Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира - Нил Сэмворт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И каждый раз, когда происходит нападение, наверху все просто обсираются. Наилучший сценарий для Форест-Бэнка (и, пожалуй, любой тюрьмы) – если бы такие события были редкими или вообще никогда не происходили. Учитывая все это, дела тщательно оценивались Министерством внутренних дел – для обеспечения беспристрастности. Парня, расследующего наш случай, попросили закончить побыстрее, так как отсутствие пяти сотрудников никому не было на руку. Такое расследование может затянуться на месяцы, но все было улажено за четыре недели. Меня допрашивали в общей сложности около пяти часов и все записывали на пленку, а потом я получил письмо, обеляющее меня. Я позвонил в отдел кадров и попросил назначить дату возвращения на работу.
– Мы свяжемся с вами.
Две-три недели – молчание. Затем я получил еще одно письмо, в котором говорилось, что тюрьма проводит собственное расследование, основанное на данных Министерства внутренних дел. Меня снова допрашивали и теперь среди всего прочего обвиняли в нападении и фальсификации документов. Что, блин? Они ведь использовали одну и ту же информацию!
Меня отстранили от работы на десять месяцев. «Сложный период» – это словосочетание описывает далеко не все, что мне пришлось вытерпеть.
Казалось, что от меня отвернулись абсолютно все. Тюрьма – гиблое место, разрушающее душу. Я видел, как это губит людей. И все же я знал, что не делал ничего плохого.
Я заявил, что старший офицер ударил заключенного. Когда мне наконец показали бумаги, там было написано, что офицер сказал, что я «мог задеть его локтем». Трое других отрицали, что вообще что-либо видели, как обычно и делают тюремные офицеры. Да, ничего не видели в пространстве площадью около двух квадратных метров. Если бы я сказал, как и собирался, что тоже ничего не видел, меня бы обвинили в нападении, вероятно, передали бы дело полиции и выгнали с работы.
Так оно и есть. Если вы решите ничего не говорить, а настоящий негодяй потом что-то придумывает, то именно вас могут посчитать виновным. Скажи правду – и все, ты плохой парень. К счастью, в конце концов я снова был оправдан и выступил против моего старшего офицера на его слушании. Мы с управляющим сидели по одну сторону стола, а он со своим представителем от профсоюза – по другую.
Шесть лет спустя, когда я уже работал в Стрэнджуэйс, пришло еще одно письмо из Лондона. В нем говорилось, что старший офицер до сих пор обжалует это решение, пытаясь вернуть себе место.
Когда я вернулся на работу после того, как почти год гонял балду, изолятор был для меня совсем другим местом. У меня больше не было там друзей. Никто не был мне рад. Прежнее ощущение товарищества угасло. Даже несмотря на то, что менеджер присматривал за мной, мне все равно приходилось сталкиваться с издевками и пренебрежением – это все омрачало. В итоге я пробыл там две или три недели, постоянно ввязываясь в перепалки с другими офицерами.
Кто-то спросил, не хочу ли я перевестись в крыло F, и я свалил из изолятора, но и там для меня ничего не изменилось. Какое-то время я выждал, а потом подал уведомление об увольнении – положено было сделать это за месяц до ухода. Но с этим я тоже не мог смириться, поэтому сдал ключи и забил на них. К тому времени, как я ушел, те немногие иллюзии, которые у меня были в начале службы в Форест-Бэнке, давно исчезли.
К счастью, я приземлился на четыре лапы. Совершенно взбешенный и ищущий выход для спасения, я подал заявление в тюремную службу Ее Величества и получил предложение от Стрэнджуэйс. Но мне подвернулась работа воспитателя в особом детском доме, и я взялся за нее. Я определенно был сыт по горло тюремной жизнью.
Всего там было шестеро детей, не совсем неконтролируемых, но все же за ними нужен был глаз да глаз. Работали мы по два сотрудника в смену, так что на каждого приходилось по три ребенка, что было не совсем удобно, когда они начинали устраивать неприятности. Это было частное заведение, симпатичный домик с шестью спальнями, так что у каждого из них была своя комната. И, как и везде в этой сфере, у работы была своя неприятная сторона. Все они были из неблагополучных семей, у них было жуткое прошлое, и именно поэтому они оказались здесь.
Один одиннадцатилетний мальчик, выглядевший как семилетка, подвергался насилию со стороны отца и дяди и в результате начал демонстрировать крайне сексуализированное поведение.
Он курил, пил и вообще «шел не в ту сторону». Пятнадцатилетний был эксгибиционистом, при этом его умственный возраст – лет десять. Он был еще одним ребенком, который подвергся насилию и нуждался в лечении и помощи, но все, что мы делали, – это наблюдали. Я думаю, такие дети прежде всего нуждаются в надежде и стабильности.
Однажды я взял их на прогулку в парк, и там пятнадцатилетний начал дразнить другого, и тот бросил в него камень размером с крикетный мяч, но попал мне в голову и чуть не вырубил меня; это было мое больное место, над левым ухом. Мы направились обратно к дому, где управляющая велела мне вызвать полицию.
– Он напал на тебя, – сказала она. – Я хочу, чтобы ему предъявили обвинение.
Конечно, я этого не сделал. Обвинение в нападении со стороны одиннадцатилетки? Он просто вышел из себя, вот и все. Дети нуждаются в наставничестве и заботе. Шестеро, за которыми я присматривал, позже все равно оказались в тюрьме: они не знали, как вписаться в общество. Да, я мог быть образцом для подражания и старался делать это, но это только лишь две смены в неделю. Не так уж много, правда?
Конвейерная лента продолжает вращаться, поставляя все новых преступников.
4. Стрэнджуэйс, жди меня
Тот детский дом дал мне чувство ответственности, которым я наслаждался, несмотря на все неприятности, существующие повсюду в сфере ухода. Было приятно помогать детям, у которых впереди целая жизнь, – или, по крайней мере, пытаться помогать. Тогда у меня еще была надежда.
Кроме того, здорово было в принципе выбраться из Форест-Бэнка после всех тамошних хлопот. Но, когда я стал понимать, какое будущее на самом деле ждет этих детей, этот глоток свежего воздуха стал несвежим, как будто отравленным вонючим сигаретным дымом. И к тому же из практических соображений я постепенно начал сожалеть о том, что потерял, и считал, что мне нужна другая, более надежная работа с большим количеством часов.
Давайте внесем ясность: хотя я снова выбрал работу с правонарушителями, дело было вовсе не в том, что я участвовал в
