Звезда негодяя (СИ) - Петровичева Лариса

– Я вам помогаю, господин Осборн, – сказала Эмма. – Так уж получилось. Будем считать, что я просто добра к несчастному. Но не лезьте в мою душу. С вас хватит моей плоти.

Коннор понимающе кивнул. Свесился с кровати, подтянул к себе брюки и, нашарив в карманах несколько купюр, небрежно бросил их на стол. Эмма обернулась, вопросительно подняла бровь.

Еще одно оскорбление?

– Там тридцать крон, – с подчеркнутой официальностью заметил Коннор. – Если вы ограничиваете наше общение своим телом, то я предпочитаю расплачиваться за него. Милостыни мне не надо.

Эмма взяла купюры. Пересчитала, разгладила – потом скомкала и швырнула Коннору в лицо.

– Мой жених… – прошептала она, понимая, что вот-вот расплачется, – соблазнил меня, получил то, что хотел, и уехал. Ославил меня на весь Дартмун. Это все, что вы хотели узнать обо мне?

Что ломаться? Заполучила в постель богатого и умелого любовника – так радуйся. Эмма понимала правоту того, что сказала бы ей любая женщина в Дартмуне и окрестностях – но для этого она не была достаточно циничной и распутной.

Коннор понимающе кивнул.

– Ты любила его? – спросил он так, как мог бы спросить настоящий друг, которого у Эммы никогда не было.

– Любила, – ответила Эмма. – И думала, что это навсегда. А потом он просто уехал. Вот и все.

Кто бы в восемнадцать думал иначе?

Коннор поднялся с кровати, подошел – Эмма подумала, что если он прикоснется к ней, то она разревется. От мыслей, от чувств, от боли, что наполняла ее. Коннор какое-то время просто стоял рядом, а потом обнял. Прижал к себе, провел ладонью по волосам.

Кажется, у Эммы остановилось сердце.

Кажется, в комнате не осталось воздуха.

Так они стояли несколько бесконечно долгих минут, а потом Коннор негромко произнес:

– Сегодня все-таки Йолле. Пойдем погуляем.

***

Они вышли на улицу поселка вечером, когда все окутало золотистыми сумерками. На Коннора смотрели с таким же любопытством, с которым, должно быть, таращились на фейери. Провинциальные кокетки, в которых даже самый придирчивый и внимательный глаз не нашел бы ничего привлекательного, отчаянно строили ему глазки, дородные мамаши таких же откормленных дочек, старательно отталкивали девиц за спины, и Коннор услышал:

– Даже не смотри на него, Айма! От греха подальше.

Коннор вынул из кармана лорнет, который берег как раз для таких случаев, и навел его на мамашу и девицу – обе покраснели, не зная, куда себя девать.

– Не переживайте так, достопочтенная! – заметил Коннор так, чтобы его услышали все. – Грех со мной вашей дочери не угрожает. Я для этого слишком хорошо ее рассмотрел.

Его проводили шипением и отчетливым восклицанием:

– Наглец какой, вы только поглядите!

На Коннора и так глядели, не сводя глаз. Огромное поместье, полтора миллиона на личном счету – да пусть хоть овец сношает, он все равно был невероятно завидным женихом!

Эмма в сопровождении доктора Маквея шла поодаль; Коннор невольно заметил, что она держится с холодным отстраненным достоинством, не как девица, которая ищет жениха, а как вдова, которой уже ничего не нужно. Коннор вспомнил о той нелепой и совсем ему не свойственной мысли взять Эмму в жены и вдруг подумал уже серьезнее: почему бы нет?

О ней уже сплетничают. Наверняка говорят, что приживалка успела отдаться хозяину Дартмуна, чтобы ее не выпнули на улицу. Почему бы нет, она ведь уже успела расстаться с девичьей честью… Коннор вспомнил, как изменилось лицо Эммы, когда она говорила о своем соблазнителе – словно чья-то рука смяла его.

«Ей до сих пор больно, – подумал он. – И я невольно усиливаю эту боль».

Поселок был украшен оранжевыми гроздьями осенних цветов. Всюду горели огни, всюду пели и пили; работники местной пекарни сбились с ног, разнося подносы со свежей выпечкой – считалось, что она может задобрить фейери и отвести беду. Посреди маленькой площади играл оркестр, и кружились пары; Коннор подумал, не пригласить ли Эмму на танец, но решил, что это будет лишним.

Незачем подбрасывать топливо в костер сплетен собственными руками.

«Венцом все покрывается, – вспомнил он слова Клилада Осборна. – Ей будет хорошо со мной. Да и мне неплохо».

Они встали за тонкой серебряной лентой, натянутой так, чтобы отделить толпу зрителей от всадников из-под холмов, и к Эмме сразу же подошел какой-то разодетый хлыщ с белыми волосами. Коннор всмотрелся: надо же, эльф! Настоящий. Изгнанник, судя по обрезанным кончикам ушей.

Что он натворил, интересно, что свои дали ему пинка?

– Как все-таки мила эта провинциальность, – услышал Коннор и с неудовольствием, которое неожиданно и резко кольнуло его, заметил, что эльф мягко приобнял Эмму. Она повела плечами, пытаясь отстраниться, эльф убрал руку и понимающе улыбнулся.

– Ты уже успела отведать свежего хлеба? Он не отгонит моих родственников, но все же.

– Ох, Тавиэль, – вздохнула Эмма, и в ее волосах, подобранных в простую, но изящную прическу, вдруг вспыхнула звезда. Эльф довольно улыбнулся, опустил руку; Эмма дотронулась до золотого украшения и нахмурилась.

– Не стоило, – сказала она и вдруг бросила взгляд в сторону Коннора, словно пыталась понять, как он к этому относится. Коннор старательно сделал вид, будто рассматривает украшение на столбе.

– Стоило, – с уверенной развязностью ответил эльф. – Все девушки в ночь Йолле должны быть прекрасными… и страстными.

Коннор смерил эльфа очень пристальным взглядом, словно пытался прикинуть, как далеко он полетит, если сейчас придать ему направление хорошим таким ударом в челюсть.

«Дьявольщина, – подумал Коннор, – да я ревную!» Он никогда не ревновал, оставляя это чувство мужьям, у которых начинали пробиваться свежие ветвистые рога, и сейчас ему сделалось не по себе.

Он ненавидел, когда кто-то начинал тянуть лапы к тому, что ему принадлежало. Коннор тотчас же напомнил себе, что Эмма не его вещь, но от этого не стало легче. Эльф поймал его взгляд, приосанился и ледяным мелодичным голосом произнес:

– Коннор Осборн, владыка Дартмуна, если не ошибаюсь?

Коннор кивнул, улыбнулся той улыбкой, которая в прежние времена заставляла тех, кому он так улыбался, бежать, побросав пожитки, и никогда не возвращаться.

– Эльф, – процедил он. – Изгнанник, если я правильно оценил срезанные уши. За что вас так? Убили деву из знатного рода, и поэтому вас не казнили, а обесчестили?

Эмма обернулась к Коннору, и в ее широко распахнутых глазах заплескался ужас. На лице эльфа окаменело выражение вежливой ненависти – той, с которой бросаются на врага, не помня себя.

– Она была бракованной, – в голосе эльфа теперь не осталось льда, в нем дрожало пламя бесконечной ненависти. – Шестипалой. И нет, я ее не убивал. Если бы убил, то сейчас не стоял бы рядом с вами.

Он отвернулся и принялся рассматривать то же украшение на столбе, которое так заинтересовало Коннора.

В воздухе вдруг повис тонкий звук, почти на грани слышимости. От него веяло соком старых ягод, холодом ноябрьских рек, которые одевает льдом, долгими непроглядными ночами. Коннор вдруг обнаружил, что стоит рядом с Эммой, и она сжимает его руку так, что пальцы, кажется, трещат.

Доктор Маквей вынул из кармана сюртука склянку с зеленоватой жидкостью и быстрым движением прижал ее к нитке губ.

– Фейери, – произнес он, опустив руку. – Ваши родственники движутся к нам, Тавиэль.

***

Когда под ногами дрогнула земля, то Эмма услышала, как Тавиэль, который по-прежнему держался рядом, негромко сказал:

– Я пришел нарочно, чтобы он не думал, будто ты одна, и за тебя некому заступиться.

Фейери выехали на площадь как-то сразу, вдруг: вроде бы только что никого не было – и вот уже черные кони с пышными синими султанами, тяжелые знамена из плотного шелка с вышитыми золотом письменами, гордые лица всадников, которые смотрят на людей с тем выражением, с каким кухарка рассматривает витрину мясной лавки. Вместе со всеми Эмма подняла руку, помахала едущим владыкам земли, и так же негромко ответила: