Когда явились ангелы (сборник) - Кен Кизи

Пока стадо пятилось и ревело, Джон подцепил трос лебедки к задним ногам Абдула и отволок тушу ярдов на пятьдесят. Раньше я хотел, чтоб он вообще их с поля уволакивал, с глаз долой, не то стадо увидит кровавое свежеванье и потрошенье падшего сородича, но Джон мне доказал, что это необязательно. Коровы за трупом не пойдут – окружат то место, где случилась смерть, и будут оплакивать точку отбытия, хоть опустелая оболочка и лежит всего в нескольких ярдах. Время проходит, коровий круг расширяется. Если висеть сверху на шаре и каждый час делать снимки этого контура скорби, наверное, будет видно, как распространяется энергетическое поле падшего животного.

Крупнее Абдула мы никогда никого не убивали, и поминки длились дольше прочих. Пасясь, стадо то и дело возвращалось к гнутой трубе и становилось мычащим кругом: в диаметре он был тугих десяти футов в первый день, на следующий – пятнадцати, потом – двадцати. Оплакивали его целую неделю. Оно и понятно: Абдул был им великим стариком, и правильно, что похороны длятся, пока блюдется большой круг, это ж естественно – должный срок почитания сам собой гаснет до полного забвения, а Природа меж тем тасует колоду к следующей раздаче.

Но тут выпадает джокер.

Пол в ванной прогнивает. Бадди с двоюродным братцем Дэйви приехали на фургоне маслобойни с фанерой, и мы всю ночь ее приколачиваем. Утром они уезжают, и Бадди отвлекает рев в поле. Это Авенезер. Ее должность диктует еще одну обязанность – извещать нас, когда у молодой телки начинаются роды. Бадци видит распростершуюся на земле телушку и дает задний ход – мчится обратно к дому, голосит и бибикает.

– Ща у вас там теленок рожится! – орет он мне.

Бетси прыгает к нему в машину, я распахиваю ворота.

Мы летим туда, где Авенезер трубит свою весть.

– Это ж там, где Абдул на той неделе скопытился, – сказал я Бадди. – Они там каждую ночь теперь спят.

– Ты ее послушай только, – сказала Бетси. – Ох батюшки, надеюсь, она не решила, что…

Поздно. У Авенезер в голове уже сплелась ошибка: раннее утро, едет машина, убийство из памяти еще не стерлось… и первоначальный зов о помощи стал предостерегающим визгом. Она прочно утвердилась между нами и рожающей сестрой своей и заревела:

– Это смертельный фургон! Беги к лесу, милочка! А я этих гадов попробую задержать.

Все утро мы пытались найти корову в болоте. Наконец засекли, где она прячется, – по изнуренному сопенью. Она лежала на боку в зарослях ежевики. По размеру передних копыт теленка, торчавших наружу, мы поняли – здоровенный, слишком велик для такой юной телки. Может, она и смогла бы выдавить его сама на поле, когда все только началось, но ложная тревога Авенезер отправила ее в бега, и силы иссякли. Теперь ей требовалось помочь.

Я попробовал набросить ей на голову петлю, но ее норов мог сравниться лишь с моей неумелостью. Остаток дня мы с Бетси и детьми гонялись за ней от одних колючек к другим. И нигде не хватало места, чтобы я хорошенько накинул петлю. Наконец я сменил лассо на свой старый борцовский шлем и забрался на нижние ветки крупноплодного дуба. Когда Бетси с детьми загнали корову под меня, я прыгнул и весом своим ее завалил. И держал, пока Квистон не накинул одну петлю ей на заднюю ногу, а Бетси – другую на шею. Третьей мы обвязали ей вторую заднюю ногу и все веревки закрепили на трех деревьях. Квис сел ей на голову, чтобы не взбрыкнула. Я обмотал выступавшие копыта теленка бельевой веревкой и принялся тянуть. Бетси массировала ей живот, а малыш Калеб с ней разговаривал и гладил шею. Когда начиналась схватка, я упирался ногами по обе стороны ее распяленного крупа и тащил на себя. Веревка оборвалась, и я сложил ее пополам, а когда оборвалась и эта – еще раз пополам и тянул за учетверенную.

Село солнце. Шерри принесла из дому фонарик и мокрые тряпки, промакивать нам рожи, пока мы рожаем. Стирать кровь, грязь, пот и говно. В конце концов могучим рывком, с хрюканьем и разрывом всех отверстий он вылез наружу – симпатичный бычок, весь черный, только в углу рта белая полоска, словно уже напился молока и теперь пускает слюни. Он не дышал. Бетси вдувала ему в легкие воздух, пока те не заработали сами.

Мы дали корове подняться, но петлю с шеи не сняли, чтобы в изможденном безумстве своем мамаша никуда не сбежала, не приняв теленка. Шерри притащила ей ведро воды, и, пока животина пила, мы держались подальше и светили на него фонариком. Попив и успокоившись, корова шагнула вперед – обнюхать шаткую детку. Я выключил свет.

Взошла луна, просочилась кляксами сквозь дубовую листву. Корова принялась лизать теленка. Мне захотелось снять у нее с шеи веревку, чтобы не запуталась в кустарнике, но корова меня и близко к узлу не подпускала. Я раскрыл охотничий нож, подкрался как можно ближе и стал очень нежно перепиливать веревку в нескольких футах от ее натужно склоненной головы, при этом мурлыча себе под нос. Она переводила взгляд с меня на теленка, освещенного луной. Видно было, как возвращается доверие.

Но в колоде явно оставались оба джокера. Распались последние волокна веревки, и тут на дороге задребезжала машина – и затормозила со скрежетом у нашего почтового ящика, затем сдала назад, свернула к нам на дорожку и заглушила мотор. Раздался громкий выхлоп – и корова панически рванулась прочь, прямо по своему бессчастному теленку.

Бетси с детишками помчались за коровой, а я – к машине. Из нее выгружались буйная компания и гавкающая собака. Компанией была кучка выпускников с молочного животноводства в Университете Орегона, которые после занятий напились пива и решили из Корваллиса съездить поглядеть, как поживает знаменитая нынче коммуна; а собакой – чертова немецкая овчарка, которая гавкала нам, сколько кур она бы прикончила, если б ей дали. Я быстро отправил их обратно на север: они лязгали, пердели выхлопом и крыли меня на чем свет стоит: «Старый лысый ворчливый мудак!» — после чего вернулся на болото.

Корова вернулась к теленку – лизала его и мычала. Бетси прошептала, что теперь корова, похоже, никуда не уйдет. Мы тихонько уползли в дом мыться. Перед тем как лечь спать, Бетси еще раз навестила мамашу с младенцем.

– Она еще с ним. А вот он пока не встал.

– Утомился, наверное. Господи, вот я уж точно без сил. Давай ложиться, пока ничего больше не случилось.

Наутро теленок был там же, где мы его и оставили, мертвый. Подымая его от скорбящей коровы, я нащупал несколько сломанных ребрышек. Кто знает, от чего? Тяготы деторождения или выхлоп, перепугавший мамашу? Тревога переполошившейся Авенезер? Насмешки быка Тори? Звезда и планеты так встали, карты легли или просто судьба?

Я похоронил его рядом с могилой его двоюродной бабушки Шлюшки. Получился маленький холмик рядом с большим и старым, на котором синим и желтым цвели крокусы, чьи луковицы мы сюда высадили прошлой осенью. Я пока не решил, что мы посадим над этим новым удобрением. Божьи ручки вроде как правильно.

Пошли, Стюарт; от этой росы у меня все пальцы на ногах замерзли. Спокночи, Авенезер. Ложись опять и скажи девкам, пусть не суетятся. Там просто лисица была, паразит в темноте.

© Перевод М. Немцова.

Назавтра после смерти Супермена

Одурев и дрожа, бродил он, сбитый с толку, среди бардака по кабинету на антресолях амбара, тыкался в книжки, бутылки, паутинки, гнезда роющих ос и пытался вспомнить, куда задевал цветные очки.

Особые очки. Без них он не мог. С самого утра, когда отложил прогулку к канаве в поле, поскольку воздух заполонила зловредная, бьющая по глазам гарь. С первых потеков зари, задолго до рези в глазах и пульсации в носовых пазухах, даже до перебранки с автостопщиками на дворе он уже твердил себе, что этот унылый день будет самая настоящая сволочь без никакой розовой бронезащиты. Очки, твердил он себе, всяко уняли бы жало дня.

Шагая мимо окна, он услышал, как опять заблеяла убитая горем мама-овечка – растерянно и упорно; спрессованная жара искажала звуки. Он отпихнул штору от солнечного света и, затенив глаза, вгляделся в поле за двором. Ягненок был скрыт зарослями чертополоха и «кру́жева королевы Анны»[32], однако на место, где он лежал, указывали три ворона. Они вихрились над канавой, споря о праве на первый кусок. Чуть дальше, в ясеневой роще, он видел блеявшую овцематку на привязи, а еще дальше, за забором, спины двух автостопщиков. За ними видимый мир сходил почти на нет. Гора Нево[33] превратилась в тусклый контур, прорисованный в нависшем дыме. Едва подразумевалась. Что навело на мысль о размытой японской картине: очертания уединенной горы, смутно обозначенные на сером листе тушью чуть серее.

В этот час орегонская ферма была необычно спокойна. Всегдашние послеполуденные звуки словно спеленуты тугой тишиной – той, что обычно побуждала павлина кричать. Один раз перед самым Новым годом огромная птица настойчиво орала полминуты, пока не догорел фитиль и не бабахнула пушка Бадди, а на прошлой неделе павлин кричал, когда первая молния раскалывала железное небо, предваряя грохочущую грозу.