижу?

– На присяге наш маркграф сказал, что мы можем в армии бесплатно обучиться грамоте. Это правда? – выпалил я.

– Истинная правда, Савва. Как обустроимся, так и начнем заниматься с теми, кто желает. Это наша юнкерская обязанность помимо инженерной практики. А когда нет юнкера, то все зависит от желания офицеров роты взять на себя такую дополнительную нагрузку. Как прибудем в расположение, так денька через три-четыре подходи, что-нибудь придумаем. Только учти, вся учеба будет за счет твоего свободного времени, которого у солдата и так негусто. Так что большого наплыва в классы я не ожидаю.

– Тогда не забудьте, господин юнкер, – столбил я халяву, – я первый на очереди за грамотой. Не только рецкой. Желательно было бы мне еще и общеимперский язык освоить.

– Желаешь сделать карьеру после получения гражданства? – поднял юнкер бровь.

– Карьеру? – удивился я. – Не думал пока над этим. Я кузнец, пока меня это устраивает, раз мои изделия востребованы.

– Понимаешь, Савва, – просвещал меня аристократ, – последние десять лет, пока росла армия, все простые фабричные изделия: подковы, пилы, лопаты, топоры – шли только на мобилизационные склады. Но когда-то они заполнятся, и поток фабричных кузнечных изделий хлынет на рынок. И многих кузнецов фабриканты разорят низкими ценами. Такова правда жизни.

– Осмелюсь возразить, господин юнкер, – вставил я свою монетку, – видел я эти фабричные подковы на наших стирхах в обозе. Никакого сравнения с моей работой. Железо мягкое, качество ковки паршивое. Особенно зимних подков, с ввинчивающимися шипами. Мои подковы стоят всего в два раза дороже, но зато ходят минимум в четыре раза дольше. А крестьянин деньги считать умеет.

– Это пока – пока большинство фабричных изделий казна забирает прямо со станка, – возразил юнкер. – А потом, когда дойка казны закончится, фабриканты цены резко снизят. Вот увидишь. И имперское правительство их в этом поддержит. Потому как пока армия на гужевом транспорте, то на случай войны правительству необходимо иметь в стране налаженное производство сразу, а не через некоторое время. По крайней мере, пока не перейдем на другой транспорт.

– А что, есть и другой транспорт?

– Есть, – просветил меня юнкер. – И это не только железная дорога, которая уже разорила многих ломовых извозчиков, промышлявших перевозками между городами. Появились рутьеры – паровые машины, которые ходят по обычным дорогам и везут за один раз груза столько, сколько и дюжине стирхов не потащить. Однако, – обратил юнкер мое внимание на заходящее солнце, – скоро резко стемнеет. Пора нам укладываться, а то в темноте как бы с горки не сверзиться.

Ночевали прямо на дороге, потому как движение по ней в любую сторону прекратилось с момента объявления империи войны со стороны Винетии. А говорят, что оно было достаточно оживленным. И каждую половину дневного перехода в скалах были обустроены «карманы» и гроты для отдыха проезжающих. Чтобы они не мешали движению. Но мы спешили на соединение с батальоном, и не всегда наши стоянки совпадали с такими удобствами.

Кузнец, мой прямой начальник, когда я ему пересказал свою беседу с юнкером, вообще меня озадачил, когда заявил, что эту дорогу построили прямо на древней контрабандной тропе, чем кучу горцев если не разорили, то сильно обездолили.

– Пришлось многим переквалифицироваться в обычных торговцев и платить эти проклятые пошлины, придуманные подземными демонами, – сплюнул Гоц тягучую бурую слюну от жеваного табака.

Первое, что я увидел на отведенном в расположении для кузни месте, когда мы наконец-то догнали батальон, так это кучу поломанного и покореженного шанцевого инструмента, ожидающего ремонта.

– Вот я и дома, – радостно заявил Гоц.

– Не вижу, чему радоваться, – почесал я затылок под кепи, оглядывая будущий фронт работ.

– Тому, паря, что не придется нам долбить камень, пока у нас есть работа по специальности, – Гоц поднял указательный палец в зенит. – Учись, пока я жив, как надо устраиваться в армии. На сегодня у нас только одна забота – обустроить свой быт и разобрать фуру. Но завтра нам уже придется показывать усердие в труде. Повторяю для тех, кто только что с горы за солью спустился: не усердно трудиться, а показывать усердие. Усек?

«Вот, черт… – усмехнулся я. – Миры разные, а армии везде одинаковые».

Начав разбирать на следующее утро нуждающийся в ремонте шанцевый инструмент, немало поразился, как это вообще можно так железо руками погнуть? Ну ладно еще лопаты, хотя они тут еще не штампованные, а кованые. Но кирку?..

Взял, перевернул инструмент неповрежденным концом и, отойдя метров на пять от полевой кузни, воткнул эту кирку в землю. Мдя… Земелька-то, как в горном Крыму. Пополам с камнем, и будто ее еще утрамбовали тяжелым таким асфальтоукладчиком. То-то тут нормальные деревья не растут, только колючие кусты.

Кирка была типа обушка – с обоих концов острая. Подумал – все равно нагревать и ковать – и переделал ее в привычную для русского человека кирку-мотыгу.

Пришел Гоц. Посмотрел на мое изделие. Почесал затылок и спросил:

– А расплющил на кирке конец зачем?

Пришлось объяснять, что острым концом можно в таком грунте только неглубокие дырки наделать, а вот мотыгой все это потом очень удобно отколупывается, и остается только совковой лопатой подобрать.

– Сам придумал? – посмотрел на меня ефрейтор с подозрением.

– А то, – ответил я не без гордости, потому как на бадонском хуторе самолично переделал аналогичный инструмент после похорон брата кузнеца. – Думаешь, на нашей горе земля лучше?

– Ладно, – согласился со мной батальонный кузнец, взявшись раздувать мехи горна. – Хуже не будет. Один же конец остается по-прежнему острым. Работаем. – И тут же выдал нечто обратное: – И не так, как ты взялся, словно тебе сдельно платят, а так, как я сказал вчера. Изображаем… Нам этой кучи ломаного струмента надолго хватит, а там еще подбросят. А служба между тем каждый день идет. Где смысл надрываться?

– Не получится, – ответил я ефрейтору. – Было бы мирное время, я бы со всей душой с тобой согласился, но сейчас идет война. Не построим вовремя укрепления на перевале, вынесут отсюда винетские горные стрелки наши войска, и будем мы с тобой ударно вкалывать, но уже в плену за пайку скудную. Ты этого хочешь?

Кузнец забрался под кепи всей пятерней.

– М-да… Не рассматривал я этот вопрос с такой стороны.

И мы впряглись в починку. Раскалить, выпрямить, конец расплющить, сформовать и закалить. И так двадцать три раза до сигнала горниста, который созывал на обед. Нормальная работа, никакого показного усердия. Глянули на кучу покореженного инструмента, которая и не подумала уменьшаться, махнули рукой, сняли кожаные фартуки, умылись и пошли трапезничать. Святое дело для солдата срочной службы.

Питались мы в батальонной столовой вместе со штабными унтерами. Юнкера с офицерами вкушали отдельно для них приготовленную пищу в палатке комбата. Остальные в ротах, каждая отдельно. Впрочем, кормили неплохо, хотя гороховый суп был не со свежей убоиной, а с отмоченной солониной. Повар батальонный призывался из пафосного ресторана во Втуце, где, несмотря на молодость, трудился уже помощником шефа на кухне. Видать, ушедшие боги отпустили мне и здесь толику везения. Но только на год, потому как гражданство этому талантливому работнику общепита было до одной дверцы, а почти год он уже отслужил.

Ну вот, сглазил.

На третий день приперся в кузню унтер-офицер Прёмзель с претензией. Конкретно ко мне.

– Это ты, что ль, у меня во взводе подснежником числишься?

– Может, и я, – пожал плечами. – Откуда мне знать штабные заморочки, когда работы навал. Только в столовую и в сортир сходить есть свободное время.

– Бросай работу и иди за мной, – сказал унтер. – Тебя командир роты требует поставить пред его ясные очи. И это… в порядок свой внешний вид приведи, а то ротный неаккуратных солдат не любит.

– А он чё, большой начальник? – запустил я русский армейский прикол. С него обычно хохлы офигевали. Наши, российские. С украинскими хохлами послужить мне как-то не довелось.