Черное сердце - Холли Блэк

А вы знали, что существуют целые правительственные подразделения, где работают исключительно мастера заклинаний — мастера заклинаний, имеющие доступ к вашим личным делам? Вы знали, что никто не требует проверять тех, кто претендует на государственные должности — а ведь среди них могут оказаться потенциально опасные преступники! — Говорит он. — Мы должны искоренить из правительства всех мастеров! Как можно полагаться на наши законодательные органы, когда те, кто набирает для них персонал, их помощники, даже те, кто в них работает, возможно, только и ищут, как бы упразднить законы, которые должны вывести на свет божий этих мерзких хищников, потому что подобные законы весьма невыгодны для них.

Тут мы видим серьезное лицо репортерши с безупречным макияжем, и нам говорят, что сенатор от штата Нью-Йорк, Джеймс Рэбёрн, выступил с заявлением, осуждающим позицию Паттона. Потом показывают сенатора Рэбёрна — на фоне синего занавеса, на трибуне с гербом штата.

Я глубоко огорчен недавними словами и действиями губернатора Паттона. — Он молод для сенатора; улыбается так, будто привык убеждать и отговаривать людей, но на ловкача не похож. Он мне нравится. Напоминает отца.

Как сказано в Писании, тот, кто подвергся искушению, но сумел ему противостоять, добродетельнее тех, кто пока еще не подвергся бесовской атаке. Те, кто родился с гиперинтенсивным гамма-излучением и борются с искушением вступить в преступный мир и использовать свои силы ради собственной выгоды — разве они не такие же люди, как мы, которые преодолели соблазны и вместо этого стараются защитить от своих менее совестливых собратьев; они достойны уважения, а не охоты на ведьм, которую пытается открыть губернатор Паттон.

Диктор говорит, что подробности следуют; ожидается, что и другие члены правительства тоже выступят с заявлениями.

Нащупываю пульт и переключаю канал на игровое шоу. Джейс весь поглощен своим ноутбуком, он ничего не замечает, за что я ему очень признателен. Пожалуй, неплохо, что Паттон отвлекся от разговоров о моей матери, но все равно при виде него с души воротит.

Перед ужином иду к себе в комнату, чтобы оставить учебники. Поднявшись по лестнице, вижу Сэма — тот изо всех сил несется по коридору. На голове у него полный бардак, шея и щеки побагровели. Глаза как-то слишком ярко блестят — так обычно бывает у тех, кто влюблен, кто в ярости или у кого окончательно съехала крыша.

В чем дело? — Спрашиваю я.

Она хочет, чтоб я все ей вернул! — Сэм бьет ладонью по стене, так что штукатурка трескается; это так на него непохоже, что я даже теряюсь. Он здоровенный детина, но раньше я не видел, чтобы он использовал свои габариты в целях насилия.

Кто, Даника? — Как идиот, интересуюсь я — потому что, разумеется, он говорит о Данике. Просто мне все это совершенно непонятно. Они в ссоре, это да, но ведь по такой ерунде! Они друг другу небезразличны — причем настолько, чтобы не слишком париться из-за дурацкого недопонимания. — А что случилось?

Она мне позвонила и сказала, что все кончено. Причем уже несколько недель как. — Теперь он весь как-то обмяк, приложив руку к стене и прислонившись к ней лбом. — Что не хотела встречаться даже за тем, чтоб вещи забрать. Я опять начал извиняться — несколько раз повторил — и сказал, что готов на все, лишь бы она вернулась. Что же еще я должен сделать?

Может, ей просто нужно время,

говорю я.

Сэм горестно качает головой:

Она встречается с другим.

Быть того не может,

отвечаю я. — Перестань. Ты просто…

Встречается,

возражает Сэм. — Она сама сказала.

С кем?

Пытаюсь вспомнить хоть кого-то, с кем бы Даника говорила, на кого бы она бросала пламенные взгляды или с кем ходила на переменах больше, чем один раз. Думаю, а не задерживался ли кто-то из парней после наших собраний, чтобы ее проводить. Но ничего не приходит в голову. Просто не могу представить себе ее с кем-то другим.

Сэм снова качает головой:

Она не сказала.

Слушай,

говорю я,

прости, старик. Давай я сейчас брошу сумку и съездим куда-нибудь развеяться — пиццу поедим или еще что. Выберемся отсюда хоть на пару часиков. — Вообще-то вечером я должен встретиться в столовой с Миной, но предпочитаю об этом забыть.

Сэм не соглашается. — Неа. Хочу немного побыть один.

Точно?

Он кивает, отталкивается от стены и топает вниз по лестнице.

Захожу в комнату и швыряю сумку с книгами на кровать. Собираюсь было выйти, но тут вижу Лилу: стоя на коленях, она заглядывает под сэмов шкаф. Короткие белокурые волосы скрывают лицо, рукава белой рубашки закатаны. Мне бросается в глаза, что на ней не колготки, а носки.

Эй! — Я совершенно ошарашен.

Лила выпрямляется. Что у нее на уме, по лицу понять невозможно, но щеки немного порозовели.

Не ожидала, что ты окажешься здесь.

Я здесь живу.

Лила поворачивается ко мне; она сидит на полу, скрестив ноги, плиссированная юбка задралась почти до самых бедер. Стараюсь не смотреть, не вспоминать, какова ее кожа на ощупь, но это просто невозможно. — Ты часом не знаешь, где даникино чучело совы? Она клянется, что оставила его здесь, но Сэм сказал, что в глаза его не видел.

Я тоже.

Лила вздыхает:

А «Укради эту книгу» Эбби Хоффман?

Виноват,

достаю книгу из своего ящика. Лила одаривает меня суровым взглядом. — А что? Я думал, она сэмова, вот и взял почитать.

Одним плавным движением Лила поднимается на ноги и выхватывает книгу из моих рук. — Дело не в этом. Даже не знаю. Сама не понимаю, зачем согласилась. Просто Даника так переживает.

Она переживает? Она же сама разбила ему сердце.

Жду, что Лила скажет какую-нибудь гадость о Сэме, обо мне или о любви вообще, но она только кивает:

Ага.

Вчера…,

начинаю я.

Она качает головой и идет на другой конец комнаты. — А где футболка с надписью «Отара ботанов»? Не видел?

Лила начинает выбрасывать на пол содержимое корзины для грязного белья, а я только головой качаю. — Так что, похоже, вы с нею лучшие подруги? С Даникой? — Спрашиваю я.

Лила пожимает плечами:

Она же пыталась мне помочь.

Хмурюсь:

В чем же?

В учебе. Я немного отстаю. Хотя, скорее всего, ненадолго задержусь в этой школе. — Лила выпрямляется, в руках у нее мятая футболка. Когда она смотрит на меня, в ее взгляде сквозит скорее грусть, чем ярость.

Что? Почему? — Делаю шаг в ее сторону. Помнится, Даника как-то обмолвилась, что Лиле приходится догонять. Она не ходила в школу с четырнадцати лет, так что наверстать нужно немало. И все же мне казалось, что она справится. Я считал, что Лила способна справиться с чем угодно.

Я поступила сюда исключительно из-за тебя. Вся эта учеба — не мое это. — Она снимает открытку, которая была приклеена к стене над сэмовой кроватью — для этого ей приходится залезть на кровать, что наводит меня на самые грязные мысли. — Ладно, кажется, все,

говорит она.

Лила,

окликаю я ее, когда она уже идет к выходу. — Таких умных людей как ты, я почти не встречал…

Кстати, тебя она тоже не хочет видеть,

перебивает меня Лила. — Понятия не имею, чем ты насолил Данике, но, кажется, на тебя она злится даже больше, чем на Сэма.

На меня? — Понижаю голос до шепота, чтобы нас никто не мог подслушать. — Ничего такого я не делал. Ты сама ей рассказала, что я превратил тебя в кошку.

Что? — Лила слегка приоткрывает рот. — С ума сошел! Не рассказывала я!

А,

ничего не понимаю. — Я думал, рассказала. Даника задавала мне кучу вопросов — и очень странных. Прости. Ничего такого в виду не имел. Тебе решать, рассказывать или нет. У меня нет никакого права…

Лила качает головой:

Молись, чтобы она ничего не разнюхала. У нее же мать помешана на защите прав мастеров — мигом бы все донесла властям. И дело бы кончилось тем, что тебя бы силком затащили в какую-нибудь федеральную программу и как следует промыли мозги.

Виновато улыбаюсь:

Ага, хорошо, что ты ничего ей не рассказала.

Лила закатывает глаза:

Я умею хранить секреты.

Она уходит, прихватив даникино барахло, а я со стыдом осознаю, сколько же секретов хранит Лила. С тех пор, как она снова стала человеком, у нее было немало способов основательно подпортить мне жизнь. Одно только слово отцу — и я покойник. А после того, как моя мать над нею поработала, поводов стало еще больше. Чудо, что она до сих пор меня не выдала. А я даже понятия не имею, почему — чары-то уже рассеялись, а причин предостаточно.

Растягиваюсь на кровати.

Всю мою жизнь меня учили искусству обмана, тренировали понимать недосказанное. Но сейчас я совершенно не могу понять Лилу.