Советский Пушкин - Арсений Александрович Замостьянов

1938, «Литературная газета»

Валерий Кирпотин

Наследие Пушкина и коммунизм

Валерий Кирпотин. Шарж Кукрыниксов

Сто лет прошло после смерти Пушкина, — срок в арифметическом выражении относительно небольшой. Народы Запада и Востока отмечали юбилеи великих поэтов, живших в гораздо более отдаленных веках. Но за эти сто лет мир перевернулся; современники Пушкина, если б они могли перенестись в Советскую Россию, почувствовали бы себя не в иной эпохе, а в иной вселенной. По радикальности происшедших перемен столетие после Пушкина длиннее многих столетий до Пушкина. Между человеком петровской и даже допетровской эпохи и современником Пушкина не была нарушена понятная и не диалектическому разуму преемственность времен. Во главе страны по-прежнему стояла самодержавная власть, исконные дворянские поместья находились на тех же местах, иногда во владении тех же родов. Мужик был по-прежнему рабом; его жизнь не была самоцелью, а только средством к беспечальной и беструдовой жизни господ. Между нами же и Пушкиным лег Октябрьский рубеж, а Пушкин для нас все еще не просто огромная историческая величина, не только создатель русского литературного языка, при помощи которого мы еще и сегодня выражаем идеи обновленной социализмом страны, а живой собеседник, волшебник, владеющий секретом в простых, наполненных и очищающих словах давать выход чувствам, волнующим и наше сердце. Есть писатели — звезды первой величины, люди, справедливо относимые к разряду гениев., но слово которых похоже на давно изверженную и застывшую лаву. Мы удивляемся ему, его силе, его страстной напряженности, его напористой, преодолевающей препятствия направленности, но сегодня оно нас не жжет, мы не вливаем в его форму ни наших мыслей, ни наших чувств. Таков Достоевский, например, но не таков Пушкин. Наша действительность неизмеримо богаче действительности, запечатленной в стройных размерах пушкинской поэзии и деловой экономности пушкинской прозы. Орбита умственной и эмоциональной жизни социалистического человека много и много обширнее орбиты человека пушкинской поры. Вот почему мы так жадны ко всякой новой книге, хотя бы частично выражающей в зримых образах громаду уже определившегося, уже сложившегося нового мира. Но Пушкин жив, исполнилось его предсмертное слово. Весь он не умер, — его душа в заветной лире пережила его прах и убежала тленья, слух о нем прошел по всей Руси великой, и назвал его всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и финн, и тунгус, и калмык. Поэзия Пушкина приобретает резонанс, которого она раньше никогда не имела. Вероятно, и международное значение творчества Пушкина в ближайший исторический период неизмеримо расширится.

Как же все это произошло? Чем все это объяснить?

Пушкин не принадлежит к числу непонятых гениев. Он был признан сразу, каждая эпоха произносила о нем свое суждение, вокруг Пушкина шли страстные и шумные споры, и тем не менее мы, социалистические правнуки великого поэта, можем сказать о нем свое слово. Неисчерпанность суждений о Пушкине объясняется не субъективным характером восприятия каждой эпохи, а другим, неизмеримо более важным обстоятельством: в творчестве поэта мы находим черты, которые могут быть восприняты в нестесненном виде, могут быть до конца объяснены только свободным человеком, очистившимся от собственнического свинства, и которые самому Пушкину принесли неисчислимое количество страданий. Это положение вплотную подводит нас к проблеме значения наследия Пушкина для современности, для социалистического человека, для коммунистического сознания.

Тема «Пушкин и коммунизм» не может быть разрешена механически, путем простой ссылки: эти вот черты пушкинского гения сродни человеку бесклассового общества, а вот эти являются целиком продуктом пережившего себя прошлого. Для того чтобы ответить на вопрос о значении Пушкина для нас, для советских людей, необходимо установить основные черты его поэтического миросозерцания и найти главнейшие противоречия, над разрешением которых тщетно бился гармонический гений Пушкина.

Есть выдающиеся люди, отличающиеся болезненной исключительностью. Их дарование, их призвание отделяют их резкой гранью от обыкновенных людей, к которым они обращаются со словом вдохновения или поучения. Другие же и в минуты обнаружения ярчайшей полноты своей творческой силы не теряют простоты и естественности обыкновенного «нормального» человека. Больше, чем кто-либо другой, Пушкин сохранял в своем творчестве норму психического здоровья и здравого человеческого смысла. Он чувствовал искренне, живо и сильно, он мыслил быстро, метко и необыкновенно реально, причем все движения его гения были подчинены чутко улавливаемому им закону меры. В радости и скорби, в любви и дружбе он никогда не впадал в ложную экзальтированность или сентиментальность — свидетельство подмены истинного чувства усилиями эмоционального воображения. В теоретических размышлениях Пушкин, опережая свое время или подчиняясь уровню своего поколения и своего класса, никогда не ударялся в исключительность субъективизма или доморощенное чудачество. Он был гений в оболочке естественности, в оболочке «обыкновенного» здорового человека. Вопреки ревнивому роптанию светской и чиновной черни Пушкин провозглашал:

…что можно дружно жить

С стихами, с картами, с Платоном и с бокалом,

Что резвых шалостей под легким покрывалом

И ум возвышенный и сердце можно скрыть.

(«К Каверину».)

Естественность, нормальность Пушкина особенно обнаруживалась в его отношении к чередованию возрастов, в его безошибочном чувстве приличествующего разным степеням человеческой зрелости. Все люди проходят смену — лет, для всех равно справедливы слова:

Всему пора, всему свой миг,

Всё чередой идет определенной;

Смешон и ветреный старик,

Смешон и юноша степенный.

(Там же)

Пушкин представлял себе размер и силу своего дарования. Но у него не было самомнения, так свойственного посредственным величинам в искусстве. Он умел целиком погружаться в интересы минуты, отдаваться обыкновенной окружающей жизни, разгулу молодости, дружбе, любви; он бывал всецело поглощен своими житейскими успехами или неудачами. Он воспринимал, подобно изображенному им Моцарту, гениальность как одну из черт своей натуры, не выделяя ее, не кичась ею.

Способность Пушкина, этого исключительно выдающегося над окружающим уровнем человека, погружаться в роевую жизнь, жить интересами, доступными другим, обыкновенным людям, объясняется не только или даже не столько чертами его характера. Многое из особенностей взаимоотношений Пушкина с окружающей средой объясняется его миросозерцанием и историческим своеобразием его формирования.

Пушкин — дитя европейского просвещения, выросшее на русской почве. С детства он подвергался непрекращающемуся воздействию прогрессивных буржуазных идей XVIII века, но жил он в условиях самодержавно-дворянского общества, в среде которого он родился, вырос, воспитывался, нормам которого он в значительной мере подчинялся. Просвещение XVIII века сохраняло для России и начала следующего столетия всю прелесть новизны. Европейское просвещение несло с собой