Крымская война. Попутчики - Борис Батыршин

И, увы, нас, команду военного корабля Ее Величества «Фьюриес», в скором времени ждала – как и тех сыновей дикой природы – самая незавидная участь».

IV

Османская империя, провинция Зонгулдак, где-то на берегу

ОНО лежало в полосе прибоя, длинное, черное, в бурых подтеках ржавчины. ЕГО хребтина – узкая дорожка, разделенная пополам невысоким, в рост человека, горбом, – влажно поблескивала металлом. И ОНО спало: ни звука, ни стона не доносилось со стороны железной рыбины, попустительством Аллаха, да будет благословенно имя его, выброшенной волнами на песчаный берег провинции Зонгулдак.

Баш-чауш оглянулся. Курды, непривычно тихие, присмиревшие, спешились и прятались за гребнем дюны. Мылтыки и пистоли изготовлены к бою, на лицах страх. Курды – природные горцы, они боятся моря, не верят ему. И не торопятся выйти на берег, навстречу неведомому.

Баш-чауш вздрогнул. Длинный пронзительный звук повис над пляжем – так, наверное, скрежещут зубами неверные, ввергнутые иблисами в адские бездны. Ало-Шерок выронил ружье и, увязая в песке, кинулся к лошадям. Пиштиван в два прыжка догнал труса; мелькнул изукрашенный жемчугом приклад, и беглец повалился на землю. Пиштиван принялся яростно пинать его, сопровождая каждый удар гортанными проклятиями на своем дикарском наречии.

«Вот что делает жадность даже с таким трусом, как этот выкидыш лядащей верблюдицы!» – усмехнулся в усы баш-чауш. Пиштиван, конечно, боится железной рыбы, его душонка провалилась в кишки при этом жутком звуке. Но поганый шакал выслуживается, он не забыл обещания сделать его бакыджи, старшим при дележе добычи. Правда, ее надо еще захватить…

– Я доволен тобой, Пиштиван. И укрепился в решении назначить тебя бакыджи. Не сомневаюсь, когда мы схватим преступников, ты мудро проведешь подсчет.

– Твой рот глаголет, как уста поэта! – заюлил курд. – Твои губы переливаются через край, как горшок, полный сладкого меда; твоя речь благотворна, как целебная мазь, приложенная к больному месту…

Но баш-чауш не слушал льстивые речи Пиштивана. С горба на хребтине железной рыбины спускались люди. Турок пригляделся и вздрогнул от удивления. Значит, это не порождение иблиса, а корабль – невиданный да, но тем не менее – творение человеческих рук?

Он видел паровые корабли под флагами Благословенной Порты в порту Зонгулдак; слышал и рассказы о судах, борта которых обиты железными щитами. Тогда он отмахивался от таких пустопорожних баек, но теперь-то – вот она, железная рыба! Хозяева ее, судя по облику – франкистани или англези. И любому ребенку известно, что эти чужаки не чтут Аллаха, да будет благословенно имя его в веках, а их корабли лопаются от всякого добра. Правда, сейчас англези – союзники Благословенной Порты, но ведь султан далеко и может не заметить маленьких вольностей своих слуг?

– В седла, отродья собаки! – прикрикнул баш-чауш на перепуганных подчиненных. – И постарайтесь не стучать зубами от страха. Запомните – всякому, кто не последует за мной, я лично снесу его пустую башку!

V

В открытом море. Гидрокрейсер «Алмаз», лейтенант Реймонд фон Эссен

– Эка невидаль – колесный пароход! – повторил фон Эссен. – Их и у нас навалом, а у турок какой только хлам не плавает.

– С британским флагом на гафеле? – поинтересовался Лобанов-Ростовский.

Эссен недоуменно уставился на летнаба.

– Именно, Реймонд Федорович, – подтвердил Марченко. – Как есть «Юнион Джек». Я слышал, что англичане выпускают в Атлантику суда-ловушки, переделанные чуть ли не из парусных баркентин, но здесь-то Черное море!

– Да и гидроплан не очень похож на германскую субмарину, – подхватил Лобанов-Ростовский. – Тем не менее нас с этой посудины обстреляли.

– Как это? – опешил Зарин.

– Залпами. Из ружей. Черным порохом, прошу заметить – весь борт дымом заволокло.

– А вы ничего не напутали? – спросил Эссен. Вопрос прозвучал неуверенно.

– Какое там – перепутали! – взорвался князь. – На этом корыте, если хотите знать, белая полоса вдоль борта. И пушечные порты!

– Что-о-о?

– Порты. Пушечные. А в них орудия, – четко, с нарочитыми паузами выговорил Марченко. – Дульнозарядные, на колесных станках. Как при Нахимове. И еще – каронады на полубаке. Вы, Реймонд Федорович, помните, что такое «каронады»?

– Помню… – отмахнулся Эссен. – Не ерничайте, Борис Львович.

– А я вот, представьте себе, забыл! Только потом вспомнил, когда эта реликвия в нашу сторону бабахнула. Проку, конечно, ноль, но, поверьте, эффектно.

– А я ору, – подхватил князь, – «это турки, сволочи, с перепугу английский флаг вывесили, давай, командир, я их с пулемета причешу!». И причесал, будьте благонадежны, только щепки брызнули! Только чихать они хотели на мой пулемет. Бомбу бы…

– Я счел, что кораблю союзников здесь, у берегов Турции, взяться неоткуда, и приказал открыть огонь. – Марченко оставил глумливый тон и говорил теперь сухо-официально. – Полагаю, что британский флаг был поднят в целях маскировки. По возвращении я осмотрел аппарат и обнаружил следующие повреждения…

– Стойку правой плоскости перебили, мизерабли! – перебил мичмана Лобанов-Ростовский. – И две дырки от пуль – в борту и днище! Севочка подруливает к «Алмазу», а я сижу и чувствую – что-то ногам мокро. Наклонился – так и есть, фонтанчик! Ну, я платок свернул, дырочку-то и заткнул…

– …Обнаружены три пулевых прострела, считая сюда поврежденную стойку, – закончил Марченко, бросив на князя сердитый взгляд.

– Все ясно, господа. – кивнул командир «Алмаза». – Благодарю за службу, поднимайте аппарат из воды. Надо бы, голубчик Реймонд Федорович, прояснить этот пароходишко.

– Снова лететь? – с надеждой спросил Эссен. – Моя «тридцать седьмая» в порядке, клапан поменяли…

Умница Кобылин не стал дожидаться, пока чужие загребущие руки дотянутся до обломков, и успел разжиться запчастями. Кто смел, тот и съел; не станет же лейтенант устраивать распеканку за то, что он раньше срока привел аппарат в порядок?

Зарин немного подумал.

– Нет, Реймонд Федорович, не стоит. Налетались на сегодня, да и погода портится.

Северная сторона горизонта набухала дождевыми тучами.

– Полагаю, «Заветный» уже подобрал вашего крестника. Вот пусть и сбегают до турка. Пойти, сказать радиотелеграфистам…

– А вот мне интересно… – негромко произнес Марченко, провожая взглядом каперанга, – откуда у турок такие орудия? Я еще понимаю, древние ружья… Но – каронды?

– Скоро узнаем, дюша мой! – хохотнул Лобанов-Ростовский. – Миноносники все в подробностях выспросят. А заодно объяснят османам, что нехорошо забижать русских авиаторов. Чревато.

Глава шестая

I

В открытом море, эскадренный миноносец «Заветный», Сергей Велесов, писатель

Мощь шести тысяч лошадейВо имя одного.Строй уходящих кораблей —Гнев, двигатель всего.Мощь полосатых тел тиха,Путей их не постичь,Ждут Смерть, как Девы – жениха,Искатели добыч!

Всегда любил киплинговский «Марш эскадренных миноносцев». А после того, как на одном из каэспэшных слетов в середине восьмидесятых его спели под гитару, песня эта на долгие годы стала в нашей компании хитом. А я мечтал о том, что никогда не сбудется, а если и оживет – то лишь во снах и на книжных страницах. И вот ведь: сбылось, да еще как!

Меня устроили в кают-компании «Заветного» – корабельный врач счел мое состояние недостаточно тяжелым для лазарета. На палубе я пробыл недолго; как только мою тушку подняли на борт (я категорически отказался от носилок, брезентового кокона с ремнями и деревянными ручками, в котором можно перемещать раненого по вертикальным трапам), погода как-то сразу испортилась. Похолодало; ветер не ласкал, как час назад, а пробирал до костей студеной, не по-летнему промозглой сыростью, так что я обрадовался возможности спуститься в пышущие угольным теплом низы.

В кают-компании пусто. Неизвестно как втиснутый сюда кабинетный рояль прикрыт полотняным чехлом. Стулья, в ожидании качки, задвинуты под общий стол. Вестовой – рыжеволосый, веснушчатый матросик, едва достающий мне до плеча, – принес жестяной чайник с крепким чаем и склянку с ромом: осведомившись, «не желает ли вашбродие еще чего?», потоптался возле буфета, перебрал без надобности салфетки и удалился.

Глухо шумят винты, из-за переборки доносился стук машины. Стаканы в буфете дребезжат в такт ударам корпуса о волны, и звук этот сливается с шумом воды за тонким бортом. Красота!

Меньше всего я ожидал, что меня оставят в полном одиночестве. Но факт есть факт: до сих пор моей персоной заинтересовались лишь вестовой да врач. Эскулап со всем пиететом проводил меня в кают-компанию, поводил под носом ваткой, остро пахнущей нашатырем, и удалился, посоветовав на прощание употребить для поправки здоровья горячего чаю. Лучше – с коньяком. Каковому занятию я и предавался вот уже полчаса.