Бортовой журнал - Александр Покровский

Видно, у девушки подмышка не совсем свежая, потому что бедному старику совсем плохо, он морщится, ерзает и пытается повернуть в сторону хотя бы нос, но ему это не удается.

Наконец он не выдерживает и говорит на весь вагон: «А-да, девишка! Нога отпусти-да!»

На улице, на самом солнцепеке стоит синего цвета прилавок. На нем вывалена слива. Слива давно уже начала переходить в перегной – над ней носится несметное количество трупных мух. За прилавком стоит сонный продавец азербайджанец. На нем бывший белый халат, на голове у него кепка – по вискам течет пот, в глазах – покорность судьбе.

На улице вымерло – полдень, самое пекло.

И тут вдруг к прилавку подходит женщина. Она из породы старых русских алкоголичек – сухопарая и злая. И она начинает что-то выговаривать бедняге продавцу. Она выговаривает и выговаривает, а что она говорит ему, – не слышно – я наблюдаю эту сцену со стороны.

Наконец бедолага не выдерживает и говорит ей горестно: «Когда на тебе смотрю, сердце болит!»

Баку. Советские времена. Управление железной дороги. Начальник по телефону разговаривает с Москвой: «Я послал вам кал и другие цветы!»

Кал – это цветы каллы.

То же управление, лето, время послеобеденное, все переваривают. Вдруг в кабинете раздается громкий, требовательный звонок телефона. Одна женщина-азербайджанка – тучная, изнемогающая о жары – томно берет трубку, неторопливо подносит ее к уху, слушает долго и потом говорит со страданием в голосе: «Вы туда не попали!»

Бакинское училище, конец увольнения, воскресенье, на часах – почти 24 часа, тихо.

И вдруг на бешеной скорости к воротам подъезжает такси, резко тормозит, и из него вылетают двое курсантов, которые бегут на КПП, а за ними бежит водитель такси – азербайджанец.

На КПП пропускают курсантов и задерживают водителя. Он возмущается – курсанты не заплатили.

«Они говорили не ссы! – кричит он – И я не ссал!»

Моя жена работала в Баку в управлении железной дороги. Она каждый день печатала отчеты на электрической машинке «Ятрань».

И тут к ней заходит начальник. Он азербайджанец, но общаются они на смеси азербайджанского и русского языка.

«Тагиев хардады?» – спрашивает он («Тагиев где?»).

И тут моя жена, не переставая печатать, решает, что если к русскому слову «похороны» она добавит азербайджанское окончание «дыр», то получится, что Тагиев на похоронах.

Она говорит: «Похорундадыр»

А «пох» по-азербайджански «говно».

То есть получается, что Тагиев в говне.

Конечно, все понимают, что она оговорилась, но теперь начальник всякий раз, входя к ней, тихо замечает: «Тагиев похорундадыр?»

Как только меня не назвали. Меня звали Лёшей, Алексеем, Володей и даже Витей. Обращаются ко мне: «Слушай, Витя!» – оборачиваюсь, думаю, может, кто-то сзади есть, вижу, что никого и тогда спокойно поворачиваюсь и говорю: «Ну?»

Витя, так Витя. Мне же все равно.

А на флоте всё никак не могли запомнить мою фамилию.

Начальники называли меня: Петровский, Пиатровский и Пруцкий.

Как-то на совещании офицеров командир минут пять распекал Пруцкого, а я сидел, ловил на себе его яростные взгляды и думал о том, как, все-таки, видимо, виноват этот самый Пруцкий.

А потом командир говорит мне: «Когда к вам обращаются, товарищ лейтенант, то положено вставать!»

Я встал. Потом, в самом конце разноса, я ему сказал: «Моя фамилия Покровский! – на что мне было заявлено: «Ну и что?»

Колю пригласили немцы на праздник, устроенный ими в Германии по случаю чтения им, Колей, своих стихов.

Он должен был читать «Поля» – трудные стихи, строчка в одно слово.

Они его перевели на немецкий и издали в виде каталога вместе с еще двумя поэтами. Например, у Коли есть строчка «Да-да!» – по-немецки «Я-я!» – это удобно.

И еще они сложили симфонию в его честь на пятнадцать минут. И еще был фейерверк тоже в его честь.

Простое это дело: захотели настоящего поэта на вечеринку из России – вот вам настоящий поэт, и вечеринка уже не совсем вечеринка, а большое культурное событие.

– А фейерверк был в каком виде? – спросила меня моя жена Ната.

– А фейерверк был, видимо, в виде вращающейся буквы «К», из которой вылетают огненные змеи.

– А симфония?

– А симфонию композитор назвал «Коля». Он не знал, что это имя, он думал, что это аллегорический символ. А на тему «Коля» вообще очень удобно сочинять ораторию: «Ко-ко-ля-ля! Ко-ко-ля-ля!!!»

Убили Пуманэ Александра Геннадьевича, бывшего подводника, штурмана, капитана 2 ранга запаса, тридцати восьми лет. В милиции его забили до смерти. По мнению наших органов внутренних дел, он за тысячу баксов взялся перевозить заминированную машину, в которой были две противопехотные мины и еще двести граммов тротила под сиденьем, соединенные проводами. Его остановили ночью на улице Москвы, и он, как заявили милиционеры, тут же сказал, что машина заминирована, и тогда они доставили его в отделение, где у него не выдержало сердце и ему вызвали «скорую помощь».

В больнице он и умер от острой сердечной недостаточности.

А врачи между тем установили, что у него перелом основания черепа, обширное кровоизлияние в мозг и все тело покрыто синяками.

У него синяки даже на внутренней поверхности бедер. Даже там.

Это означает, что ему раздвигали ноги и били палкой по яйцам.

Мерзость! Господи, какая мерзость! И ей нет предела.

Страна на откупе.

Нас будут сначала забивать палками, а потом предъявлять обществу как результаты резвой антитеррористической деятельности.

Бывший штурман, капитан 2 ранга, подводник, потомственный офицер. Его отец– Пуманэ Геннадий Николаевич, начальник РТС с крейсера какое-то время жил с семьей в Баку, откуда я родом. Там же в Каспийском высшем военно-морском училище имени Сергея Мироновича Кирова он и учился на штурмана. Потом – флот, лодки.

Вы знаете, что такое штурман с лодки? Я вам сейчас объясню. Штурман – это бессонные ночи на коротких выходах в море, когда по десять суток можно не спать.

Тебе просто некогда спать, ты на лодке, а она на ходу, она идет, то погружается, то всплывает, и ты всегда на месте, ты работаешь, ведешь корабль, эти десятки тысяч тонн железа и людей. На штурмана после контрольного выхода на десять суток страшно смотреть – глаза ввалились, как у загнанной лошади.

Штурман лодки – государев человек. Его готовят с пеленок к тому, что он будет командиром, флотоводцем. О потомственном – и говорить нечего. Это на уровне генов. Это в строении ДНК. А тут – «Не продадите ли родину за одну тысячу баксов?»

Мне написали, что семье Пуманэ официально из Москвы позвонили и заявили: обвинения в терроризме с Александра сняты. Первая его жена – Наталья – ездила на опознание. Но там опознавать нечего. «Сердечный приступ» у тела Пуманэ такой, что это уже не тело, а одно кровавое месиво. Шрам от аппендицита вроде на месте, но не узнать, коронки есть, но, кажется, не на тех зубах. Да и есть ли там зубы? О Господи! Чума на оба ваши дома.

Чума это, ребята. Беда у нас, беда. Подставили мужика.

Его убивали так, как убивают только свидетеля собственного преступления.

Дочки покойного Пуманэ не ходят теперь в школу. Их там травят, унижают – они дети «врага народа».

Я приезжал в Москву и сразу ехал на станцию «Парк Победы», потом шел пешком до магазина, там накупал всего, подходил к дому Елизаветы Алексеевны Даль, звонил снизу в домофон и говорил: «Елизавета Алексеевна, это Саша Покровский! Я тут стою у вашей двери и звоню вам в нее носом, потому что руки сетками с едой заняты! Вы должны меня впустить, потому что я все это сам не съем!»

Она говорила: «Ой, Сашенька!» – и открывала дверь.

Я поднимался к ней на немыслимый этаж, и она встречала меня в предбаннике. Там она говорила: «Я должна вас поцеловать!», а я говорил: «Елизавета Алексеевна, ну если должна, то конечно! – и мы целовались.

Теперь вот нет ее.

Прежде чем что-то написать, я рисую пляшущих человечков или вообще рисую. Люблю. Расслабляет ум. Вернее, освобождает его от тела. Нужно же летать. А тут – тело.

Странно ведет себя ум. Ему обязательно надо приподняться над землей. Чтоб видеть. Над текстом надо летать.

Люблю рисовать, чиркать. Текст в этом случае выглядит, как графика.

Но есть опасность. Плохой текст может выглядеть, как хороший, как раз из-за графики. Нужно напечатать. Напечатанное не обманет.

Вчера Ната говорила о Габриэляне. Есть такой на свете Саша Габриэлян, самый хитрый из армян. Так его назвали. Я с ним в училище учился. Ната его не любит. Говорит: «Карманный вариант – достал из кармана (тут она делает ладошкой вверх) и заплакал».