Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести) - Любовь Воронкова

- Это ты, Касаткин?

- Я, Егор. Ко мне, что ли?

- К тебе. Давай поговорим. Просьба у меня...

Они все втроем уселись на бревне.

- Вот какое дело-то, Касаткин. Не могу я больше без пользы колхозный хлеб есть. Не могу, совесть мне не позволяет... Не найдется ли мне какой работы?

- Ну что ж! Раз совесть не позволяет, берись за дело. Я уж о тебе думал. А работы - как же нет? Работы сколько хочешь! Корзинки умеешь плести?

- Да плел когда-то. Только бы прутьев нарезать - сплету небось.

- Корзинки нужны. Крошни. А прежде всего веревки нужны... Ты веревки вил когда-нибудь?

- Не вил. Но попробовать можно. Люди вьют - может, и я совью.

- Веревки нужны, вожжи, супони... Лошадей у нас теперь прибавилось двух из Шатилова прислали да двух из Корешков. Сбруя нужна. Тяжи нужны... А рук не хватает. Вот бы ты нас выручил!

Дядя Егор заметно оживился, приподнял голову, и даже лицо его как-то посветлело:

- Сделаю. Присылай льну.

- Ну вот и ладно. А насчет прутьев - не беспокойся. У нас в колхозе расторопная бригада есть. Скажу бригадиру - так они тебе целый воз прутьев нарежут!

С этого дня у Груни появилась еще одна забота - резать ивовые прутья и таскать их дяде Егору.

За прутьями они пошли в пасмурный день, когда сено разваливать было нельзя.

Груня и Стенька резали вдвоем - одна держала, другая подсекала ножом. Приходилось им лазить в гущу лозняка, с веток им на голову падали крупные холодные капли и проскальзывали за ворот.

Ромашка резал один, в стороне, - резал молча, усердно. Он всегда был молчалив и усерден в работе. А Женька балагурил.

Он кричал, что нашел гнездо с птицей, а никакого гнезда не было. Тогда он уверял, что птица только что улетела и гнездо унесла с собой.

Груня слушала его болтовню, молча собирала прутья, связывала их вязанкой и чуть-чуть улыбалась - ох уж и болтун этот Женька!

У нее было очень хорошо на душе. Сегодня с утра на их усадьбе заложили первый венец стройки...

ПАСМУРНЫЙ ДЕНЕК

Груня рано улеглась спать. На улице было сыро и темно. Она спала на сене в сараюшке, который пристроил дядя Сергей к их жилью. Эта постройка была из кольев и прутьев, а крыша - из еловых веток. Дождь шумел в густой хвое, будто нашептывал что-то... И под этот шепот сами собой смыкались ресницы и набегали теплые сны... Вот идет Груня по дороге, стоят по сторонам высокие малиновые травы и шумят. А где-то далеко слышен голос матери:

- Все льет и льет... Надо бы подождать косить... Трава погниет...

- Пожалуй, завтра народ в лес направлю... - Это отец говорит.

А где они? Голоса все дальше, дальше. А травы шумят, позванивают.

Шумно вздохнула под навесом корова и ударила обо что-то рогом. Легкие сны сразу разлетелись. И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетеной стеной, негромко произнес:

- Там у овражка я елку заприметил. Ветром повалило. Аж на ту сторону перекинулась... Как мост над овражком. Вот бы осилить!

- Позови Настасью Звонкову - поможет.

Все затихло. Корова мерно жевала жвачку. Груня поцарапала стенку и шепнула в щелочку:

- Дядя Сергей... ты спишь?

- Сплю.

- Спишь, а разговариваешь?

- А ты чего скребешься?

- Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду. Мне хочется эту елку поглядеть... Я тебе помогать буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду... Мне хочется эту елку поглядеть, как она - будто мост... Дядя Сергей, ладно?

Ответом был только глубокий сонный вздох.

"Все равно поеду, - подумала Груня и поглубже забилась в сено. Только бы дождик перестал немножко..."

К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дядя Сергей стал запрягать серого корешковского мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую материну одежонку.

- Ты куда это? - спросил дядя Сергей. - Уж не в лес ли?

- В лес!

Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь.

- Тугой хомут... А на чем поедешь?

- С тобой.

- На колесе?

- Да я уж примощусь!

- Ну мостись.

Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошел крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась.

- Эй ты, Серый! Не кидайся!

Но комки и брызги летели над головой, стукали по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало. Он вытирал лицо ладонью и понукал:

- Но, но, не бойсь! Давай, давай!

Ехали полем. Воздух был влажный и теплый, от земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеивалось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим клевером.

Колеса мягко вкатились на лесную дорогу. А потом запрыгали по корням и заныряли по ухабам. Комки больше не летели из-под копыт - в лесу Серый шагал медленно и осторожно, разглядывая дорогу.

Груня смотрела по сторонам. Лес то подступал к самой дороге, то отходил, открывая полянки, на которых нежно синели высокие цветы дикого цикория. А под елками на тоненьких невидимых стебельках поднимались тройные листики кислички. И этих тройчаток было так много, что казалось, легкое рябое покрывало стелется и дрожит над самой землей.

Где-то недалеко послышались голоса. Вдруг затрещало, зашумело в древесных вершинах и сразу стихло. Груня поняла - повалили дерево.

- Наши?

- Да.

Впереди густо зазеленел овражек, набитый зарослями калины и бузины.

И Груня увидела елку, поваленную бурей. Она лежала, прямая и ровная, уткнувшись головой в малинник, а ее корневище вывернулось и поднялось над землей, словно огромная ступня.

Дядя Сергей остановил лошадь.

Кто-то мелькнул среди деревьев. Кто-то тащил охапку больших еловых сучьев с побуревшей хвоей, которая волочилась по земле.

- Ромашка! - крикнул дядя Сергей, бросая вожжи на спину лошади. - Эй!

- Эй!

Груня обрадовалась. И правда - Ромашка!

- Ступай скажи матери, что я приехал!

- Сейчас!

Сучья прошумели, и Ромашка исчез. Дядя Сергей достал топор. У Груни над головой запинькала синичка.

Груня похлопала рукой по стволу лежащей елки.

- Дядя Сергей, а мне что делать?

- А вот сейчас будешь сучья подбирать да таскать в кучку.

Дядя Сергей ловкими, точными ударами срубал сучья. Коротко звякал топор, и сук с одного удара падал на землю. Груня обжигалась о крапиву, брала их по два, по три под мышку, волокла наверх из овражка и складывала в кучку. Сучья дыбились, топорщились и все так и норовили то пырнуть Груню, то оцарапать ее жесткой хвоей.

По мягкому моху неслышно подошла тетка Настасья, Ромашкина мать; протяжно прозвенела пила, которой задела она за дерево.

- Давай корень отрежем, - сказал дядя Сергей.

Тетка Настасья молча подняла и поставила пилу на ствол елки. Дядя Сергей принял рукоятку, и пила сначала коротко махнула по стволу раз, другой, словно пробуя голос, а потом загудела ровно, плавно, ритмично. Не глядя, можно было знать, что пилят двое сильных, умелых людей, у которых даже самая тяжелая работа в руках поет.

Они работали молча. Лишь иногда бросали друг другу короткие, отрывистые фразы:

- Сергей, спина-то не болит?

- Ничего, потерпим.

- Может, отдохнешь?

- Распилим - отдохнем.

Груня не спеша перетаскала сучья. Потом подошла к Серому. Лошадь мотала головой и била ногами.

- Что, слепни заели?

Груня сломила густую осиновую ветку и принялась размахивать ею, отгоняя слепней.

- Что же ты только их гоняешь? Ты их бей!

Груня живо обернулась. Из осинника вышел Ромашка. Он был в отцовском пиджаке, карманы висели где-то возле колен, а рукава были завернуты. Мокрая кепка была сдвинута на затылок, и над крутым лбом торчали потемневшие от влаги вихры.

Ромашка подошел к лошади и с размаху хлопнул ладонью по ее груди.

- Смотри, - сказал он Груне, раскрывая ладонь, - во какие припиявились - вся рука в крови!

Огромные, головастые, слепни лежали у него на ладони. Он сбросил их, вытер об траву руку, но уже не отошел от Серого. Он хлопал его то по брюху, то по ногам, то по груди.

- У-у, кровопийцы!.. Гудят, как "мессершмитты" какие!

- Ромашка, - взмахивая хворостиной, кричала Груня, - куда ты под самые ноги-то лезешь? Ударит ведь!

- "Ударит"! Дурак он, что ли?

Чаще-чаще запела, зазвенела пила и примолкла. И в тот же момент с глухим стуком упал в траву отпиленный конец ствола.

- Отдохни, - сказала тетка Настасья.

- Надо, - улыбнулся дядя Сергей и сверкнул зубами. - Порченый конь шибко не бежит!

Он сел на пенек и стал свертывать цигарку. Тетка Настасья взяла топор и принялась счищать с бревен жесткую лиловато-серую кору. Свежий срез, светлый и круглый, глядел сквозь зелень, как луна.

- Во какую распилили! - сказала Груня.

Она присела недалеко от дяди Сергея и уставилась на него, встревоженная своими мыслями.

- Дядя Сергей, а что мне подумалось...

- Что же?

- Дядя Сергей... Вот мы землю копаем... Лес возим... Строимся... А ведь война-то еще не кончилась?

- Ну и что?

- Ну, а вдруг немец обратно придет?

У дяди Сергея слегка сдвинулись брови:

- Никогда!

Дядя старательно притушил окурок, встал и, разминая больное плечо, снова взялся за пилу.