Вилла «Инкогнито» - Том Роббинс

Представьте себе город, где идут почти параллельно три улицы с одним и тем же названием. Такой город существует, и хотя можно предположить, что столь схожие улицы должны находиться в Паго-Паго или Валла-Валла (точнее сказать, Паго-Паго-Паго или Валла-Валла-Валла), это не так. Логику, которой эта странная избыточность бросает вызов, объяснить невозможно, но нельзя не восхититься муниципалитетом, так беззастенчиво пренебрегшим правилами городского планирования. Старые доиндустриальные города с их естественно переплетающимися лабиринтами улочек пусть и смущают прагматический ум, но тешат свободу духа, однако немногие из них, а может, даже ни один не достиг такой степени свободы.

Стаблфилд, узнав про трио параллельных улиц, сказал:

– Весьма забавно! Меня всегда утомляла городская планировка. Это насилие над природой, оковы для фантазии и клетка для души. Возможно, Бангкок все-таки стоит посетить.

Однако Марс Стаблфилд так и не посетил Бангкок. Там теперь находился Дики Голдуайр – прочесывал обе стороны самой оживленной из трех улиц, обозначенной на некоторых картах города как «Патпонг I». Впрочем, безрезультатно. Дики уже казалось, что искать Элвисьюта в Патпонге – все равно что искать контактные линзы Ионы во чреве кита. Еще Дики чувствовал слабость и головокружение – и тут он вспомнил, что с утра съел только печеное яблоко с заварным кремом и пакетик чипсов.

На Патпонг III имелся ресторанчик, славившийся янг-кунгом,[16] и хотя по части еды Дики было далеко до Тануки (да и до Стаблфилда), при мысли об этом блюде (в горах Лаоса морепродуктов не достать) у него потекли слюнки.

Патпонг III был улицей потише, скорее переулком, хотя и здесь открыли несколько гей-клубов. В ресторанчике, как с некоторой тревогой отметил Дики, появилась эстрада для караоке, но в данный момент она была пуста, да и креветки оказались по-прежнему хороши. Дики запил их парой пинт пива, а после ужина заказал двойное виски. Он решил (разумеется, ошибочно), что алкоголь успокоит нервы.

Нынешняя ситуация не представлялась такой уж сложной. Нужно было отыскать Элвисьюта, чтобы отловить Ксинга. С Ксингом нужно было связаться, чтобы тот нелегально переправил Дики в Лаос. В Лаос нужно было вернуться, чтобы поскорее добраться до виллы «Инкогнито» и сообщить Стаблфилду об аресте Дерна Фоли, а также собраться с мыслями, собрать вещи и двигаться дальше.

Дики, уставившись в стакан, должно быть, слишком глубоко задумался, поскольку, когда с ним заговорила хозяйка ресторана, вздрогнул от неожиданности. Обычно внутренний радар предупреждал его о ее приближении, но волнение в сочетании с выпивкой помешали отследить сигнал.

– Чего такого? Виски плохо?

– А? Что? Нет, виски хорошо. Виски саба ди. Виски санук. Kay py нах.

Хозяйка захихикала.

– Ты очень хорошо говорить тайски, – соврала она. – Первый сорт. Но акцент – Лаос.

Дики побледнел. По спине пробежал холодок. Он состроил невинную мину (для аристократического отпрыска из Каролины нет ничего проще) и пожал плечами.

– Спасибо, – сказал он по-английски. – Хватит тайского.

– Ты – нет счастья, – укорила его женщина. Несмотря на полноту и далеко не юный возраст, на ней было обтягивающее голубое платье, а губы и ногти выкрашены в пронзительно алый цвет. – Почему нет счастья? Девочку хочешь?

– Девочку? Нет. Моя есть счастья. Не хотеть девочку. У моя есть девочка.

– Где? – Она с нарочитым вниманием оглядела зал. – Где твоя девочка? Твоя девочка сейчас работать? Ловить другой парень?

Дики снова побледнел. Он попытался расправить плечи. Голова кружилась еще сильнее.

– Моя девочка далеко, – сказал он слабым голосом. Она действительно уехала работать, хоть и не в качестве «девочки». Однако – кто ж ее знает – вполне могла быть в постели с другим.

– Ох! Девочка далеко. Тебе надо девочка сейчас. У моя есть хорошая девочка. Первый сорт. Она делать санук. Делать счастье.

– Моя не искать девочка, – упорствовал Дики. – Моя искать Элвисьют.

– Элвисьют?

Дики печально кивнул.

– Моя хотеть искать Элвисьют. Хотеть видеть сегодня.

– Нет проблем, – усмехнулась женщина. – Элвисьют мой друг. Моя звонить Элвисьют, он приходить сюда. Нет проблем.

– Да-да, хорошо, – пробормотал Дики, глядя вслед торопливо удаляющейся хозяйке. «Нет проблем. У этих тайцев всегда „нет проблем“. У лаосцев то же самое. Обманывают ли они тебя, чествуют ли, спасают ли – всегда нет проблем. Май пен рай. Нет проблем. Это что, буддизм, что ли, делает их настолько счастливее и расслабленнее западных людей? Посреди бангкокского хаоса и суеты они только улыбаются и говорят „нет проблем“. Был бы Жан-Поль Сартр тайцем, экзистенциализм превратился бы в комедию положений. Боже ж ты мой!»

За соседним столиком две пары отмечали день рождения. Они были пьянее Дики и в куда более праздничном настроении, поэтому, как только он допил свой стакан и позвал официанта, чтобы расплатиться, они прислали ему на столик еще одну порцию. И радостно уставились на него. Ну, что поделаешь. Он выдавил из себя счастливую улыбку южанина, отсалютовал им стаканом и сделал глоток.

К выпивке он был непривычен. В Лаосе пил редко. Настроение, правда, было хреновое, однако про свои ограниченные возможности он не забывал. Можно, конечно, действовать по первоначальному плану, подождать еще три дня и отправиться к Ксингу в деревню на автобусе, как и было договорено. Или утром поехать автобусом до границы, рассчитывая на то, что Ксинг появится там раньше. Или можно… Нет, это уж слишком. У него, разумеется, имелся поддельный французский паспорт – такой же, как у Дерна (хотя он им никогда не пользовался), но денег долететь до Вьентьяна не было. Он рассчитывал на деньги, которые Дерн должен был привезти из Манилы, имевшиеся же в наличии стремительно заканчивались. После сегодняшнего ужина хорошо, если хватит заплатить за отель, а уж о возвращении в Лаос самолетом и думать нечего.

Пока между тем следовало допить виски. А потом, когда в голове все завертелось, оставалось только подойти, шатаясь, к эстраде, схватить микрофон и, не дожидаясь аккомпанемента, затянуть «Blue Christmas».

Его пение мало напоминало манеру Элвиса Пресли. Да и Дики Голдуайра, признаться, тоже. Он стонал так, как стонала бы банка дешевого собачьего корма, будь у банки дешевого собачьего корма голос. Его пение было таким фальшивым, безголосым и мерзким, что у него самого уши закладывало. Вообще-то он был неплохим исполнителем-любителем и сейчас сам поражался тому, как убого у него получается. Посетители вежливо слушали, отмечавшие день рождения подбадривающе улыбались, а Дики изо всех сил пытался сохранять серьезность. В горле у него пузырился смех, и скоро он почувствовал себя бутылкой шампанского, которую трясут уже минут пять. Если бы пробка, застрявшая в горле Дики, вылетела, взрывом вырвавшегося из него хохота вышибло бы все стекла.

И тут он услышал, как кто-то крикнул низким голосом, голосом американца-южанина:

– Си ю лэйтер, алигейтер![17]

Дики приставил руку к глазам и, продолжая петь, покосился на дверь: посмотреть, какого соотечественника его жуткое исполнение «Blue Christmas» гонит прочь из заведения; при этом он молился об одном – чтобы это не оказался кто-то, кто может его узнать. Как оказалось, реплика последовала не от уходящего, а от входящего. А именно от монаха в желтой рясе со странным шелковым тюрбаном на голове.

Новоприбывший театральным жестом сорвал с головы тюрбан, явив взорам длинные бакенбарды и высокий черный кок напомаженных волос. Одним движением он скинул и рясу, под которой оказался обтягивающий комбинезон, белоснежный и сверкающий, как замороженное молоко. (Монашеские сандалии, правда, оказались выкрашенными серебряной краской.) Шепот в зале усилился, когда в дверь вошел мальчик и протянул ему гитару – на улице он делал вид, что гитара его.

Раскрывший свое инкогнито Элвисьют вспрыгнул на эстраду, отпихнул Дики костлявым локтем (за исключением кока и бакенбард тощий маленький таец напоминал покойную мать Терезу не меньше, чем покойного мистера Пресли) и вновь проорал – по-видимому, коронное – приветствие:

– Си ю лэйтер, алигейтер!

Когда Дики поплелся к своему столику, Элвисьют уже мурлыкал «Blue Christmas» – подхватил с того места, на котором остановился Дики. Было совершенно очевидно, что поет он заученные слова, вряд ли хоть что-нибудь понимая (для него, так же как для буддистов из публики, Рождество было еще одной странной американской забавой – вроде стрельбы из пистолета, стрижки газонов и психоанализа, к которым тайцы проявляли минимум любопытства), однако пел он так безукоризненно, так совершенно, так точно, что закрой глаза – и поверишь, будто Король Мемфиса, как и его соперник, Царь Иудейский, восстал из мертвых.