Пошлите меня в разведку - Владимир Шорор

Но день шёл за днём, а война отодвигалась от нас всё дальше — и на западе, да, видно, и на востоке. И после каждого большого наступления, в ожидании нового, садился я за очередной рапорт — просился в Действующую. В таких стремлениях Лазарев ни разу меня не поддержал: был уверен в исключительности нашей дальневосточной судьбы и нашего предназначения и своей собственной участи — будет, непременно будет своя война, в той самой разведке.

В ноябре сорок третьего, уже после того, как наши освободили Киев, и в Москве был грандиозный салют, и был приказ — части и соединения, освободившие столицу Украины, именовать Киевскими, вскоре после этих событий я как-то вечером рассматривал карту, рассечённую линией фронта. За последние месяцы эта линия сильно подвинулась на запад, но до Берлина всё ещё оставалось далеко, и многие наши города ещё лежали по ту сторону фронта. Однако было ясно — наша взяла, повторения сорок первого никогда не будет,

Я развернул фронтовую газету «На боевом посту». Её название точно отражало состояние тех войск, для которых она была предназначена. Газета была интересной, её любили читать все солдаты и офицеры. А я даже послал туда две-три заметки, их напечатали, этим я очень гордился. Но название газеты теперь мне было не по нутру. Видно, что мы стоим, стоим и стоим, хоть и на боевом посту. А то ли дело газеты называются там, на фронтах — «Суворовский натиск», «Вперёд, за Родину!», «В бой на врага!». Это газеты!.. Плохо моё дело, если уж газета, её название стало против моих интересов. Как бы там ни было, я взял эту газету, посмотрел карикатуры на гитлеровских вояк, захлёбывавшихся в реке, которую накануне форсировали наши, и наткнулся на заметку. В ней сообщалось, что три лейтенанта— танкиста, служившие, видимо, где-то в наших краях, внесли все свои сбережения на строительство танка «Мститель» и обратились к Верховному Главнокомандующему с просьбой — послать их на фронт экипажем этого танка. Ходатайство офицеров-патриотов, говорилось в конце заметки, удовлетворено.

Первая мысль была — какие молодцы эти ребята, танкисты. Но сразу пришла другая: значит, по желанию отсюда на фронт нельзя. У начальства, кто-то говорил, даже есть указание — бороться с фронтовыми настроениями. А со своим танком, выходит, можно. Но моя судьба определена, я — миномётчик. И на танкиста — блажь, глупость — никто переучивать меня не станет, Стоп. А если миномёт купить? Но я же не командир расчёта, я взводный. Значит, надо купить три миномёта, полный огневой взвод нового трехорудийного состава. На такое дело, пожалуй, денег можно и наскрести…

Время уже приближалось к ночи, лампочка трижды мигнула, свет стал тускнеть, через десять минут выключат. Я отложил газету, сказал Лазареву, усердно читавшему «Наставление по форсированию рек»:

— Выйдем, Костя. Дело есть. Поговорим, воздухом подышим…

— Предложение принимается, — ответил Лазарев в стал одеваться.

В кисейных облаках катилась над сопками полная луна, освещая всю нашу падь, склоны сопок, на которых чернели автомашины и орудия, голубовато-белое зданьице полкового штаба, землянки и деревянные домишки со снежными платочками, тусклыми огоньками в заледенелых окнах. Всё пространство просматривалось далеко, таинственно темнели сопки, за ними открывалась степь, и где-то там, ещё дальше, был наш рубеж, граница, край земли.

Мы отошли от офицерских землянок, и я сказал:

— Совершенно и особо секретно, как говорили в давние времена…

— Ты меня знаешь.

— Потому и доверяю. Так вот. Думал я о нашей судьбе. Я здесь третий год. Ты — пятый. К боям мы давно готовы. Особенно ты. А для чего, спрашивается, если никаких боёв никогда в нашей жизни не будет?

— Ты не прав. Они будут. Войны на наш век хватит.

— Если дело так дальше пойдёт на западе, может и не хватить. Поэтому предлагаю действовать. И действовать вместе. Хочешь?

— Что я должен делать?

— Газету вчерашнюю читал? Танкистов помнишь?

— Каких ещё танкистов?

Я рассказал.

— Богатые ребята, не то что наш брат. Танк — это не стакан махорки купить…

— А миномётная батарея? Шесть стволов. Один миномёт наш, Телепнев говорил, всего восемьсот рублей стоит. Считай: шестью восемь — сорок восемь. Четыре восемьсот. И со своей батареей — на фронт.

Лазарев сосредоточенно молчал. Наконец-то, кажется, дрогнул и он, не стал возражать, думал. Конечно, как и всем нам, давным-давно ему хотелось настоящего боевого дела.

— Пожалуй, попробовать можно, — не слишком уверенно сказал он. И озабоченно добавил: — Денег вот как набрать?

— Давай считать. У меня тысяча пятьсот на книжке. Сколько у тебя?

— Мало. Рублей шестьсот, я Кате посылаю. По аттестату. И ещё… Но если такое дело… Вот часы «Кировские». Это, считай, минимум тысяча. Значит, две пятьсот. Моя гимнастёрка суконная, сапоги хромовые. Сколько это? Около четырёх…

Не желая отставать, я немедленно вложил в общий котёл шерстяной свитер и парадную гимнастёрку.

— Свитер оставь, самому будет нужен. А гимнастёрка принимается.

— Порядок. С получки наберём на батарею!

— Миномёты ещё не батарея, — возразил Лазарев, — а средства тяги? Приборы? Одна стереотруба дороже миномётов потянет — оптика! Да всякая мелочь, без неё тоже много не навоюешь — личное оружие, вещевое довольствие, шанцевый инструмент…

— Основное — миномёты. А мелочи приложатся. Представь только: на фронт поедем. Вместе поедем…

— Может быть, по дороге Катю увижу, — мечтательно произнёс Лазарев.

А я продолжал своё:

— И к весне, к большому наступлению, будем там! Только надо действовать. Действовать!..

За неделю мы распродали всё, что могли: часы Лазарева, суконные гимнастёрки довоенного пошива, синие парадные галифе с красными кантами. Находилось много покупателей и на офицерские ремни с портупеями. За них давали немалые деньги, но Лазарев воспротивился:

— Какой ты командир без хорошего ремня? Мальчишка с курсов? Так, по одежде, и встретят в другой части. А если человек в кожаном снаряжении довоенного образца, значит, он кадровый, значит, послуживший…

Надо сказать, что в ту пору офицерские ремни, иначе — снаряжение ценилось высоко. Их не хватало, выпуск кожаных ремней давно прекратился, а потребность возросла невероятно. Вновь испечённым офицерам выдавались ремни солдатские, узкие, без портупеи, иногда — брезентовые, с некрасивой кирзовой кобурой. Поэтому-то Лазарев и воспротивился продаже снаряжения.

— Офицер всегда должен быть одет по форме, — любил повторять он.

По форме — значит, красиво, подтянуто. И сам он был щеголеват, всегда отглажен, затянут ремнями, по фигуре он каким-то образом подгонял шинель, и она была как влитая.

Нет, ремнями Лазарев поступиться не мог. Впрочем в этом и не было нужды: денег у нас на батарею вроде бы хватало. Мы написали письмо Верховному Главнокомандующему, пересчитали эти немалые для нас деньги, указав, что они предназначены для приобретения батареи стодвадцатимиллиметровых миномётов. И что вместе с этой батареей просим отправить нас на любой фронт. С боевым комсомольским приветом!..

А чтобы в полку никто не узнал, куда мы посылаем письмо и деньги, сказали комбату Титорову, что в день самостоятельной подготовки отправимся в верховья пади, а оттуда в степь, тренироваться в ориентировании по карте.

Титоров посмотрел недоверчиво, спросил:

— Что, маленькие? Ориентироваться не умеете? Опытные офицеры — и курс молодого бойца будете повторять? Не годится! Занимайтесь лучше на миниатюрполигоне. Надо на артстрелковую нажать перед проверкой.

Я не был подготовлен к такому обороту дела, но Лазарев нашёлся:

— На полигоне позанимаемся в обычный день. Можно и вечером. А ориентирование на нашем вероятном театре военных действий, вы знаете сами, требует больших практических навыков. И кроме всего, был приказ командарма — ориентированию в наших условиях придать первейшее значение. Когда же будем выполнять приказ?

Лазарев на зубок помнил приказы армейского и фронтового командования. И наш Титоров подрастерялся. Особенно когда Лазарев ввернул насчёт командующего и театра военных действий. Титоров безоговорочно доверял Лазареву, полагался на его знания и в глубине души, должно быть, понимал, что Лазарев не хуже его разбирается во многих военных вопросах. Поэтому, помолчав, со значением ответил:

— Ну, если был приказ командующего, тогда — конечно. Тогда выполняйте. Откровенно говоря, подзабыл я об этом приказе. Да и по полку приказа ещё не было. Ну, в этом хоть будем первыми. Не повредит. Валяйте, да сами-то не заблудитесь? На поиски посылать не придётся? — И он засмеялся, довольный, что подковырнул нас.

На другой день, перевалив через сопку, мы выбрались на степную дорогу и зашагали к станции Ундур-Булак. Хорошо было идти этой далеко открытой степью, присыпанной мелким снежком, из-под которого тут и там торчали прошлогодние ломкие травинки, колеблемые встречным ветром, идти рядом с верным товарищем навстречу заветной цели, приближавшейся с каждым шагом. И не надо нам заниматься ориентированием, изучать этот театр военных действий. Нас ждёт совсем другой театр, совсем другая война. Вот они, денежки, лежат-полёживают в полевой сумке Лазарева. И никто, кроме нас, не знает, что не деньги в этой сумке, нет — миномётная батарея там спрятана. Судьба наша там, в этой сумке, дальняя дорога, бои и — кто ведает? — может быть, раны, увечья, скорая гибель, А может быть, эта доля обойдёт нас стороной и мы ещё дойдём до этого проклятого Берлина.