Брошенные машины - Джефф Нун

— Да пусть едет, — сказала я.

— Только за руль я её не пущу, — сказал Павлин.

— Садись в машину, — рявкнула Хендерсон.

— Уже сел.

Павлин уселся на водительское сиденье.

— Ладно, — сказала Хендерсон. — Вот что мы сейчас сделаем. Как можно скорее уедем из этого мрачного места. Найдём кафе где-нибудь у дороги и нормально позавтракаем. Настоящей едой. А потом мы поедем дальше, а девчонка останется там, в кафе. Без разговоров. Да? Марлин?

— Да, хорошо.

— Сама поражаюсь, какая я сегодня добрая.

Так начинается день.

На запад, к лондонской окружной. Солнца почти не видно, оно бледное-бледное, почти такого же цвета, как небо. По-моему, где-то мы повернули не туда. Проехали мимо маленькой деревеньки, которая ещё строилась. Стены домов были выкрашены в яркие основные цвета. Там не было ни заборов, ни нормальных садов: только зелень травы и прямые гравийные дорожки. Мы проехали через деревню под объективами камер слежения. Только в демонстрационном доме наблюдались какие-то признаки жизни: молодые родители, двое детишек. Когда мы проезжали мимо, они нам помахали, как старым знакомым.

— И чего они лыбятся, интересно? — спросила Хендерсон.

— Им все обеспечат по полной программе, по последнему слову техники, — сказал Павлин. — Электронный «Просвет», все дела.

— Ты так думаешь?

— Да. Ты глянь, какие у них тут камеры, и спутниковые антенны на каждом доме.

— Ну да. У них все по полной программе, а мы опять в полной жопе.

— Кстати, а где мы?

— А хрен его знает. — Хендерсон пролистала атлас автомобильных дорог. — На картах этого места нет.

— Мы что, заблудились? — спросила Тапело.

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Там, где я был, — сказал Павлин, — вообще нету карт. Зато есть дыры в земле.

— И где ты был?

Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.

— А, понятно, — сказала Тапело. — Ты был на войне?

— Ну, недолго.

— Ух ты. Так вот откуда у тебя пистолет.

— Не твоего ума дело.

— И ты убивал людей? Много убил?

— Много, бля. Даже слишком. А теперь помолчи.

— Хорошо.

— А то у меня мозги сводит, — сказала Хендерсон.

— Почему? — спросила Тапело. — Ты разве не приняла «Просвет» утром?

— М-да, хамоватая девочка. Знаю я вашу породу. Целый день жрут колёса и думают, будто им все нипочём.

— Я не такая.

— Опасная практика. Ты когда-нибудь видела человека в чёрном трансе?

— Я принимаю сколько положено.

— А, ну пусть тебе будет хорошо. Тебе хорошо?

— Я хочу есть. Кажется, мы собирались найти кафе.

— Все вопросы — к штурману, — сказал Павлин.

— Бля. Ты там рулишь, вот и рули по дороге. — Она швырнула атлас через плечо. Он упал на сиденье рядом со мной.

— Может быть, мы никогда уже не позавтракаем, — сказала Тапело. — И не пообедаем, и вообще. Может, мы так и застрянем в этой машине и будем ездить кругами по тем же дорогам, пока не умрём. Без еды и воды. А когда мы умрём в этой машине, она всё равно будет ехать. Ну да. Она всё равно будет ехать, сама по себе. Наш гроб на колёсах. В буквальном смысле.

Хендерсон обернулась к нам. Посмотрела на Тапело, покачала головой и отвернулась.

— Бензин раньше закончится, — сказал Павлин.

Какое-то время мы ехали молча, а потом Тапело достала из сумки какую-то чёрную коробочку. Там с одного боку была маленькая застёжка. Тапело её расстегнула, и коробка раскрылась, как книга. Это были дорожные шахматы: небольшая доска и фигуры.

— Хочешь, сыграем? — спросила Тапело.

— А толку?

Девочка лишь улыбнулась.

Во время нашего путешествия мы не раз видели, как люди играют в шахматы. Как ни странно, в последнее время шахматы сделались популярными, и особенно среди молодёжи. Никто не знает, почему на какие-то вещи шум влияет заметно сильнее, точно так же, как он влияет и на людей: на кого-то больше, на кого-то меньше. Но шахматы чуть ли не в первую очередь утратили всякое ощущение упорядоченности. Часы, зеркала, шахматы…

— А ты можешь играть? Но как?

Девочка пожала плечами, расставила на доске крошечные фигурки и принялась передвигать их, играя сама с собой: и за чёрных, и за белых. Я так и не поняла, по каким правилам она играет, но какое-то время я всё-таки понаблюдала за ней, а потом отвернулась и стала смотреть в окно.

Теперь вдоль дороги тянулся лес. Дорожные знаки и указатели на перекрёстках и боковых съездах были практически неразличимы в густой тени листьев, под слоем грязи, и мха, и неразборчивых граффити, за какими-то странными облачками пыли. Многие были затянуты чёрным брезентом. Мне удалось разглядеть только считанные единицы, но я всё равно не смогла ничего прочитать. Мне показалось, что надписи сделаны на иностранном языке. А на каком — непонятно. И ещё были пустые знаки. Просто белое поле, цветной ободок, а внутри — ничего. Никаких надписей, никаких значков.

Я была абсолютно уверена, что эту церквушку мы уже проезжали. Хотя, может быть, все деревенские церкви выглядят более или менее одинаково. Собака перебежала дорогу, и Павлину пришлось резко выкрутить руль. Он остановил машину.

— Ты как? Нормально? — спросила Хендерсон.

— Ага. Вот блин, на фиг.

Его трясло, я это видела.

— Хочешь я поведу? — предложила Тапело.

— Нет я, — сказала Хендерсон.

— Я сказал, я в порядке. И хватит уже.

Мы поехали дальше. Но всё осталось по-прежнему: куда бы мы ни сворачивали, вокруг был все тот же пейзаж, унылый и тусклый.

Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.

— А вы знаете, — сказала Тапело, — что некоторые места заражены больше, чем все остальные?

— Знаем, — сказала Хендерсон.

— Да я просто сказала.

— Очень вовремя, — заметил Павлин.

— Что там?

— Дома. Похоже, деревня.

— Будем надеяться, там есть кафе.

Но когда мы подъехали ближе, оказалось, что это та же деревня, где мы уже были: всего одна улица, ничем не засаженные участки, ярко раскрашенные дома.

— Тут мы уже проезжали, — сказала Хендерсон.

На этот раз краски на стенах домов казались ещё насыщеннее, ещё ярче. Воздух вибрировал цветом; у меня в голове гудело.

— Ага, — сказал Павлин, — а вон и демонстрационный дом.

Молодое семейство так и сидело в саду, в полном составе, и они опять помахали нам, когда мы проехали мимо.

— Это не они, — сказала Тапело.

— Что?

— Это другая семья. Смотрите, жена — блондинка. А в прошлый раз была брюнетка.

— Да ладно.

— Это другая деревня.