Брошенные машины - Джефф Нун

Называется: техника безопасности.

А потом всё закончилось. Осколок лежал в чемоданчике, рядом с другими, которые мы нашли раньше.

— Ну, вот и все, — сказала Хендерсон. — Вот и все.

— Что-то не так?

— Да нет, все так. Я просто устала.

— Я тоже, — сказал Павлин.

Всего шесть осколков. И у каждого — своё волшебство. Некоторых не хватает. Вот вчера ночью у нас был прокол. И ещё пару раз — до того. Так что сейчас их должно было быть семь, или восемь, или даже девять. Я уже потеряла счёт. Но шесть — это тоже неплохо. Шести вполне хватит. Ну хорошо. Может, ещё один — и тогда уже все. Ещё один осколок разбитого зеркала — и на этом мы остановимся. И пусть Кингсли ворчит сколько хочет.

Наверное, сам этот дом, его атмосфера, налёт серой пыли, пламя горящих свечей, все это вместе, и наша вылазка в турагентство, и то, что мы ещё под впечатлением от всего, что случилось сегодня, все это вместе располагало к молчанию. Мы сидели на кухне и пили виски. Павлин выпил больше всех.

— Ну, эта… — сказал он наконец.

— Вот только не надо сейчас начинать, — сказала Хендерсон.

— Так чего с этой девочкой?

— А чего с этой девочкой?

— Она очень даже неплохо управилась.

— А что она сделала? — спросила я.

— А ты не видела, Марлин? Девчонка была хороша.

— Правда?

— Ага. Она набросилась на ту тётку. Выбила у неё камеру. А потом повалила её на пол и сама тоже упала, прикинь. Вцепилась в неё мёртвой хваткой, и они стали кататься по полу. Это надо было видеть.

— Блядь, — сказала Хендерсон.

— Ты это к чему?

— Может, хватит уже про девчонку?

— Да что с тобой?

— Ничего.

— Бев?

Хендерсон отвернулась.

— А что там было сегодня? — спросила она. — Марлин?

— Я не знаю.

— Не знаешь?

— Нет.

Она повернулась к Павлину.

— Мы с тобой танцевали?

— Чего?

— Мы с тобой танцевали сегодня? Ну, после вспышки. Что было потом? Мне надо знать.

Павлин налил себе ещё виски.

— Нет, — сказал он. — Нет.

— Точно?

— Мы не танцевали.

— Ага. Хорошо.

— А почему ты спросила?

— Ладно, проехали.

— Ну, как скажешь. Блин. Что-то мне сонно. — Он залпом допил свой стакан. — Ну, чего, пойдём спать?

— Я ещё посижу.

— Ага. — Павлин взял свою сумку. — Хорошо.

И мы остались вдвоём с Хендерсон. Сперва мы молча сидели, и Хендерсон потягивала своё виски. А потом она заговорила:

— Это был пляж. Тропический пляж. Очень красивое место, сплошной золотистый песок, ну, ты знаешь. Как в раю. И мы с Павлином танцевали на песке. Ты нас видела?

— Как вы танцевали? Нет, не видела.

— Но ты нас видела в комнате? Да?

— Да.

— И как мы смотрелись со стороны?

— Ну, вы просто стояли. Как статуи.

— Мы с ним, оба?

— Да, ты и Павлин. В двух шагах друг от друга.

— И мы не касались друг друга?

— Нет.

— А какое у меня было лицо? Счастливое, нет? Я казалась счастливой? Я улыбалась?

У неё на лбу осталось одно красное пятнышко.

— Ну, почти, — сказала я. — Почти улыбалась.

— Хорошо. Почти — это тоже неплохо. Знаешь, это был какой-то старинный танец. То есть мы никогда раньше так не танцевали. Теперь так никто не танцует. Вальс. Да, вальс. А теперь уже все.

— В каком смысле все?

— Я не знаю. Но почему-то мне кажется, что мы с ним были вместе в последний раз…

— Да брось ты. Не надо. Вы ещё с ним потанцуете. И не раз. Обязательно потанцуете.

— А Павлин? Он тоже улыбался?

— Да, — сказала я. — Он улыбался.

А что ещё я могла сказать?

Хендерсон пошла спать. А я осталась на кухне, одна. Сидела, смотрела на пламя свечи, которую Павлин поставил на стол. А потом, когда отсветы пламени наигрались в моих зрачках, я достала из сумки пачку фотографий.

Я их вынула из проявителя слишком рано, и они так и остались бледными и нечёткими. Над изображением плыла шумовая завеса из тихого треска. Но всё было видно.

На самом деле лучше бы я их не видела, эти снимки. Последние мгновения из чужих жизней.

На первой фотографии была старуха: лежала, скорчившись на грязном полу. Снимок сделали сверху. Зелёная кофта, жиденькие прилизанные волосы, морщинистое, потасканное лицо. По всему полу были разбросаны страницы, вырванные из какой-то книги. Пустая бутылка из-под водки. Грязные пятна на ковре, что-то похожее на лужу блевотины. Маленькое ручное зеркальце.

О Боже. Какой ужасный конец, и тем более для такой женщины, как Хендерсон. Жуткий конец, нехороший.

На второй фотографии был Павлин.

Он стоял, привалившись спиной к красной кирпичной стене, и зажимал руками живот. Его лицо искажала гримаса боли, но даже теперь он пытался держаться и не показывать, как ему больно. Сквозь пальцы сочилась кровь. На фотографии он был почти такой же, как сейчас. Немногим старше.

Я просмотрела все фотографии в пачке. Потом — ещё раз. И ещё. Я все думала про эту женщину из турагентства. Про её страшную камеру.

Тебе куда?

А ведь она и меня тоже сфотографировала сегодня. Интересно, а что получилось бы на этом снимке? Какая история была приготовлена для меня? И это падение сквозь серебристую жидкость. Что ждало меня там, внизу? И ждало ли что-то вообще?

Тебе куда?

Интересный вопрос.

Я поднесла фотографии к пламени свечи. Бумага почернела, свернулась в трубочку, осыпалась ломким пеплом. Мужчина и женщина, два подобия на сгоревшей бумаге, теперь превратившейся в чёрные хлопья, что парили в сумрачном пространстве.

Я поднялась по лестнице. На самом деле я не слишком устала, и мне не то чтобы очень хотелось спать — просто хотелось залечь в нормальную постель, на чистую простыню, укрыться мягким, тёплым одеялом и, может, ещё поработать над книгой. Но когда я проходила по длинному тёмному коридору, что вёл к моей комнате, я вдруг услышала своё имя.

— Марлин…

Кто меня звал? Может быть, наша хозяйка?

— Марлин? Это ты, милая?

Наверное, Кингсли, когда договаривался, упомянул моё имя. Да, скорее всего.

— Марлин…

Там была дверь, приоткрытая.

— Леди Ирис?

— Войди. Я хочу на тебя посмотреть.

Самая обыкновенная спальня. Обставленная безо всяких затей. Леди Ирис сидела в кресле у окна. На столике рядом с креслом горела свеча, единственная на всю комнату. На коленях у старой леди лежала закрытая книга.

— Мы думали, вы уже спите.

— Я спала, — сказала она. — А потом позвонили в дверь.

— Прошу прощения. Мы вас разбудили…

— Я не понимаю. Я же, кажется, говорила Эдварду, чтобы он не запирал дверь на ключ.