Горец. Вверх по течению - Дмитрий Старицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом был опрос подсудимых, которые во всем признались, сказав, что их «бес попутал».
Потом суд, сбившись в тесную кучку за столом, вполголоса совещался.
Потом левый заседатель что-то писал, а председатель его писанину правил. И набело переписывал все уже правый заседатель.
И когда мы уже совсем озверели неподвижно стоять под солнцем в неудобных парадных мундирах, встал председатель суда и зачитал приговор:
– Выездная сессия военно-полевого суда Рецкого округа в составе советника военной юстиции первого ранга Бонварка (председатель суда) и его заседателей: советника военной юстиции третьего ранга Сасебворка и военного юриста первого ранга Марцога внимательно рассмотрела дело обвиняемых в афере против военного ведомства империи капитана интендантской службы Роя Шаргола и частного фабриканта Салмона Арша и нашла обвинения, выдвинутые против них военной прокуратурой, обоснованными и полностью доказанными…
Расслабляющая волна пробежала по рядам солдат с надеждой, что все это достаточно поднадоевшее представление скоро кончится. А председатель все бубнил особой судейской скороговоркой, которая вырабатывается долгими упражнениями в зачитке таких бумаг:
– …именем его августейшего величества, императора Отония Второго суд приговорил. Параграф первый: капитана Шаргола лишить воинского звания и уволить из имперской армии с позором, а также лишить его прав имперского гражданства. Параграф второй: над подданными империи Шарголом и Аршем согласно законам военного времени произвести экзекуцию в виде повешения их за шею до смерти. Параграф третий: конфисковать принадлежащее им все движимое и недвижимое имущество в покрытие расходов на возмещение того материального ущерба, который они нанесли военному ведомству империи. Параграф четвертый: приговор окончательный, обжалованию не подлежит, экзекуцию провести безотлагательно в присутствии войск гарнизона.
Пока у интендантского капитана с мясом срывали петлицы со знаками различия, фабрикант ползал по помосту на коленях и, заламывая руки, умолял не конфисковывать уж все его имущество, иначе четверо его детей пойдут по миру.
– Об этих последствиях думать тебе надо было раньше, когда только собрался пить кровь имперских солдат и пособничать врагам империи, – громко возразил ему прокурор, чтобы его реплика дошла до самых задних рядов нашей строевой коробочки.
Саму казнь описывать не буду. Нет в ней ничего эстетического. Скажу только, что нас заставили досмотреть все до конца, пока у повешенных не закончились конвульсии. И только тогда строем повели со стрельбища на обед, который после казни мне в рот не полез. Хотя многие мои сослуживцы рубали еду как ни в чем не бывало. Аж писк стоял за ушами.
Я прекрасно понимал, что данный спектакль с выездным заседанием военно-полевого суда был рассчитан на осознание солдатами той мысли, что высшая власть в империи неустанно о них заботится и ждет от них ответного чувства на поле брани. И тут же подумал, что для вящего закрепления эффекта требовалось еще расстрелять перед строем дезертира, но, видимо, такового не оказалось у организаторов под руками. Мне не было жалко этих аферистов, но все же… все же какое-то чувство гадливости это действо в моей душе оставило. Не знаю, как у других… Никто своими переживаниями с соседями не делился, демонстрируя знаменитую в империи рецкую молчаливость. Тут надо либо патриотические лозунги орать, либо молчать в тряпочку.
Однако сухие формулировки Дисциплинарного устава приобрели свою выпуклость.
5
Главная площадь Втуца – наконец-то я узнал, как называется этот город, – непритязательно названная Плац-майор, приняла нас празднично.
Чисто вымытая брусчатка.
Цветочные гирлянды, вьющиеся по балконам, плотно забитым любопытствующей публикой.
Трепещущие флаги империи и Реции.
Колокольный звон.
Нарядно одетые горожане. Многие в народных костюмах.
Все же Втуц – столица большой провинции империи, бывшей феодальной марки. И последний маркграф Реции почтил сегодня нас своим присутствием, сидя в резном кресле на задрапированном тканью патриотических цветов временном помосте. Сегодня он в пышном генеральском мундире и черной лакированной каске, украшенной на макушке золоченым орлом и с «буденновскими» усами на лице, только седыми, представляет здесь особу императора и от его лица принимает у рецких добровольцев присягу, превратив эту церемонию в праздник для всего города.
А вот призывники примут присягу в рабочем порядке в казармах. Им праздника не положено. Заметил я уже, что каждая мелочь тут работает на поощрение добровольчества в следующем поколении солдат. Казалось бы, какая разница, где присягать, но… возможность покрасоваться в парадном мундире перед родственниками дорогого стоит. Тем более что присягнувший доброволец, хотя еще не гражданин империи, но уже не подданный императора, а его слуга. Статус! А к статусу, как я понял за месяц обучения, тут трепетно относятся. Человеку свойственно стремиться к тому, что его возвысит над толпой. Древний Рим был грозой всего мира, когда служба в легионе давала ветерану права полного римского гражданства. А вот когда император Каракалла ради повышения сбора налогов все население Римской империи сделал гражданами, то начался закат не только империи, но и всего римского мира. Массам не к чему стало стремиться.
Даже то, что нам выдали парадную форму, а призывники отправятся в маршевые роты в полевой, резко показывает разницу в нашем положении, и чуется мне, что это может нам, добровольцам, еще аукнуться по службе мелкими подлянками от призывников. Зависть – очень нехорошее чувство, но такое естественное для человека.
После выездного военно-полевого суда нас два дня с утра до вечера сурово гоняли с ружейными приемами, предписанными при принятии присяги с оружием в руках. И ничего так вбили за столь короткий срок несколько движений до автоматизма. Скорее всего, кумулятивно наложилось на прошлый месяц интенсивного обучения. Шагистике тут придают первостепенное значение.
Когда мы – наша рота и еще две, проходившие курс молодого бойца в других лагерях, – промаршировали взводными колоннами по главной улице на Плац-майор, то вся толпа горожан и на площади, и по тротуарам улицы устроила нам бурную овацию, как оперным примадоннам в театре. Не скрою, такое внимание было приятно. И это мне… А каково ребятам с глухих горных хуторов? Тех просто пёрло от чувства собственного величия, аж штыки слегка закачались над строем.
За спиной кресла маркграфа на помосте стоял весь городской и провинциальный бомонд.
Перед помостом строй нарядных барабанщиков в высоких киверах с красным плюмажем.
Звучит горн, призывая всех к тишине.
Под мерный рокот барабанов знаменная группа из трех рослых офицеров выносит знамя империи и четким шагом направляется к нам. По обе стороны знамени офицеры с саблями наголо, готовые рубить любого покусившегося на святыню.
Началась сама церемония.
Знамя останавливается перед каждым взводом.
И мы по очереди выходим к нему. Делаем четыре приема ружьем – выданным каждому, но только на один день старым длинным капсюльным карамультуком с трехгранным штыком с положения «на плечо» через положение «на караул» к положению «к ноге». Встаем на одно колено, отводя правую руку с оружием в сторону. Левой берется край знамени, и произносятся слова присяги.
– Я, Савва Кобчик с горы Бадон, добровольно вступая в имперскую армию, клянусь отдать все свои силы, а если потребуется, то и саму жизнь служению нашему отечеству и его императору Отонию Второму. Я торжественно обязуюсь, как слуга императора, исполнять все приказы и распоряжения начальников, каковых сочтет поставить надо мной мой император.
Краткая тут она, и, что мне удивительно, нет в ней совсем суицидального обещания самопокараться в случае измены. Измена добровольца тут даже в принципе не предусматривается. Пасторальное время.
После чего, поцеловав край знамени, встаю обратно в строй. Теперь я полноценный солдат. Со всеми вытекающими.
И тут же к знамени выходит следующий доброволец.
И все. Никаких подписей от нас не требуется. Человеку, который имеет честь, тут верят на слово.
Долгая эта церемония – принять индивидуальную присягу от каждого из почти четырехсот новобранцев. Но когда-нибудь и она заканчивается.
Краткая напутственная речь маркграфа, напирающего в основном на то, что мы не должны осрамить Рецию. И увеличить количество граждан в провинции. Особо бывший всесильный феодал обратился к горцам:
– Я знаю, что вы, дети наших прекрасных гор, не столько по своей воле, сколько в силу сложившихся обстоятельств, не умеете ни читать, ни писать. Так используйте же годы службы в армии, чтобы освоить грамоту. Больше такой возможности сделать это бесплатно у вас не будет. Потому как военная служба не вечная, а родина, наша родина, наша возлюбленная Реция, очень нуждается в грамотных людях в наше стремительное время развития прогресса. Помните это. И пусть осияет вас своими крылами Победа. Реции на протяжении всей истории были грозой любых врагов. Не посрамите же славу своих предков.