Пусть будет гроза - Мари Шартр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мама? Это ты?
– Мозес? – отозвалась мама растерянно и удивленно. – Почему ты здесь?
Говоря со мной, она не обернулась, не показала лица. Я понял: она тайком утирает глаза. Сердце сжалось от боли.
– Пойди на кухню, возьми себе что-нибудь пожевать, я через пять минут буду.
Не дослушав ее, я спросил:
– Что случилось? Разве ты не на приеме?
– Нет, он отменился. А ты почему не в больнице?
Она пыталась сменить тему, а сама по-прежнему смотрела в окно. Опять сильно схватило ногу, но я не хотел, чтобы мама увидела, как мне больно, и изо всех сил навалился на костыль.
– Я не хочу отвечать на этот вопрос, – решительно сказал я.
Мне представлялось, что это единственный возможный вариант ответа.
Мама уронила голову, и я увидел, как она сложила руки на коленях.
Я понимал, что она пытается прийти в себя, и это меня еще больше напугало. Обычно моя мама не плакала – она улыбалась. Моя мама не заламывала руки – у нее были пальцы пианистки, гибкие и свободные. Моя мама не впадала в уныние перед занавешенным окном – она работала в саду и сажала розовые кусты вдоль дорожки. Моя мама не сморкалась – она отвешивала шуточки. Моей мамы не было сейчас в этой гостиной – она жила. Где-то в другом месте.
Она обернулась. Это все-таки была моя мама. Она плакала, на ней не было лица.
– Иногда мне становится грустно, ничего страшного. Не беспокойся, Мозес, это пройдет. Бывает, вдруг накатывает, – тихо проговорила она.
Я стоял как парализованный и не знал, что ответить. Меня снова накрыло, как только что в машине. Какая-то сила влекла за собой, окунала под воду, кидала с берега на берег. Где-то поднялась огромная волна, и меня подхватило ее водоворотом.
– Вы слишком рано вернулись, – снова заговорила мама, на сей раз тверже и решительнее. – Немедленно отправляйся на кухню. Я хочу, чтобы меня извещали обо всех изменениях, даже если они произошли в последнюю минуту.
Она развернула кресло и увидела кровь у меня на лбу. Лицо исказилось ужасом, она ринулась ко мне.
– Что с тобой случилось? Лоб! И волосы, твоя прическа! А папа где?
Я оттолкнул ее. Внутри была пустота, растерянность.
– Отстань! Не хочу, чтобы меня трогали.
Я бросился к себе, стараясь перемещаться как можно быстрее. Запер изнутри дверь на задвижку. Мама покатилась за мной, и, не будь положение таким печальным, впору было посмеяться над нашей погоней – с костылем и в инвалидной коляске.
Но смеяться не хотелось, я был раздавлен и не знал, что чувствовать.
Мама заколотила в дверь. Нет, открывать ни в коем случае нельзя. Я бросился на кровать. То есть, конечно, это я в своем воображении бросился, а в реальности пришлось сначала прислонить костыль к бортику кровати, аккуратно сесть, вытянув вперед правую ногу, потом развернуть корпус и только после этого уложить ногу на кровать. Все это я проделал в бешеной ярости. Нак бы мне хотелось выкинуть что-нибудь соответствующее степени моего гнева, но даже это было мне недоступно. Пнуть, подпрыгнуть, топнуть… Я мог только размахивать руками, но с костылем и такое было непросто.
Я замер и слушал, как бешено стучит мое сердце – почти так же, как мамины кулаки по деревянной двери. Сегодня я увидел, как она плачет, – рухнула та часть вселенной, где хранилась мамина система, ее принципы, ее правила и ее уравновешенность.
– Мозес, пожалуйста, объясни мне, что происходит! – сказала она, стараясь, чтобы голос прозвучал собранно и строго.
Но я-то свою маму знал, на самом деле она была напугана.
Я продолжал молчать.
– Пожалуйста, впусти меня, – взмолилась она.
Я услышал металлические удары инвалидного кресла в нижнюю часть двери, как будто мама пыталась ворваться в комнату силой. Она стучала негромко, но хватило нескольких секунд, чтобы этот звук стал невыносимым.
– Прекрати! – заорал я.
– Тогда открой дверь! – ответила она.
Стук продолжался – тихий и коварный, как бомба замедленного действия. У меня в голове скрежетало, я продолжал задыхаться, я сложился вдвое, лежа на кровати. Сверху накинул плед, завернулся в него весь, с головы до ног. Я хотел только одного – спрятаться и оказаться в безопасности. Нога по-прежнему нестерпимо болела, как будто там ни с того ни с сего началось воспаление. Я представил себе, что кровать плывет по черной и мутной реке, и передо мной снова возникло мамино лицо в слезах.
Наконец все стихло, и я решил, что мама сдалась и уехала. Утер глаза рукавом и сморкнулся так, что нос чуть не оторвался.
Но спокойствие длилось недолго, потому что тут раздался громкий голос – на сей раз это был отец.
– Мозес, черт возьми, открывай! Ты нас с мамой пугаешь! Да что с тобой такое?!
Он подергал ручку двери. Я был близок к тому, чтобы потерять сознание. Встал с кровати и с трудом потащился в ванную. Надо принять лекарство. В ногу как будто гвозди втыкали, меня охватило ощущение – ложное, но очень отчетливое, – будто нога гниет. Меня лихорадило. Я открыл новую коробку таблеток, проглотил сразу две штуки и запил водой.
– Мозес, я пластырь привез! – крикнул отец. – Впусти меня, надо продезинфицировать лоб!
– Ну уж нет, – пробормотал я. – Пусть льется кровь, пусть там останется корка или шрам, мне плевать!
Я привалился к раковине. Посмотрел на себя в зеркало. Увидел нелепую прическу, виноватое лицо.
Вернувшись в комнату, заметил свой баскетбольный мяч, он прятался в дальнем углу. Я чуть не расплакался. Вспомнил разминку, которую проводил, мы называли ее «восьмерка». Один игрок выходил слева, ведя мяч, а второй выбегал справа. На середине пути левый делал пас правому, и тот бросал. Мяч касался щита и кольца – и проваливался в корзину. В этом упражнении было много воздуха и даже изящества. Как же это было здорово – находиться в спортзале вместе со всеми, и как же было здорово, когда тренер на меня орал, требуя, чтобы я играл пожестче. А
