О нас - Ирина Сабурова

-- За-каз? -- деловито протянула она, в полоборота от мольберта. -Всерьез или в шутку? Мне брикеты нужны для печки, их Ганс вот за эти маки сторговал, сейчас кончу, пусть так мокрыми и несет.

-- Разве я когда нибудь шутил с вами, красавица? Нет, я собираюсь освободить вас от чужеземного ига, и для начала, как полагается, требую за это дань: нет ли кусочка юбки или вроде, но непременно чтобы шелк, а цвет от серого до синего через зеленый, в крайнем случае, и однотонный. Кусок мне нужен порядочный, для кашне к новому пальто.

-- Купили пальто наконец?

-- Еще нет, но будет. И такое, что без кашне не наденешь. Рисунок: русалка, выдирающаяся, хотя и безуспешно, из объятий спрута. Сексуальный ужас.

-- На пальто?! Мама родненькая!

-- Почти на пальто, потому что буду выпускать концы кашне. Чтобы били по нервам будущим заказчикам. Рисунок в виде наброска я вам дам, и не буду Викингом, если не принесу кучу заказов от знатных иностранцев.

-- Мысль хорошая. Надо будет попробовать достать специальные краски для материи, говорят есть такие здесь. Но причем чужеземное иго?

-- Объяснение следует, но оно произойдет не здесь, а в моей будущей комнате, в которой вы сможете рассмотреть меня во весь рост, а не согнутым пополам. Мне надоело сгибаться, я хочу расправить плечи, чтобы вы могли на них опереться. Белобрысые мальчики, считаю я, вам уже надоели. Поскольку вы покраснели, значит согласны.

Она замахнулась кисточкой, но он уже успел закрыть дверь. Нет, Ганса пора выставить, конечно. Не пропадать же такой с этим мальчишкой ...

... -- А Янису пора прекратить письма -- заключил свою мысль вслух Викинг уже в другой комнате. -- Он их пишет каждый день жене, оставшейся под Либавой, -- пишет и каждый день сжигает в печке. И вам, дорогая кунингатютар, пора бросить расписывать водяными знаками бумагу для фальшивок Разбойника. Хорошо раз или два, но не до безчувствия. Он засыпется, как пить дать, и что тогда с вами? Я вот сейчас начинаю большое дело: отправляюсь пить коньяк к русскому парижанину, у которого связи с американцами на офицерском уровне. Это вам не негры с плиткой шоколада. План прост: сперва приобретение пальто и умопомрачительного кашне, затем офицерская месса, и какой нибудь кладовщик для отрезов подходящего шелка. Можно подкладочный тоже, поскольку другого не достанешь. А затем целые партии галстуков, кашне и дамских платков. Ручная работа. Вы, Оксана и я. Миллионерами не станем, но тысячи будут, и их сразу можно употребить на дело. Одеться вам надо, и переехать из этого притона, а там посмотрим.

-- Ваши практические мечты очаровательны и соблазнительны, Викинг. Самое интересное в них то, что не можешь, а веришь ...

* * *

Стукнула ручка, дверь слегка приоткрылась, и у самой притолоки, поверх дверного края, показалась маленькая белесая головка, быстро поворачиваясь во все стороны, поскольку позволял край двери.

-- Простите, нет ли здесь кого нибудь из Балтики?

-- Большой выбор даже -- прогудел снизу Викинг, медленно поднимаясь с пола, где он чертил что-то Лизочке.

Так же медленно он выпрямился во весь рост, шагнул к двери, облокотился о ее верхний край, и прищурился в упор в голубые мигающие глаза, бывшие на одном уровне с ним.

-- Вы случайно не из светлейших князей Ливенов, судя по росту? -спросил он.

-- Если еще один великан, то я окончательно стану лилипутом, -пробурчал Разбойник, с обычной завистью поглядывая на монументальную спину Викинга. -- Попробуйте войти все таки, в дверь дует.

-- Нет, я не Ливен, я фон Трамм, -- робко произнесла фигура, извилистым движением ныряя в комнату.

-- Костя! -- всплеснула руками Таюнь, бросаясь к нему. -- Милый! Как вы ... ?

Дотянуться она до него не могла, конечно, но Костя фон Трамм быстро сложился в три погибели, чтобы она могла его обнять, и смущенно заморгал, длинными и очень густыми, но совершенно светлыми ресницами. ("Глиста, упавшая в обморок" -- звали его товарищи по гимназии).

-- Ну -- с, теперь по порядку, -- сказал Разбойник -- и как полагается: откуда, каким образом, и что теперь? Вас я не знаю, но отец ваш по моему, профессором Рижского университета был? Ну да. Таюнь вы тоже знаете, повидимому. А это эстонский ловец душ и рыб заодно, Юкку Кивисилд, по прозвищу Викинг. Раньше рисовал картины, теперь больше воздушные замки. Этот, который не наш, тевтон Ганс. Этот герой -- Янис Лайминь, серый барон с Огера. Остальные обитатели -- два поэта, бешеные канарейки: один молится на Блока, другой на Маяковского. Истерики разумеется, оба. Лизочку можно не считать, потому что она еще обычно под столом обретается, а кроме Таюнь, дам нет. Моя жена красавица, но не дама, а еще к нам относится дивчина напротив, которой только случайно нет здесь, красотка за тридцать. Пока все, кроме приходящих, которых не счесть. Комната считается моей, но вы думаете, что я здесь хозяин? Вообще мы собирались сейчас поесть что нибудь. У вас продовольственные карточки есть, между прочим?

-- Ннет -- еще больше смутился вошедший. -- Я, видите ли... один из четырнадцати. Неправда ли, по мне не видно, что я был в армии?

Реакция на вопрос была разнообразной.

-- Ах, Костенька, вы неисправимы, -- вздохнула Таюнь. -- Да от вас на десять километров немецким унтером несет!

-- Но я постарался замаскироваться!

-- Оно и видно! -- Разбойник поперхнулся на следующем слове, и только непосредственная Лизочка высунула со своего наблюдательного поста под столом курчавую головенку, внимательно осмотрела ноги в разношенных солдатских сапогах, доходивших только до трети икры, широченные солдатские зеленые штаны, собранные гармошкой, узкие плечи в лиловом почему то пиджачке, кончавшемся выше талии, как испанское болеро, с рукавами еле до локтя, и не удержалась.

-- Хи-хи, ты совсем смешняк!

-- Новый житель, словом, -- пожал плечами Разбойник. -- Садитесь и рассказывайте. Но сперва надо пошамать.

Собрав все имеющиеся у присутствующих карточки (его еще не были готовы), Разбойник подсчитал: 30 граммов жира и целых 80 -- "лебенсмиттель".

-- Есть "средства к жизни!" -- громогласно заявил он. -- И в активе еще целая банка пыльно-мыльного порошка (так назывался сыр) и кирпич солдатского хлеба. Предлагаю отрядить делегацию на кухню. Если ущипнуть Аннхен за то, что следует, то она даст нам своих восхитительных манных лепешек.

-- Полную тарелку -- мечтательно облизнулась Лизочка. "Манные лепешки" -- были верхом кулинарного искусства Аннхен. Манна варилась и застывала так, что ее можно было резать ножом. Но поддевать на лопаточку эти колеблющиеся куски и поджаривать их на сухой сковородке, так что они подпекались без капельки жира -- хотя на него брались карточки -- это вызывало восхищение перед кухонным артистом у всех, а не только у фрау Урсулы.

Янис молча встал, прошел в свою комнату, и тщательно разделил там запасы: на продажу одно, Оксане на ужин другое; вернувшись, положил на стол три головки лука и добрую четверть фунта шпека.

-- Если поджарить, и промокнуть хлебу, то получится другая дела -деловито объяснил он на своем своеобразном русском языке. Ганс даже свистнул от восторга при виде сала.

-- Ну что ж, нельзя отставать и мне -- заключил Викинг. -- Полбутылки самогона тоже найдется... в честь "четырнадцатого". Французских Людовиков вы все таки не догнали, Трамм, хотя мне не совсем понятно, почему.

Трамм сидел полусогнувшись на стуле, опустив руки между колен и тщетно пытаясь обдернуть пониже свое лиловое "болеро".

* * *

Когда 9 мая 1945 года Германия капитулировала, то война кончилась, но на одном клочке земли она все таки продолжалась: безнадежно и упорно, несмотря ни на что, Либава, или Лиепая по латышски, открытый порт Балтийского моря, отрезанный советскими войсками от остальной страны, -Либава продолжала защищаться, держась во что бы то ни стало, чтобы дать возможность уйти последним кораблям с беженцами, ранеными и войсками.

Части знаменитой 19-ой дивизии, Латвийский добровольный легион, части РОА -- немцы, русские, латыши защищали подступы к городу, с каждым днем отодвигаясь ближе к морю. Каждый день к ним прорывались еще отдельные части, машины, телеги с беженцами. Каждый день из либавского порта уходили в море караваны судов. Радиостанции всего мира кричали о мире, о занятии союзниками побежденной Германии. А здесь, на этом последнем клочке свободной земли рвались еще снаряды, взрывались склады, и в городе, который за последние двадцать лет назывался "Спящей красавицей" (после Первой мировой войны Либава, как военный порт потеряла свое прежнее значение -- порт был слишком велик для маленькой Латвии) -- существовали только три ценности: спирт, табак и сало. Жизнь и все остальное не стоили ничего.

Только когда держаться дальше уже не было никакой возможности, когда советские войска вошли уже в предместье, когда горели все склады, а из порта ушли последние суда -- горсточка последних защитников Балтики оставила город. Либава была сдана только 7 июня 1945 года. Месяц спустя после перемирия. И немногие могут рассказать о ее конце.