Святой и грешница - Ульрике Швайкерт

— Знаешь, что это?

Элизабет покачала головой и наклонилась вперед, чтобы разглядеть в темноте. Эльза прижала верхний лист, подписанный «Грет», указательным пальцем с грязным ногтем.

— Это долговые листы, в которые я вношу все, что каждая из вас получает от меня и сколько должна вернуть, прежде чем уйти без моего согласия.

Элизабет начала читать: одна пара обуви — сорок пфеннигов, новая рубашка из желтой ткани — двадцать два пфеннига, теплые зимние чулки — двенадцать пфеннигов. Список, очевидно, был бесконечным. Были посчитаны также еда за каждую неделю, постель, иногда кусок мяса или мед и один раз посещение банщика. Рядом было написано количество пфеннигов, которые Грет, по всей видимости, заработала и которые были вычтены из ее долга. Пальцы Элизабет скользили по столбцу. Другие девушки подошли и с любопытством выстроились вокруг стола.

— Рубашка двадцать два пфеннига? А одна пара обуви сорок пфеннигов? — Элизабет удивленно подняла брови. — Эта обувь? — спросила она и указала на простые башмаки Грет.

Мадам кивнула и попыталась вырвать лист из рук девушки, но Элизабет отодвинулась, оказавшись вне пределов ее досягаемости.

— Это очень дорого. Такая обувь стоит не больше двадцати, максимум двадцати пяти пфеннигов, а рубашка, если она не шелковая, не больше пятнадцати пфеннигов!

— Ах, кажется, тебе все хорошо известно, только ты ничего не помнишь! — фыркнула мадам.

Странно, но Элизабет была уверена, что ее подсчеты верны, даже если она не могла сказать, откуда ей это известно.

Сидевшая рядом с ней Мара кивнула, а Жанель тихо сказала:

— Я всегда это говорила, но толку?

— А здесь вы просчитались: двадцать шесть минус двенадцать будет четырнадцать пфеннигов долга, а не восемнадцать! — Элизабет коснулась пальцами листка. — Если вы переведете три шиллинга в пфенниги, то получится восемнадцать пфеннигов долга, а не двадцать два!

— Она умеет читать, — заметила Анна.

— И даже считать! — удивленно воскликнула Жанель.

— Я всегда знала, что с ней что-то не так, — недовольно сказала Марта.

Эльза выхватила листок из рук Элизабет.

— Не рассуждай о делах, в которых ничего не смыслишь! — крикнула она. — И не смей подстрекать моих девочек. Долговые листки веду я, и все, что там записано, правильно!

Порывшись в стопке, она извлекла довольно чистый и не сильно помятый лист.

— Для тебя намного важнее, что написано на этом листе, потому что это твои долги, и ты должна их отработать. Если ты против, я передам тебя палачу. Он будет держать тебя в башне, пока ты не изменишь свое мнение.

У Элизабет внутри все оборвалось. Она взяла на удивление длинный список для двух дней, проведенных в этом доме. Рубашка и простое платье, вчерашнее платье, чулки и обувь, еда, ее доля за лучины и масляные лампы, постель и, конечно же, монеты, заплаченные банщику, причем она даже представить себе не могла, за что он так много потребовал.

Девушка медленно подняла голову, в глазах мадам светилось торжество.

— Я верну тебе твои деньги, обещаю! Я найду способ достать их. Ты можешь мне верить.

Эльза язвительно усмехнулась.

— Слова существа без семьи и прошлого недостаточно. Нет, моя голубка, ты останешься здесь, пока не рассчитаешься со своими долгами. Затем можешь делать все, что хочешь.

Собрав бумаги, Эльза унесла их в свой домишко. Элизабет осталась уныло сидеть за столом, обхватив голову руками.

Чем ближе подходил вечер, тем сильнее билось ее сердце, ладони вспотели, а рубашка под мышками стала влажной. Страх окутывал Элизабет, словно туман. Она растерянно осмотрелась, когда девушки начали раскладывать свои наряды для ночи. Грет подошла к ней с пестрым платьем в руках.

— Надень это. И я не советую тебе злить мадам. Она еще бережно с тобой обходилась, но боюсь, скоро потеряет терпение.

Элизабет замялась, но решила послушаться и предалась сильным, но грубым рукам Грет. Жанель причесала ей волосы и накрасила губы.

— Ты прекрасна, — сказала она удивленно, и хотя Элизабет этому противилась, ей было приятно.

Вскоре появились первые гости, и началось веселье. Как и вчера, девушки угощали их вином и хлебом, шутили, играли в кости и снова и снова отправлялись на кровать или матрацы. Постоянно проигрывавший жирный горожанин, усадив Мару себе на колени, задрал ей платье и свой камзол и расстегнул штаны. Прежде чем взяться за зад Мары, он опустошил свой кубок. Через время, закрыв глаза, он пробурчал себе что-то под нос и ненароком столкнул пустой кубок на пол.

Элизабет сидела в темном углу на лавке, стараясь не отрывать взгляд от пола, не реагируя ни на слова, ни на звуки. И ей это практически удалось, но один гость, одетый несколько неряшливо, к которому мадам тем не менее обращалась не иначе как «господин», подошел к Эльзе и указал на блондинку в темном углу:

— Дай мне новенькую с белокурыми волосами. Кажется, ей грустно. Я точно ее развеселю! — Он порылся в кошеле.

— Я не знаю, подойдет ли она вам, — нерешительно покачала головой хозяйка.

— Почему?

— Ну, скажем так, она слишком молода.

Клиент удивленно уставился на Элизабет.

— Мне кажется, она постарше Анны, и уверяю тебя, у нашей хорошей девочки получится завести мужчину.

— Ну… — Эльза подбирала слова. — Как вы смотрите на тот факт, что у нее еще не было мужчин?

Мужчина ухмыльнулся.

— Девственница в твоем доме? Ты шутишь, Эльза!

— Клянусь вам, рыцарь фон Танн! Когда я в воскресенье ее осматривала, все так и было, а с тех пор я не спускаю с нее глаз.

— Значит, даже невидимый демон не приложил к ней руки! Но, мадам, разве не запрещено предлагать девственниц?

— Разве я вам ее предлагала? Не припоминаю такого. Это вы ее жаждете, но я не давала согласия, — уточнила хозяйка борделя.

Лицо мужчины расплылось в широкой ухмылке.

— Ах, Эльза, мы знаем, в чем твое слабое место, не так ли? — Он развязал кошель, и монеты зазвенели. — Сколько? Но учти, я делаю тебе одолжение. После этого у тебя в доме не будет девственницы и ты сможешь спокойно ожидать визит палача.

— Ах да, — ехидно улыбнулась мадам, — вы берете на себя неприятное бремя, чтобы сделать мне одолжение?

Фон Танн покачал головой.

— Нет, такого я не говорил. Я бы не решился так дерзко врать. Список прегрешений, в которых мне в воскресенье нужно исповедаться, уже достаточно длинный. Поэтому мне не нужно вешать на себя еще одну ложь. Хватит церемоний, называй цену!

— Три шиллинга, — выпалила Эльза.

— Ты жадная баба, — скривился дворянин. — Два шиллинга и два пфеннига, и не монетой больше!