Кровь и пот - Абдижамил Нурпеисов

Жалмурат в белой шубе на быстроходном холощеном верблюде гнал перед собой верблюжий табун. Робкий, не находчивый на людях, Жалмурат среди верблюдов чувствовал себя совсем другим человеком. Он знал о них все, что нужно знать, и они знали, что он знает, и слушались его.

Он гнал верблюдов к морю, все время держа их в одном гурте. Особенно пристально следил он за рыжим верблюжонком с непробитой ноздрей. Он придирался к нему, гонялся за ним, и когда напуганный верблюжонок смирнел, успокаивался и Жалмурат. Он оглядывал гурт, все было в порядке, и тогда он начинал думать о рыжей верблюдице и искал ее глазами. Он любил эту голенастую пышношерстную верблюдицу. На сердце у него становилось горячо и сладко, когда он смотрел на нее. И все ей прощал. Даже когда она несправедливо обижала молодых, кусала их и они визжали, он только думал: «Так, так его! Ну-ка подергай его, непослушного, за уши!» В этом году рыжая верблюдица раньше всех должна была опростаться, и Жалмурат перессорился со всеми женщинами байского дома, но все лето не давал возить на ней груз. Теперь она уже ходила последние дни.

Жалмурат гнал табун скоро. Он видел, как ей худо, как она сопит и тяжело бежит, но передышки не давал. Его беспокоило сейчас другое. Он с тревогой посматривал на небо, оглядывался назад. Быстро и низко его догоняли тяжелые черные тучи. К перемене погоды у него обычно начинали гореть ладони рук и подошвы ног, потом начинали ныть кости, ломило в пояснице. Сейчас ему казалось, что в суставах у него песок и они скрипят. В прореху под мышкой задувал ветер, бок холодило. «Ай! — думал Жалмурат. — Совсем худо! Совсем худо! Неужто буря будет?»

Он поглядывал на море, и ему далеко было видно. Он видел, как все дальше по льду уходили рыбаки. Вот они стали совсем как точки и остановились. Значит, подошли к проруби. Еламан был добр, и Жалмурат много раз получал от него сыбагу. И он думал, что, может быть, и сегодня Еламан даст ему рыбы и он накормит жену и детей свежей ухой. От этой мысли ему становилось теплее, и суставы вроде не так трещали и скрипели.

Верблюды обычно охотно пасутся среди прибрежных солончаков и никуда не уходят. Подогнав гурт к морю. Жалмурат спешился и пошел к вожаку — крупному белогубому верблюду. На всякий случай он спутал вожаку передние ноги. Теперь он никуда не побежит, и весь гурт будет пастись возле него.

Потом он пошел к берегу. На берегу стояли двое в черном. Прищурившись, Жалмурат вгляделся и узнал Ивана Курносого и Андрея. Жалмурат заулыбался им издали, закивал, но вдруг кто-то настиг и ударил его сзади, подхватил, перекувырнул. Это налетел шквал. Он был так резок и внезапен, что, только сидя на песке, изо всех сил упираясь ногами и руками, Жалмурат понял, кто его ударил и перекувырнул.

Поднялась пыль, камыш лег на землю, кругом почернело. И Жалмурат, и Андрей, и Иван Курносый одновременно увидали, как стал рваться лед у берега, как между льдом и берегом сразу оказалась полоса воды и весь лед, сколько его было в заливе, чернея змеевидными трещинами, пошел в море.

Увидев это, Андрей ахнул и побежал к лодке.

За ним побежали Иван с Жалмуратом.

— Ты чего? — крикнул, подбегая, Иван.

— Рыбаков спасать надо! — Андрей, ухватившись за нос лодки, спихивал ее в воду.

— Тю! Сдурел! — закричал Иван, оттаскивая Андрея. — Зальет, не видишь — буря!

— Гляди, людей уносит!

— А хрен с ними, пускай уносит…

Иван Курносый, согнувшись, закрывая лицо рукавицей, пошел прочь от берега.

Андрей растерялся, он поглядел вслед Ивану, потом на море, потом на Жалмурата.

— Жалмурат! — заорал он, потому что ничего не слышно было. — Поедешь?

Жалмурат молча закивал, вдвоем они навалились на лодку, спихнули в воду, и вот уже, подпрыгиув раза два на одной ноге, в лодку кинулся Андрей, будто верхом на коня вскакивал, вот и Жалмурат, гремя мерзлой шубой, грудью бросился на нос и перевалился через борт — и лодку понесло от берега.

Только теперь Жалмурат понял, какую сделал оплошку. Он никогда в жизни не был на воде, не садился в лодку, моря боялся до ужаса и теперь вцепился в борта, боясь шевельнуться.

Их несло вслед за льдом, Андрей подгребал. У берега волн еще не было, только крупная беспорядочная, рябь, но ветер свистел все сильней, рябь покрывалась белой пеной, в воздухе летела водяная пыль. Жалмурат увидел смерть, зажмурился, и все в нем похолодело и опустилось. Андрей греб и греб, они нагоняли лед, но медленно — лед уходил в море. Волны делались круче, выше, они уже поддавали под корму. «Ради слез маленьких детей… Господи!. Ойпырмай…»— думал Жалмурат.

Чем-дальше, тем больше окутывала, их холодная тьма. Казалось, весь мир сжался в темный ледяной комок, и они были в этом комке. Между льдом и берегом было уж километра три, и на этом пространстве свободной воды стояла беспорядочная толчея. Волны били лодку под корму, с бортов, даже с носа. Грести было невозможно. Андрей отчаялся. Жалмурат, обмерев, только хватал его за ноги и зажмурившись, бормотал: «Ойпырмай!..» По жиденькой бородке его текла вода, он был мокрый насквозь. Андрей тоже промок, но ему было жарко от гребли, он снял и бросил на дно стеганую куртку.

Поняв, что рыбаков на льду не догнать, он поворотил к берегу. Быстро вечерело, еще потемнело, ветер у берега развел порядочную волну. Андрей греб что есть силы, далеко, откидываясь назад при каждом взмахе, но лодку тащило в море.

На западе, под пологом черно-синих туч открылась неширокая смуглая, полоска неба. И оттуда, почти параллельно земле и, морю, выбились красные лучи солнца; они осветили рваное брюхо низко мчавшихся туч, и казалось, брюхо это, волочась по степи, по увалам, все изодралось и по нему выступила кровь.

Андрей понял, что сейчас солнце канет во тьму и на море упадет зимняя ночь. Жалмурат мотался на дне лодки, он уже и молиться больше не мог, только скулил на бесконечной высокой ноте. Губы его посинели, рук и ног он не чувствовал — замерзал.

Жутко стало Андрею, тоска напала на него, он понимал уже, что спасения не будет, но все греб и греб, далеко откидываясь, хоть спина задеревенела.

С шипением надвинулась очередная волна и выломала весло. Лодка стала боком к волне, потом кормой, опять боком — и, как птица с перебитым крылом, пошла в море.

— Ну, теперь все… — как бы даже с облегчением сказал Андрей в тоже сполз на дно лодки.

Их несло в свисте и шуме, везде шипели волны, солнце зашло и, ничего не стало видно. Вокруг появились разбитые ветром и волной льдины. Иногда лодка стукалась, скреблась о них. Андрей остывал, потом совсем озяб и почти успокоился. Равнодушие сошло на него, но он еще пытался соображать, как бы выкрутиться. Он не знал, где они сейчас, но знал, что у выхода из залива в море стоит скала Кара-туп. И вот последняя его надежда была, что лед, тронувшийся у подножия Бел-Арана, одним крылом пристанет к скале и задержится.

А если нет — тогда их погонит к юго-востоку, к Каракалпакии, а там уж и смерть. Льды вокруг становились гуще, и все чаще лодка скреблась о них. Жалмурат перестал скулить и лег на дно, в воду. Они вошли во льды тут почти не качало, но ветер по-прежнему выл, и кругом слышны были гул, треск и шорох ломающегося льда.

Лодку толкнуло раз, другой, потом поднажало, она треснула. Андрей оглядывался, нигде не было воды, кругом смутно белел лед. Лодка скова затрещала, дернулась, поднялась на дыбы. Сломанные доски бортов сжали Андрею ноги, он вырвался, вывалился на лед, заорал: «Жалмурат!» Жалмурат не отозвался. Тогда Андрей, срывая ногти на пальцах, сгреб его за обледеневшую шубу, выволок на лед и перевел дух.

— Эй! — позвал он и потряс Жалмурата. — Слышь, ты! Слышь…

И тут только заметил, что руки и ноги Жалмурата уже закоченели. Жалмурат был мертв. Андрей так напугался, что потащил было тело Жалмурата, потом опомнился, бросил. Потом уже в беспамятстве пошел куда-то по ветру. Идти против ветра он не мог. И сидеть не мог, чувствовал, что замерзает. В темноте он не заметил, провалился в трещину, рванулся вперед и ничком упал на лед, разбив лицо. Немного полежав, он попытался встать. Штормовой ветер сдул со льда всю порошу, и лед был гладок и крепок, как стекло. Андрей елозил по льду локтями и коленками, пытаясь подняться, но ветер сваливал его, и он опять распластывался.

Лежал он на самом краю льда, одна нога его была в воде, но он не мог ни отползти, ни встать. Нога, которая была в воде, стала гореть. Сознание у Андрея мутилось, и ему временами казалось, что он опустил ногу в кипящий котел.

Он шевелился, извивался, как змея, но не двигался с места, нога все еще была в воде. Он начал царапать лед ногтями и содрал все ногти. Его стало корчить, судороги пошли по ногам и спине, и он тонко, по-бабьи заплакал, заголосил…

В эту ночь в рыбачьем ауле никто не заснул. Женщины рыдали и вскрикивали, ребятишки, ревели.