Тени за холмами (СИ) - Крейн Антонина

Я мчалась на встречу с Дахху, размахивая письмом, как флагом, и радостно подпрыгивала на ходу. Иногда не поймешь, как по кому-то скучал, пока человек не вернётся.

Согласно записке, Смеющийся ждал меня в квартале Старых королей. Или, как говорят шолоховцы, «на Стариках». В конце дворцового острова я притормозила, чтобы перевести дыхание, и с сожалением скользнула взглядом по магботу, пришвартованному у моста.

Магботы появились в столице не так давно. Опять же, по инициативе бодрой госпожи Марцелы из Лесного ведомства.

Магботы — это небольшие деревянные лодки, на носу которых растет цветок люминария. Цветок отличается тремя характеристиками. Во-первых, он светится. Во-вторых, он разумен. И в-третьих — плотояден (о чем мало кто знает, судя по очередям в Лазарете).

Магботы созданы для госслужащих. Их легко арендовать: прыгаешь в лодку, прижимаешь ведомственную татуировку к специальной дощечке и закидываешь в пасть люминарии монетку — золотую «восьмушку» (только обязательно одну монетку, сдачи никто не даст). Люминария с удовлетворенным чавканьем проглатывает золото и внимательно слушает, растопырив усики-тычинки: мол, куда тебе, путник? Ты называешь адрес — и лодочка плывёт. Целый час будет тебе повиноваться. Потом замрёт, как вкопанная, фиг сдвинешь. Оказался посреди реки — твои проблемы. Дальше вплавь! Или клади новую монету-восьмушку в пасть цветка.

В общем, сплошные удобства для верных слуг государства. Завидую! Хотя я и сама «из этих», моя татуировка не работает — магии нет. От коллег это можно скрыть при помощи длинных рукавов, а вот от магбота не получится. Так что не светит мне лодочка — во всех смыслах этого слова.

А жаль: ведь район Стариков, засеянный каналами, будто создан для перемещения на водном транспорте. Пешком я буду долго по нему бегать, путаясь в мостах и тупиках, которые неожиданно обрываются водой. И кентавры там отказываются от заказов: слишком уж муторно, нужный поворот можно по сто раз миновать, прежде чем заметишь. И не развернешься — чересчур узкие проулки. Как-то Патрициус со мной на спине пятился целый квартал, после чего долго ныл: «Радикулит, радикулит…».

Итак, к Дахху я двинула пешком.

Моросил дождик. От редких порывов ветра деревья встряхивались, как псы, и осыпали меня крошкой слезинок. На улице было тихо, стыло и холодно. Только под гребнями каменных мостов покачивались гондолы, гулко стукаясь друг о друга.

Мой энтузиазм в таких условиях быстро сдулся. Я понимала, что приду к Дахху раздраженная, как равнинный гном, и пыталась поднять себе настроение, дабы не портить долгожданную встречу: представляла, что я — не я, а персонаж из доброй книжки, и страдаю не просто так, а по сюжету. Иллюзия, конечно, но — редкий случай — никому не приносит зла.

Терпеть ради великой цели всегда проще, чем из-за невозможности что-то поменять.

Но тут мне повезло:

— Тинави из Дома Страждущих? — окликнул меня низкий голос.

Знакомый, но так — смутно. Я завертелась на месте, не понимая, откуда идёт звук.

— Я под мостом, в магботе, — смиренно объяснил человек.

Я повернулась к реке и увидела Эрвина Боу в жемчужном балахоне — священнослужителя и, по совместительству, информатора Иноземного ведомства. Раньше он работал в Храме Белого огня, но теперь был вынужден перейти в часовню при Академии.

— Здравствуйте, Эрвин! — удивленно отозвалась я. — А куда вы плывете в такой поздний час?

— В Академию, — седовласый священник вздохнул. — К нам приезжает архиепископ Саусберийский, из самого Асерина. Надо, чтобы всё было идеально. А у меня служки то алтарь чем-то не тем протрут, то орган так тщательно начистят, что дырки в трубах появляются. Мне тяжело их ругать — они обижаются, хотели же, как лучше. Вот, приплываю по ночам, ликвидирую последствия рьяной службы.

— Вы святой человек, Эрвин, — я покачала головой.

— Скажите это моему исповеднику, — хмыкнул священник. — Вас подвезти?

— Будет супер.

— Кстати… — Эрвин погладил короткую бороду, — Тинави, я правильно понимаю, что вы не религиозный человек?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

От неожиданности я рассмеялась.

— Нет, совсем нет, — ответила я под удивленным взглядом Эрвина Боу.

И впрямь: можно ли быть религиозным, когда знаешь этих гавриков лично? Особенно Рэндома, ага. Так и хочется его боготворить. С помощью ремня по заднице.

Священник еще раз посмотрел на меня искоса, решая, достойна ли я доверия.

— Тайна исповеди… — сказал он медленно. — Это великая тайна. Но не кажется ли вам, что иногда можно её нарушить?

— Вы не хуже меня знаете, что можно. Если что-то действительно серьезное. Особенно с учетом вашей двойной профессии.

В ответ Эрвин набожно и слегка укоряюще прижал ладони ко лбу. Там, где соединялись мизинцы, был нарисован глаз с шестью ресничками. Потом он откашлялся:

— Я буду благодарен, если на неделе мы сможем встретиться и обсудить кое-что. Чисто гипотетически, как вы понимаете.

— Без проблем. Гипотетические проблемы и гипотетические решения — мой конёк. Называется невроз. А вам точно нужна я, а не Полынь? Мы теперь отдельно работаем, — пожаловалась я.

— Думаю, мне нужны вы. Тогда договорились. Кстати, вам удобно, если я высажу вас здесь?

Мы уже были на Стариках. Черепичные крыши, узкие фасады, платаны и липы — узнаваемый пейзаж этой части города. Я попрощалась с Эрвином и по крутым, скользким ступеням поднялась на набережную канала.

* * *

Дахху я увидела издалека.

Он стоял на мосту Неразгаданной Потери, и, перегнувшись через перила, смотрел вниз. То ли на своё отражение, что было бы странно, ибо Дахху — не нарцисс; то ли на редкую кувшинку, о которой можно упомянуть в энциклопедии.

Темно-русые волосы друга вились мягкими кольцами, торча из-под шерстяной шапки. Бежевый шарф в светлую полоску свисал до земли. Он бахромой цеплялся за завитушку кованого моста — но Дахху узнает об этом только когда попробует уйти, а шарф остановит его жёстким удушением. Теплые брюки, кремовая куртка, сумка через плечо, набитая тетрадями и перьями — всё привычное. Вокруг друга рябила голубоватая сфера атмосферного купола — вместо зонта.

Я бесшумно, на мысочках, подкралась к Дахху со спины.

— Бу! — сказала я, хватая его за плечи.

Купол мгновенно лопнул. Дахху подпрыгнул, чуть не перевалившись через перила.

— Д`игирр! — выругался он на шэрхенлинге (ему кажется, что ругаться на чужих языках — это не так грубо, как на своем. Даже не представляю, как он выкручивался в путешествии).

После этого Дахху — лекарь, энциклопедист и добрейший человек всех миров — все-таки обернулся. Темноту канала озарила его робкая улыбка, будто неуверенная в своёй правомочности.

Я с места в карьер бросилась в бой:

— Что мне сделать, чтобы ты больше никуда не уезжал? Обновить ассортимент библиотек? Сымитировать чуму в столице? Может, разыграть убийство Кадии? Небо голубое, Дахху, ты хоть понимаешь, как холодно в Шолохе без тебя?

Он развёл руками:

— В ледяном Асулене холоднее. Да и Тилирия в феврале не фонтан… Знаешь, это только звучит несерьезно — плюс пять градусов. А на деле у них море, и такая влажность, что дубеешь мгновенно. Анте был очень недоволен. Нам пришлось провести там две недели, пока он разбирался с деньгами, и под конец я уже жалел, что составил ему компанию — так замёрз…

— То есть ты скучал не по нам, а по погоде. Классно, — насупилась я.

Дахху покачал головой:

— Про вас я вообще молчу… По-настоящему важные вещи не говорят вслух.

Я удовлетворенно кивнула. Так-то лучше! А то — мёрз он, видишь ли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Друг окинул взглядом высокое черное небо, подтекающее дождём, моё объемное бальное платье, подумал и вытащил из сумки обычный зонтик. Мгновение спустя мы уже вместе стояли, опершись о перила моста. Усилившийся дождь тихо барабанил по прозрачному зонту, рассчитанному на троих.

Вид на канал открывался короткий, но восхитительный. Золотые слитки света — дар фонарей — тяжело качались в тёмной воде. По обеим сторонам мозаичной набережной густо росли сливы — такие же безалаберно ранние, как вишня под моим ведомственным окном. Розовое облако лепестков укутало всё сказочной дымкой, будто слегка светящейся в ночи. На душе было тепло и грустно одновременно — вечная магия весеннего дождя.