Сквозь столетие (книга 1) - Антон Хижняк

Никита ерзал на стуле и тихонько наступил Аверьяну на ногу.

Разговор оборвался. Ни мать, ни дочь больше ничего не спрашивали у Аверьяна, а он тоже молчал, чего никогда с ним не случалось в гостях у тетки. Обычно они без умолку болтали. Нередко Маша брала гитару и пела. У нее был приятный, нежный голос. Она даже мечтала стать певицей. Была однажды в Мариинском театре, осталась в восторге от оперы. Но едва заикнулась о своей мечте, мать в сердцах набросилась на нее:

— Куда? В актрисы? Да ты знаешь, что живут они не так, как все люди. Там сплошной разврат. Твоя мать хочет, чтобы ее дитя было счастливым.

Маша не стала возражать матери.

Уже выпили по три стакана чаю. Кажется, пора и честь знать. Аверьян поднялся:

— Спасибо вам, тетя, и тебе, Маша, за то, что угостили вкусным чаем и развлекли веселым разговором. Нам пора идти, должны вовремя явиться в казарму.

За ним тут же вскочил Никита.

— А ты, братик, не ответил мне, когда вы еще к нам заглянете?

Аверьян пристально посмотрел на Машу. В ее глазах выражалась мольба.

— Я рад в ближайшее воскресенье осчастливить вас своим визитом. Но ты приглашаешь нас обоих? Да?

— Да! — быстро ответила девушка.

Мать строго посмотрела на дочь. Гневно заблестели ее потухшие глаза. Но Маша сделала вид, что не заметила ее взгляда.

— Слово за Никитой, — пожал плечами Аверьян. — Что скажешь, друг? Придем?

— Придем! — словно на плацу перед командиром отчеканил Никита.

Лицо Маши засияло от радости. Куда и печаль делась! Она подбежала к Аверьяну, схватила его за руку, обняла.

— Будем ждать. И я, и мама. Правда, мама?

Олимпиада Михайловна закусила сморщенные губы, дрожа от злости. Почувствовала, что случилось непоправимое. Почему так обрадовалась дочь? С ума, что ли, сошла? Ну если бы перед каким-то петербуржцем растаяла, а то мужик неотесанный. Что с того, что стройный и красивый? Незачем ему ходить к ним. Неужели Аверьян послушает Машу и опять притащит этого красавца? А он ведь красавец! Как раз такие и нравятся девушкам и женщинам. Высокий, статный, стройный, не похож на тех мужланов, каких видела в полку, где служил ее муж. А глаза какие! Темно-карие, да еще с поволокой. Смотрят на тебя и точно нежной паутиной обволакивают. И нос у него прямой. И усы красивые. А губы красные, словно подкрашенные. Не опомнилась, как сама пленилась его красотой и силой. И тут же сама себя осудила: старая карга, и тебе он понравился. Впрочем, не такая уж и старуха, еще и до пятидесяти лет не дожила. Поймала себя на этих грешных мыслях и еще больше разозлилась. Если уж ей он понравился, то молодой девушке и сам бог велел.

А дочь еще больше растравляет сердце:

— Мама! Что же вы молчите? Приглашайте в гости!

Попыталась изобразить на лице улыбку и процедила сквозь зубы:

— Приходите, Аверьян, вдвоем. Как только будет свободное время, так и к нам… — И добавила глухим голосом: — Будем рады.

— Слышишь, брат, — опять прильнула к Аверьяну Маша. — И мама приглашает.

Спешили в казарму, боясь опоздать. Ведь сегодня впервые «перегуляли», как бросил на ходу Аверьян своему спутнику. Никита ничего не видел перед собой, мчался за Аверьяном, словно лунатик. А тот поносил его: сидел как каменный идол да ел глазами Машу, словно перед ним было полковое начальство, и гаркнул как ошпаренный: «Придем!» Как же! Придешь, если я не захочу. Вот и попробуй без меня. Аверьян все время ворчал, широко шагая по тротуарам петербургских улиц. А Никита отмалчивался. Ему нечего возразить. Пусть ворчит Аверьян, это он не со злости, а по-отцовски поучает его, как на свете жить, считая, что имеет на это право, будучи старше Никиты на пять лет.

Аверьян неспроста ворчал, он был встревожен. Неужели Маше с первого взгляда понравился Никита? Он не мог себе представить, как это Никита будет ухаживать за Машей. Да и Маша хороша штучка! Спросила: «Придете?» Это означает, что в следующий раз он должен тащить с собой эту дубину. И вдруг опять вспомнил о том, что Никита женат.

— Слушай, друг, — бросил он на ходу, — а что это ты таращил очеса на мою сестрицу? У тебя же есть молодая жена. — Сделал ударение на слове жена.

— Жена? — Никита даже остановился на миг, а затем ускорил шаг, чтобы не отстать от Аверьяна. Это слово обожгло сердце Никиты. Напомнило о чем-то далеком, а здесь рядом Маша. Подумал: «И дал же господь бог такие глаза!»

Когда бежали уже по двору казармы, проговорил сквозь зубы:

— Жена есть жена. Она далеко… я ее не забыл.

Аверьян даже остановился.

— «Не забыл»! Хорошо! Значит, еще раз поведу тебя на Садовую к тетке, еще раз посмотришь на нашу Машу, а дальше — дудки!

С этого дня Никита еще больше тянулся к своему веселому другу. И в перерывах между занятиями, и в казарме после ужина находил минутку переброситься с ним словечком. Но больше не вспоминали о вдове и ее дочери. Аверьян расспрашивал Никиту о далеком полтавском селе и о его семье. Никита охотно рассказывал о своем крепостном роде, об их помещике, который и после 19 февраля, когда огласили манифест об отмене крепостного права, вел себя по-прежнему — покрикивал на людей, заставлял их работать на него. Наивные люди думали, что после царского манифеста крестьянам отдадут барскую землю. Но дали им разные бросовые земли — овраги, песчаные и болотистые участки у реки. А лучшие земли остались у помещика. Вот тебе и манифест! Вот тебе и освобождение! А попы в церквах твердили, что царь — милостивый человек, нарекли его «освободителем». А удельное ведомство такой же хозяин, как и помещик. Никита попросил Аверьяна растолковать, что значит слово «удельное».

И Аверьян объяснил ему. Удельное ведомство — это царское ведомство или канцелярия. Оно управляет удельными землями, весь доход от которых идет в царскую казну.

Никита сделал правильный вывод, что крепостные крестьяне как были невольниками, так ими и остались. Их освободили от земли. Теперь можно не гнуть спину на помещичьей ниве, не отбывать барщину. А как жить? Умирать с голоду? У Никитиного отца трое сыновей, а земли у них не было и не будет. Есть небольшие наделы на бросовых землях. Сколько-то хлеба соберешь на них! А ведь надо и обувь, и одежду купить. И бедные крестьяне вынуждены арендовать клочки удельной земли, отдавать за нее последние гроши. Да еще выкупные платежи. Вот что значит «удельное». Был в селе помещик, пан Верещака, а теперь земля принадлежит удельному ведомству. А управляющий тот же, что при Верещаке был. Да такой мерзкий и злой — орет на людей, избивает их, обманывает.

Аверьян слушал, слушал и выпалил:

— Удельное — это царское. Хорошее облегчение сделали вам. Говоришь, что управляющий вырывает из рук твоего отца и земляков последние заработанные ими гроши? Да?

— Вырывает, подлая скотина! — сердито ответил Никита.

Они стояли в углу полкового двора под чахлой березой. Аверьян курил цигарку, пускал дымок и усмехался.

— Никита, только никому не говори об этом.

— Нет, нет! Я одному тебе сказал.

— Так вот и держи язык за зубами, иначе отправят в арестантские роты или сошлют в Сибирь.

У Никиты мороз пробежал по спине.

— Что ты, Аверьян. Не приведи бог! — воскликнул он и перекрестился от испуга. — Я? Никому, никому! Только тебе сказал об этом…

— Будь осторожен, Никита. Лучше молчи. Знаешь, почему я оказался здесь, в солдатах? Хочу заслужить доверие, может, в офицеры произведут. Поэтому и мыкаюсь тут. Отец мой тоже служил в гвардии в Петербурге. С ним произошла печальная история. Ты, очевидно, не слыхал о том, что лет тридцать пять тому назад в Петербурге солдаты вышли на Сенатскую площадь, туда, где стоит памятник Петру Первому. Среди них был и мой отец. Их привели на площадь офицеры Они решили свергнуть царя…

— Как это свергнуть царя? Ведь он же помазанник божий, — дрожащим голосом произнес Никита.

Аверьян улыбнулся:

— «Помазанник божий»! Да он такой же человек, как ты и я.

— Да что ты, Аверьян! — попятился сбитый с толку Никита.

— А ну-ка, подойди сюда! — строго приказал Аверьян. — Еще раз предупреждаю — о нашем разговоре никому ни слова.

Перепуганный Никита шепотом сказал:

— Никому и никогда не скажу. Клянусь! Гляди, вот те крест!

— Я тебе не все рассказал… Пятерых офицеров-зачинщиков повесили тут же, в Петербурге, вон там, за Невой, в Петропавловской крепости. Понял?

Никита утвердительно кивнул головой.

— Повесили. Так велел царь Николай. Отец нынешнего царя… — И замолчал, закурив еще одну цигарку.

Солдат-полтавчанин впервые слышал об этом страшном событии. Он был ошеломлен. Мысленно спрашивал себя: «Что же это на свете деется?»

А тем временем Аверьян не спеша продолжал тихим голосом:

— Моего отца тогда, в двадцать пятом году, не схватили. Но через десяток лет кто-то подал на него донос в Третье отделение. Написали, что отец был знаком с некоторыми офицерами, которые вывели солдат на Сенатскую площадь. Этих офицеров назвали декабристами, поскольку восстание вспыхнуло в декабре месяце.