Джуна. Одиночество солнца - Светлана Савицкая

Я, сидя у экрана, негодовала. Если бы была рядом, расцарапала бы негодяю лицо. А она вдруг совершенно спокойно произнесла:

– Подойдите ко мне, я скажу вам по секрету, это правительственная тайна!

И она прошептала ему на ухо то, что я прочла по губам:

– Я пять дней была в космосе!

Тот военный сильно смутился. И замолчал на весь остаток скандальной передачи.

Джуна и Чернобыль 26 апреля 1986 года

… разлуки нет.Есть только вечность.

А еще она рассказывала, как ее незамедлительно доставили в зону поражения.

– Народ еще не знал о масштабности беды. А нас уже через час привезли на территорию катастрофы с черепами на столбах. Чернобыль – это смерть на смерти. Ни один у реактора не выжил. Я выжила. Я спасала сотни и сотни людей с утра и до вечера. Мне помогали. Ребята помогали. Я до этого вообще не пила. Ты знаешь. Я не пью ни водку, ни шампанское. Я теперь пью только виски. Потому что там, в Чернобыле, сильную радиацию можно было нейтрализовать лишь чистым спиртом. Мне давали стакан спирта. Я пила. И шла к больным. Стакана хватало на два часа. Потом – опять! Приборы зашкаливали, Света! И я не умерла. Мы сутками, неделями не спали, спасали детей. И женщин. И стариков. И взрослых мужчин. Мы столько спасли народу! Об этом никогда и никто не напишет. Это все были правительственные тайны. Кому они нужны? Лживую статистику, которую потом опубликовали в официальных данных, давно выбросили на помойку!

– Прямо по Булгакову! «Кто же даме будет предлагать водку, только чистый спирт!» – улыбнулась я.

Джуна неожиданно рассвирепела:

– Ненавижу Булгакова! Он демонист! В его комнате зеркало было, через которое он за влюбленными парами подсматривал, извращенец. Он умер от сифилиса… Его Маргарита – трусливая ведьма! Дождалась, что стала невидимой, и пианино чужое топором изрубила, людей ни в чем не повинных затопила. А так по морде слабо дать? Слабо?

– Значит, говоришь, спирт нейтрализует радиацию? – не обращая внимания на ее очередной энергетический срыв, спросила я.

– Да! – мгновенно успокоившись, ответила Джуна и дала бесценный совет. – Ты держи всегда в холодильнике пару бутылок водки. На всякий случай. Вдруг пригодится!

«Мой грех – я сделала перестройку»

Не спасет запоздалый крик,

Не разгонит пучины тьму, —

Как «Титаник», страна-материк

Накренилась, задрав корму.

Иногда Джуна напоминала мне белую кобру, лишенную ядовитого зуба, сидящую на своих сокровищах, накопленных за жизнь восточными ракшасами.

Душа моя не всегда сразу определяла, какую роль в своей жизни отводит она ей.

– Я же ничего плохого не делаю, Света, – порою превращалась Джуна в кающуюся грешницу, возводя меня, соответственно, в сан принимающего покаяния, – у меня есть только один грех, в котором я хочу покаяться. Я сделала перестройку…

Она рассказывала это только раз. Слуги в тот день отсутствовали. Вики прилежно посматривал то на нее, то на меня, наверное, удивляясь. Джуна пыталась мне угодить. И это было очевидно. Она сама «колдовала на кухне», немного ворча, что ее «эти негодяи снова оставили без кусочка хлеба». Однако хлеб тут же находился, нарезался и выставлялся на стол. За ним – подогретые тушеные овощи, хачапури, нарезки колбасы и мраморного мяса. Клубника не в сезон…

Джуна таинственно молчала. А я не спрашивала, заинтригованная началом разговора.

– Я знала, чем это кончится. Но у меня был маленький сын. Понимаешь, Света?

Я кивнула.

– Ешь! – сделала она глаза угрожающими, не терпящими возражения, и сразу же они стали мягкими и лукавыми. – Покушай, я тебя прошу, я сама тебе налью чаю. С лимоном?

Я терпеть не могу чай с лимоном. Но кивнула, чтобы Джуна лишний раз не тратила энергию на уговоры, как делала всегда. С нею проще было согласиться, чем полчаса объяснять, почему мне нельзя лимон…

Убедившись в том, что я жую, она тоже положила в свою тарелочку несколько кусочков овощей. Но не притронулась. Ее кофе тоже безнадежно остывал. Джуна говорила медленно и таинственно, пытаясь вспомнить что-то важное. Возможно, ей не все удавалось.

– Я почувствовала, я вовремя увидела, чем это грозит стране. Державе. Каждому человеку. Я поняла это раньше, чем Сережка Есенин, которого повесили в «Англетере». Он ведь тоже понял все тогда. За это и утюгом по лбу получил… и в гробу лежал с раной вот здесь…

Она поморщилась, чувствуя чужую боль. Я давилась овощами, осознавая, что присутствую при чем-то странном и необъяснимом – при ее вхождении в пространство.

– Я не имела шанса ослушаться. Понимаешь? У меня был маленький сын. Семья.

Джуна словно вытаскивала слова, тихие и слабые, откуда-то изнутри. Как стихи звучали они в пустом доме. Вики ревниво поднимал то одну бровь, то другую.

– Чтобы отвлечь народ, нас троих выпустили на экраны и в залы во время перестройки. Чумак «заряжал воду». Кашпировский «давал установки». А я… а я, Света…

Она закурила. Пауза показалась мне долгой. Бесконечной.

– Но Россия должна быть благодарна мне, я не дала ее развалить! Не дала!

– От тебя что-то зависело?

– Молчи! – вскричала Джуна. – Молчи! Я говорю! Зачем ты сейчас вот это сказала…

Она попыталась перевести разговор на другую тему. Но ей не удалось. И Джуна косвенно снова вернулась к нему:

– Я получила вот этот дом. На Арбате. И еще пять квартир. Я потом их подарила. Переписала на племянника и приемного сына. Друга Вахо.

Вдруг глаза ее заблестели, и заискрились, она зарумянилась и улыбнулась, наконец:

– Я купила Вахо телевизор. И себе такой же. У него был компьютер. И экран. Вот такой. И у меня. У меня стол. И у него такой же. У него ванна. И у меня такая же. Мы ходили друг к другу «в гости», – весело засмеялась Джуна. – Мой Вахо – самый талантливый ребенок на свете. Способный. Самый красивый. Мы все время были с ним вместе! Я никогда не отпускала его. Мы ездили по всему миру. Я брала его на приемы.

Вспомнив о том, что я долго молчу, она неожиданно стала нападать:

– А тебя поместили бы в барокамеру? А? Ты смогла бы… выжить?

– Джуна, чего ты хочешь? – я никогда не боялась перемен ее настроения.