Сквозь столетие (книга 1) - Антон Хижняк

Сразу же после отбоя Никита натянул на голову одеяло, но долго не мог уснуть. Переворачивался с боку на бок, все время думал о Маше. Засыпал и опять просыпался, мысли о девушке не давали ему спать. И днем думал о ней: зажмурится и видит ее глаза. Они смотрят на него умоляюще, зовут к себе. Перед рассветом привиделось, будто сидят они в ее комнате, и она кладет свою руку на его пальцы и прижимает их к столу. Он хочет обнять ее, но рука не поднимается. Он изо всех сил старается и не может шевельнуть рукой. А Маша смотрит на него и улыбается. Наконец удалось поднять руку, но Маша исчезла в темноте, и все вокруг почернело. Хотел крикнуть, а голос пропал, проснулся, почувствовав, что онемела рука.

С Аверьяном не удавалось поговорить. Только намерится к нему подойти, а он знак подает — кивает головой: не надо.

В понедельник, когда утром выбежали во двор на гимнастику, Аверьян, улучив момент, шепнул:

— Фельдфебель с командой не послал меня.

Но поговорить с ним так и не удалось. После обеда, когда занимались в казарме словесностью, неожиданно раздался сигнал тревоги, дверь с грохотом раскрылась, и горнист, не успев переступить через порог, так неистово затрубил, что все замерли. Фельдфебель рявкнул: «Встать!» В это мгновение вбежал командир роты и дал команду взять винтовки и примкнуть штыки. Все побежали в коридор, хватали из пирамиды винтовки и на ходу надевали на дуло трехгранные штыки, похожие на длинные ножи. А фельдфебель подгонял:

— Быстрей! Быстрей!

На плацу фельдфебели делали торопливую поверку, а в это время туда бежали офицеры — командиры рот и батальонов. После команды «Смирно!» тысячеголовый, ощетинившийся штыками строй замер.

Поспешно, покачиваясь, приблизился запыхавшийся генерал, командир полка. Вытирая платочком потное лицо, дал команду: «Вольно!» И, махнув рукой, пошел к казарме, а за ним последовали офицеры. Через некоторое время вызвали туда и фельдфебелей, а полк остался стоять неподвижно, так как не было дополнительной команды «Разойтись».

Через полчаса примчались фельдфебели. Полк выстроили побатальонно. Прозвучали команды: «Смирно!» Через минуту: «Вольно!» Потом снова: «Смирно!»

От казармы к строю гвардейцев приближались офицеры, впереди семенил короткими ногами генерал, тяжело дыша, и, как прежде, вытирал лицо платочком. Командиры рот и батальонов торопливо стали на свои места. Генерал долго смотрел близорукими глазами, а потом махнул рукой. Прозвучала команда: «Вольно!»

Обескураженные солдаты ничего не понимали, стояли тихо, затаив дыхание.

Генерал прошелся вдоль строя, пристально вглядываясь в лица солдат, кашлянул и в который уже раз вытер платочком лицо. Обычно, когда они стояли в строю, Аверьян не упускал случая, чтобы незаметно толкнуть рукой Никиту или дернуть его за рукав. А вот сейчас, когда полк неподвижно замер, Аверьян будто и не замечал друга. Стоял он задумавшись, стараясь понять, чем вызвана тревога. Шевельнулась мысль: «А не собирается ли царь устроить парад здесь, возле казармы?»

Никиту волновало другое. Неужели война? Неужели погонят сегодня? А как же проведать Мировольских? Неужели он больше не увидит Машу?

Генерал откашлялся:

— Молодцы гвардейцы! Объявляю благодарность за отличную службу! Господа офицеры! Вы хорошо их выучили — объявляю и вам всем благодарность. Гвардия всегда служила образцом для всей армии. Тревога показала, что весь полк был выстроен за несколько минут.

Все понемногу успокоились.

— Братцы! — вдруг произнес генерал старческим дрожащим голосом. — Внешние и внутренние враги нашего любимого монарха сегодня прибегли к черному делу. Они подняли свою грязную руку на нашего государя Александра Второго. Но русские люди защитили его… Государь наш жив, а святотатец арестован, он будет наказан. А если враги опять замыслят что-то недоброе, гвардия грудью своей защитит нашего государя. Спасибо, братцы! Вы — опора святого царского престола. Господа офицеры! Ведите воинов в казарму.

Батальонные дали команду, ее повторили ротные, и солдаты двинулись в казарму. Поставив винтовки в пирамиды, гвардейцы молча направились к своим кроватям. Молчали и после ужина. Поужинав, умылись и выстроились на молитву. Вроде бы и дружно пели «Отче наш», но чувствовался какой-то разлад, каждый думал о том, что произошло. Где? Когда? Кто именно? Понуро разошлись, готовились ко сну.

Снимая сапоги, Никита спросил у Аверьяна:

— Как же так?

Аверьян коротко ответил:

— Не знаю. Ложись спать. Командиры расскажут, если найдут нужным.

Почему он ответил так резко, будто они и не друзья? Сказал бы по-человечески, так нет, гаркнул, как на пса. Не узнавал Аверьяна.

Утром, когда, умывшись, выбежали во двор на гимнастику, Никита опешил: на Аверьяна было страшно смотреть — весь почернел, глаза запали.

Улучив минутку, когда бегом возвращались в казарму на завтрак, шепотом спросил его:

— Ты что, заболел?

— Голова болит, и трудно дышать.

— Иди в лазарет к фершалу.

— Я же учил тебя… — окрысился Аверьян.

— Виноват, виноват. — С нажимом выговорил: — К фельдшеру! К фельдшеру… Иди лечиться.

— Еще что выдумал! И так пройдет.

Никита чувствовал, что дело здесь не в болезни, неспроста так изменился Аверьян, возможно, что-то с той старушкой произошло, которую он проведывал в воскресенье. Да черт с ней, с неизвестной старушкой, а друга Никите жаль. Почему у него такой подавленный вид? Может, кто-нибудь его унизил или оскорбил?

В казарме все утихомирились. После тревоги генерал больше не появлялся в полку, муштра и словесность проходили как всегда. Маршировали на плацу, бегали с винтовками наперевес. Кололи штыками чучела. А в предвечерние часы слушали наставления фельдфебеля Петрушенкова. Он гонял их по уставу, требовал четких ответов, а однажды в конце занятий вытащил из ящика газету. Аккуратно положил ее на стол, старательно расправил и разгладил пальцами, потом пристально посмотрел на притихших солдат. Все они не сводили с него глаз. Такого еще не было, чтобы фельдфебель читал им газеты. «Интересно, — подумал Никита, — фельдфебель собирается что-то читать. Вон и очки нацепил на нос. Очень интересно!»

А фельдфебель тяжело положил свою огромную патерню на стол.

— Слушайте, солдаты, верные гвардейцы нашего царя-батюшки. Вот здесь напечатано… газета называется «Русский инвалид». Но это только такое название, она не об инвалидах, то есть не о калеках, пишет. Возьми! — подал Аверьяну газету. — Ты у нас самый грамотный. Читай!

Аверьян быстро пробежал глазами газетную страницу и начал читать, четко произнося каждое слово. Он стоял прямо, как в шеренге на плацу, только газетный лист чуть заметно дрожал в его руках. Солдаты онемели. Аверьян читал для них интересные новости…

— «Осип Иванович Комиссаров родился в деревне Молвитине Буйского уезда Костромской губернии…» — не спеша читал Аверьян. Прочитал и остановился.

— Дальше! — приказал Петрушенков.

— Сейчас. — Аверьян полез в карман. — Я простудился. — Вытер лоб и высморкался в платок.

— «…Ему двадцать пять лет…» — Снова остановился и вытер платком нос.

Солдаты не понимали, что же сделал этот костромич? Каждому хотелось скорее узнать, перемолвиться с друзьями. Но все сидели не двигаясь.

— Не останавливайся! — гаркнул фельдфебель.

— «Комиссаров из деревни Молвитино, — продолжал Аверьян, — деревня принадлежит барону Кистеру. Сам Комиссаров был временно-обязанным крестьянином барона. Будучи отданный очень давно в науку к шапочных дел мастеру Садову, достиг ступени подмастера и женился на крестьянской девушке, от которой у него есть восьмимесячная дочь…»

И Аверьян опять замолчал, начал вытирать потное лицо и сморкаться в платок. На этот раз фельдфебель промолчал. А солдаты не понимали: «Так что же совершил этот Осип? Чем он заслужил такую честь, что о нем пишут?»

— «Как стало известно, — продолжал читать Аверьян, — один из полицейских заметил человека, который прошмыгнул к ограде Летнего сада, где в это время государь совершал послеобеденную прогулку. Когда государь садился в коляску, Комиссаров сильно ударил преступника под локоть…»

Аверьян не спеша продолжал читать дальше. И солдаты узнали, что оный шапочник как раз оказался возле сада, проходил со своим изделием, нес заказчику шапку. И не побоялся броситься на преступника.

— Подожди! — прервал чтеца Петрушенков. — Всем понятно, кто спас нашего отца и освободителя, императора всея Руси? Спас его человек из Костромской губернии. Здесь есть кто-нибудь из этой губернии?

Резко поднялся и вытянулся в струнку один бравый гвардеец.

— Разрешите, господин фельдфебель. Я из Костромской губернии.

— Садись! Слышите? Земляк нашего гвардейца спас государя! Каждый должен так поступать. В государя стреляют, а ты уже тут как тут.