Барабаны летают в огне - Петр Альшевский

Ангелы? Я что же считаю, что АНГЕЛЫ ТРУСЛИВЫЕ КРЫСЕНЫШИ? Хрен вам, нашим врагам!

От меня, рогатого, ангелы бы врассыпную не устремились!

Но меня бы они чурались. Как у единоверных соратников Господа противник у нас один, однако его-то я им и напоминаю.

Кого во мне видят ангелы, мне по большому счету безразлично, а вот перед Антиопой я желаю быть внешностью от кошмарности отошедшим.

Врезающийся в нее кошмар в моих рогах заключен. Покажусь ей без них – буду любить ее не бессознательную.

Воображаемо их ломая, я и на репродукции Ван Дейка карандашиком их заштрихую.

Репродукцию-то я испортил, но убирание их с головы чего-то не идет. Представляю, что ломаю и сейчас сломаю, но тут же следом представляю, что они не ломаются.

Особенно усердно я не стараюсь, понимая, что если вручную их не обломаю – пилой отпилю.

Пила только что изготовлена, она с пылу, с жару, и она гнется, рога не берет, я провожу координацию моих мыслительных способностей и к динамитным шашкам склоняюсь.

К рогам прикручу, фитили запалю и рога мне снесет.

ОСЕНИЛО. Рвануло! Полчерепа унесло в непроглядность.

Перед глазами была ясность, но пришла темень, а сумраке стук.

Молотильная машина.

Не шагай туда, ступай на свет!

Это возможно, но при условии, что он пробивается хоть где-то.

Имея, что имею, я глубже вдвигаюсь в темень, и молотильный долбеж нарастает, от моих усеченных извилин не укрывается, как мелко меня перемолотят, но я не всхлипываю. А если надвижение на запущенное для меня орудие убийства мне затормозить?

Постоять и подождать, пока в молотильной машине топливо израсходуется.

А я уверен, что она бензином, а не электричеством питается? Антиопу бы мне – про современные молотильные машины девушка с картины Ван Дейка не знает, но я бы у нее и не осведомлялся.

Обнимая пышную Антиопу, я бы ощутил, что молотильный стук для меня заглох.

СТУЧАТ ЛИШЬ НАШИ ВЗВОЛНОВАННЫЕ СЕРДЦА.

Она-то, мне известно, из-за чего разволновалась.

У меня же полчерепа нет!

Рога я с себя убрал, но вместе с ними и… по мне я с рогами смотрелся интересней и для девушки привлекательней, но помимо интересности красотой бывает интересность вызываемым интересом.

А интерес ко мне Антиопа питает.

На середине вдоха она, вылупившись, остекленела.

От моих рогов она в обмороке, а данный момент, наверно, сильнее обморока – возвращать ее миру я думаю проведением оргазмотерапии.

Череда мощнейших оргазмов сознание ей прочистит.

Фронт работ следующий – губы, груди, бедра… бедра изнутри. А затем приоткрывание, вторжение – губы я губами, груди руками, ну а туда либо рукой, либо… чувствую, что заведусь и не рукой это сделаю.

Подчиняя себя спланированной мною очередности, начало я возьму с губ, что на голове.

Тягость моего поцелуя НЕСТЕРПИМОЙ ДЛЯ НЕЕ оказаться не должна. Тем паче, что с него пойдет разматывание ее же психологических пут.

Если мне удастся справиться, мой Господь еще больше прославится…

Довольно Господа привлекать.

Притягивать Его к оргазмотерапии – кощунственно, да и самостоятельность мне развивать надобно.

По секретной тропинке я, поспешая, одиноко отправлюсь – Антиопу поцелую, и она ее телом моментально откликнется: я их почесал и к ней я припал, но они и у нее.

Два яйца.

Выпавших из гнезда.

Антиопой они завернуты в платок, к ее объемистой филейности прижимаемый.

Нащупав там чужеродность, я зашел ей за спину и обогатил себя упоением неотрывного рассматривания.

СВЕТЛЕЙШИЕ ЯГОДИЦЫ. Синий комок.

Из ее ладошек я его выскреб и мне стало очевидно – это платок. И в нем яйца.

У засиженной буревестниками рябины подобрала?

Буревестники – птицы морские, и им бы рыбы, но рыбу они всю выели и давай рябину клевать.

За рыбой и рябина перевелась: ни ягодки на дереве не висит.

А под деревом яйца.

Едва ли из них буревестники вылупятся. Не из-за того, что выпадение из гнезда жизнедеятельность в них оборвала, а из-за первоначальной заложенности в образование желтка и белка не буревестника породить.

С Антиопой я соглашусь.

Когда я забирал у нее яйца, она пробормотала: «киви» – Антиопа путешествуют от шока к шоку, но не приняла же она гладкие яйца за волосатые фрукты.

Она великолепно знает, что это яйца, и доносит до меня, чьи.

Бескрылой птицы киви.

Киви-киви, как она официально зовется.

Камень, подбросила вышептыванием Антиопа. Камень по-фински – киви.

А ты финским владеешь? – удивленно поинтересовался у нее Онисифор.

Прознали и не трепитесь, грубо сказала она.

Я без половины черепа, а Антиопа, из остекленения высвободившись, передо мной не заискивает. Не говорит, что ой-ой-ой, какой вы монстр, я буду вам послушной – чтобы сделать меня вашей, вы меня не убивайте. Труп покорнее, чем живая, но моей покорностью вашим желаниям Я ТРУПУ НЕ УСТУПЛЮ! Мне трупом, расположенным к вам жопкой, прилечь?

Мне бы ее отзывчивость, ее импульсивные впивания в меня ноготками, в благородном духе я склонен с ней быть – не умертвителем, а лишь затем покорителем. Позволять себе утверждение, что относительно девушек мне всего милее их трупное состояние, Антиопа не смеет.

Ну принесут мне свежеубиенную цыпочку, ну примутся ее при мне… присоединяйся!

Ролью зрителя я довольствуюсь.

И что же я, УСИЛЕННО ВЗЫСКУЮЩИЙ ПРАВЕДНОСТИ Я, я бы смотрел?

Я бы не смотрел!

Пластмассовую ложку я сломаю, а железную только погну, что значит, что если я могу, я под искушением не прогибаюсь, но когда до его одоления по сумме моих качеств я не дотягиваю, одоление мне, как бы я ни причитал, не дано.

Прекратить желать Антиопу?

Не выйдет.

Удержаться от вливания в состав надругивающейся над трупом компании?

Раз плюнуть!

Я еще и их, В МЕРТВЕЧИНУ САМОЗАБВЕННО ЗАСАЖИВАЮЩИХ, шугану. «Кто ест, не уничижай того, кто не ест! и кто не ест, не осуждай того, кто ест!

Потому что Бог принял его».

Павел написал римлянам, а я кому гаркнул? Не им, исключено, наружу я не высказывался – себе самому цитату привел. Допущение беспрепятственного продолжения для себя потребовав?

Апостолом сказано никому и ни с чем не выступать. Ты голодный, он сытый, и ты не возникай. А когда набивший пузо ты, а изголодавшийся он, ты его не чмыри, ему и без того худо.

Ну а в моем случае, когда я верующий в Троицу, а психопаты при мне истово трахают труп, мне, отстранившись, своими выступлениями им не мешать?

Такая позиция какие-то неудобства в моей душе вызывает.

Но пораскинув, кажется, охватываю.

БЕДНЯКУ ГОСПОДОМ БОГОМ ОПРЕДЕЛЕНА БЕДНОСТЬ, и бедняк голодает, бедняку туго, а труп имеют, и что трупу? А ничего трупу особенного. Черви ли поживятся, огонь ли сожрет, психопаты ли оттрахают – перспективы у трупа беспросветные, но для трупов абсолютно обыденные.

А кто его трахает-то?

Не бедняки ли? Приговорив их мыкать горе, им посочувствовали и нечаянной радостью одарили?

Дерут они труп, сменяясь – после акта не выдохшиеся, заступившего собрата подгоняющие, энергия в них фонтаном.

Где-нибудь работая, столько не сохранишь.

Вы безработные? – поинтересовался у них Онисифор.

СТРАНСТВУЮЩИЕ БЕЗРАБОТНЫЕ, ответил ему вставший с девушки интеллигент в роговых очках.

Как в американскую депрессию в поисках работы по стране ходите?

Мы не работу – мы приключения ищем, промолвил интеллигент. Все усилия на этом сосредотачиваем! Я Куперидис, а они Саполодис и Ферастулос. Насчет устройства на работу что между нами общего? Я архивариус, а они бидонщик и свиней в свинарник загонщик!

Я не бидонщик, а шире, процедил, пронизывая труп, мелкоголовый Ферастулос.

Ты затягиваешь, прогнусил разминающий себе фаллос Саполодис.

Я не ты! – крикнул Ферастулос. – Мне в полминуты не уложится. Телочка же сахарная… для остальных бесполезная, а нам впору пришлась.

А вы обзавелись ею, как поступив? – спросил Онисифор. – Поймав и убив?

Убегающей от нас ее не видели, ответил Куперидис. Нам ее мертвой на растерзание отдали.