Черное сердце - Холли Блэк

Юликова ждет меня здесь? — Недоверчиво интересуюсь я. Потом задумываюсь. — С нею все в порядке?

Не хуже, чем обычно, — отвечает Джонс.

Не понимаю, о чем он, но не хочу признаваться в этом. Вместо ответа пробую открыть дверь, и когда блокировка двери снимается, выскакиваю из машины. Мы идем к боковому входу. Обычный стерильный холл. Никто не задает нам никаких вопросов.

Похоже, Джонс прекрасно знает, куда нужно идти. Когда мы проходим мимо поста медсестры, он кивает сидящей там пожилой женщине. Поворачиваем в очередной длинный коридор. Мельком взглянув на одну из открытых дверей, вижу какого-то мужчину с окладистой седой бородой; вокруг запястий у него привязаны шары, чтобы он не мог дотянуться руками до лица. Он с затравленным видом смотрит на меня.

У следующей двери мы останавливаемся — она закрыта, и агент Джонс стучит, перед тем, как войти.

Обычная больничная палата, но гораздо более чистая и лучше обставленная, чем все те, мимо которых мы прошли. В изножье больничной койки брошен пестрый плед, на подоконнике стоит несколько горшков с чахлыми растениями. Имеются также два удобных, но несколько казенно выглядящих стула — стоят по другую сторону кровати.

На Юликовой набивная рубашка и тапочки. Когда мы входим, она поливает растения из пластикового стакана. Она без макияжа, волосы в некотором беспорядке, но в остальном выглядит вполне здоровой.

Здравствуй, Кассель. Агент Джонс.

Добрый день,

задерживаюсь в дверях, словно пришел навестить больную родственницу, которую сто лет не видел. — Что случилось?

Юликова оглядывается по сторонам и смеется:

Ах, это. Да, пожалуй, вышло немного неловко.

Ага, и агент Джонс тащил меня сюда так, будто здесь случился пожар, а я — последнее в округе ведро с водой. — Мой тон лишь наполовину выдает охватившую меня злость, но и этого более чем достаточно. — Даже душ принять не дал. У меня похмелье, воняю, наверно, так, будто использовал выпивку вместо лосьона после бритья — вот разве что и побриться тоже не удалось. Так в чем дело?

Джонс злобно смотрит на меня.

Юликова тихонько смеется и качает головой. — Жаль это слышать, Кассель. Вон там есть ванная, можешь ею воспользоваться, если угодно. Больница предоставляет даже туалетные принадлежности.

Ага,

отвечаю я. — Может быть.

А агент Джонс тем временем сходит в кафетерий и купит что-нибудь поесть. Выбор там невелик, но все лучше, чем больничная еда. Закуски и гамбургеры вполне приличные. — Юликова подходит к кровати, выдвигает ящик тумбочки и достает коричневый кожаный бумажник. — Эд, купи, пожалуйста, разных бутербродов и кофе. Яичный салат тоже недурен. И еще пару пакетов чипсов, фрукты и что-нибудь на десерт. Да, и побольше горчицы для Касселя. Я знаю, он ее любит. Посидим и перекусим в спокойной обстановке.

Весьма изысканно,

говорю я.

Агент Джонс, не обращая внимания на бумажник Юликовой, направляется к выходу. — Ладно. Скоро вернусь. — Он смотрит то на меня, то на нее. — Только не верь всему, что скажет тебе этот хорек. Я его давно знаю.

Когда Джонс выходит, Юликова с извиняющимся видом смотрит на меня:

Прости, если он тебе досадил. Нужно было отправить к тебе кого-то из агентов, и я решила, что лучше пусть это будет тот, с кем ты уже работал. Чем меньше народу знает, что ты мастер трансформации, тем лучше. Рассчитывать на полную конфиденциальность даже здесь не приходится.

Боитесь, что произойдет утечка информации?

Если уж люди узнают о тебе правду, лучше пусть эта информация исходит от нас. Ты же знаешь, ходят слухи, что мастер трансформации есть где-то в Китае? Кое-кто из членов правительства считает, что эти сведения были тщательно фальсифицированы.

То есть, никакого мастера нет?

Юликова кивает; уголок ее рта приподнимается в улыбке. — Именно. Ладно, иди, освежись.

В ванной мне удается хоть как-то пригладить смоченные водой волосы и побороть щетину одноразовой бритвой. Потом полощу рот специальной жидкостью. Выхожу из ванной в облаке мятного аромата.

Юликова где-то раздобыла еще один стул и расставляет все три возле окна. — Так-то лучше,

говорит она.

Обычно так говорит мать. Не моя мать, а мать вообще.

Чем-нибудь помочь? — Спрашиваю я. Вряд ли хорошо, что она переставляет мебель.

Нет, нет. Садись, Кассель. Я сама.

Хватаю стул. — Простите что лезу не в свои дела,

говорю я,

но мы ведь в больнице. Вам точно можно так напрягаться?

Юликова тяжело вздыхает:

От тебя ничего не скроешь, да?

И еще я частенько замечаю, что вода мокрая. Вот такой у меня острый ум и способности детектива.

Юликова удостаивает меня улыбкой. — Я мастер физического воздействия. Следовательно, могу менять чужие тела — не так сильно, как ты, простые, грубые изменения. Могу ломать ноги и снова их сращивать. Могу удалять некоторые виды опухолей — по крайней мере, уменьшать их. Могу изгнать из крови инфекцию. Могу сделать так, чтоб у ребенка заработали легкие. — Пытаюсь не выказать, как сильно я удивлен. Не знал, что мастера физического воздействия способны на такое. Я думал, что они работают только с болью — порезы, ожоги, фурункулы. Филип был мастером физического воздействия, но я никогда не видел, чтобы он кому-то помогал.

Иногда я делаю все это, но мне потом бывает очень плохо. От всего — и когда причиняю боль, и когда исцеляю. Со временем это повлияло на мое здоровье. Необратимым образом.

Не спрашиваю ее, законно ли то, что она делает. Мне все равно, и ей тоже — что ж, пожалуй, у нас все-таки есть что-то общее. — А себя исцелить можете?

А, древний призыв «Врачу, излечися сам»,

говорит Юликова. — Совершенно логичный вопрос, но боюсь, не могу. Отдача сведет на нет все положительное воздействие. Так что время от времени приходится наведываться сюда.

Я не сразу задаю свой следующий вопрос, потому что он ужасен. Но я все равно должен знать, раз уж собираюсь по доброй воле положиться на ее обещания. — Вы умираете?

Мы все умираем, Кассель. Просто одни быстрее, другие медленнее.

Киваю. Приходится довольствоваться этим, потому что в палату возвращается агент Джонс — в руках у него оранжевый поднос из кафетерия с горой бутербродов, кексов и фруктов и стаканами с кофе.

Поставь на кровать. Будем брать оттуда,

говорит ему Юликова.

Беру сэндвич с ветчиной, чашку кофе и апельсин и снова сажусь; Джонс и Юликова выбирают, что же взять.

Отлично,

Юликова разворачивает лимонный кекс с маком. — Ладно, Кассель, думаю, ты знаешь губернатора Паттона.

Фыркаю. — Паттона? А как же! Я его просто обожаю!

У Джонса такой вид, будто его так и подмывает выбить из меня сарказм, но Юликова только смеется.

Так и думала, что ты ответишь в этом роде,

говорит она. — Но ты должен понимать — после того, что сделала с ним твоя мать, и попыток это исправить, он все менее и менее стабилен.

Открываю было рот, чтобы возразить, но Юликова вытягивает руку, останавливая меня.

Нет. Я понимаю твое стремление оправдать мать, и это весьма благородно, но в данный момент к делу не относится. Сейчас неважно, кто виноват. Я должна сообщить тебе конфиденциальные сведения — обещай, что эта информация останется между нами.

Ладно,

говорю я.

Если ты видел Паттона в недавних новостях,

продолжает Юликова,

то мог убедиться, что он почти не владеет собой. Его слова и поступки слишком рискованны — даже для рьяного противника мастеров. Но зато никак не поймешь, насколько его одолевает паранойя, насколько скрытным он стал. В верхах этим очень обеспокоены. Боюсь, что если пройдет вторая поправка, он попытается закрыть штат Нью-Джерси, выследить всех мастеров и заключить их в тюрьму. Мне кажется — и я тут не одинока — что он намерен вернуть лагеря для мастеров.

Но это же невозможно,

говорю я. Конечно, я вполне верю, что Паттон может к этому стремиться, но сомневаюсь, что он на самом деле попытается осуществить свои намерения. Невероятно также, что Юликова призналась в своих опасениях, особенно мне.

В Вашингтоне у него немало сторонников,

продолжает она. — И их число растет. Его поддерживает полиция штата, а также кое-кто в Форт-Дикс (учебный центр пехоты перед отправкой на службу за границу, находится недалеко от Трентона, штат Нью-Джерси — прим. перев.). Нам известно, когда и с кем он встречается.

Вспоминаю, как Лила хваталась за прутья решетки, когда мы с нею, Сэмом и Даникой угодили в тюремную камеру после марша протеста в Ньюарке. Никаких телефонных звонков, обвинений не предъявлено — вообще ничего. Потом думаю о других арестованных, которых, как сообщали, продержали в течение нескольких дней.