Кулинарная книга каннибала - Карлос Бальмаседа

В этот день 10 сентября в Росарио военные расстреляли каталонского рабочего, который печатал противорежимные листовки; на следующий день в безымянной тюрьме в Патагонии эскадрон смерти в составе лейтенанта, двух капралов, сержанта и шести рядовых расстрелял двух бойцов-социалистов, обвиненных в мятеже. Меньше пятнадцати минут отделили кончину одного заключенного от смерти второго: один из них — генеральный секретарь Социалистического центра Мар-дель-Платы, а другой — Массимо Ломброзо, осужденный за предоставление своего дома для тайных политических собраний.

10

Таким образом, 11 сентября 1930 года после краткого заседания военного трибунала под руководством злобного капитана расстрельная команда оборвала жизнь испуганного повара. За четыре дня до этого на рассвете солдатский патруль в полевой форме с грохотом ворвался в «Альмасен», солдаты, выкрикивая угрозы, вошли в здание — винтовки с примкнутыми штыками, — раскидали по сторонам столы и стулья и, продолжая орать фашистские лозунги, увели с собой Массимо и Ренцо. Отец и сын оставались вместе на всем пути страданий, достаточно было одному повернуть голову, чтобы увидеть глаза другого и понять, что тому так же страшно. Они были вместе, когда их били палками, над ними издевались два дня и две ночи, стоны отца смешивались со стонами сына, один и тот же крест на Голгофе служил виселицей обоим. Силы их иссякли к тому моменту, когда их, закованных вместе с десятком измученных заключенных, погрузили в грузовик, выкрашенный в маскировочный цвет, и без единой остановки отвезли в какую-то тюрьму на пустынной границе в Патагонии.

Массимо идет к месту казни: его ведут со связанными руками, грубо толкая, по длинному сырому коридору, он переступает порог коричневой железной двери, выходит на пустынный тюремный плац, в полуденном небе солнце цвета горчицы едва прогревает воздух. Как всякий преступник, не имеющий права на помилование, Массимо делает шаг, затем еще один, он едва передвигает ноги, и расстрельная команда ставит его перед изрешеченной пулями кирпичной стеной. Здесь его оставляют одного, как кол в степи, лицом к своим палачам. И за этот гнетущий момент, пока он слышит угрюмый голос лейтенанта, командующего казнью, перед его глазами пролетают образы его жизни, словно буря красок и форм, воспоминания смешиваются без всякого порядка и логики, и крик ужаса топит его под черным смердящим капюшоном.

Ренцо оставили в живых, его приговорили к пяти годам заключения в тюрьме Ушуая, но после пыток, которые он вытерпел, остались тяжелые незаживающие раны, и его перевели в тюремный лазарет. Фельдшеры нехотя осмотрели его; фанатизм убивает здравый смысл и разъедает душу. Незаживающие раны пожирали плоть Ренцо, через несколько недель гангрена поразила правую руку, и ее ампутировали. Ренцо очнулся в операционной, перепачканный собственной кровью, его охваченное жаром тело тряслось, а свора кошмарных снов кусала его память и сердце. Он столько раз терял сознание, что у него исчезло представление о времени и своем навсегда искалеченном теле.

Через два месяца из-за резко ухудшившегося здоровья Ренцо смягчили наказание и отпустили на свободу. Он появился в «Альмасене», потеряв в весе десять килограммов, с культей в грязной потрепанной повязке. Его все еще била дрожь, сотрясавшая его плоть и кости, он передвигался с вялой неловкостью нищих. Мария встретила его с истерзанными плачем глазами, она не знала: это кающийся призрак или вырвавшееся из подземелий приведение. Она осторожно обняла Ренцо, с трудом протащила через столовый зал, взобралась с ним по главной лестнице, ввела его в комнату, там аккуратно раздела. Потом отвела в ванную, обмыла его тело теплой водой с жасминовым мылом. Это была нежная и молчаливая церемония: руки и глаза женщины скользили по израненной коже мужа. Промокнув тело Ренцо полотенцем, она одела мужа в пижаму, благоухающую сухими веточками фиалок, уложила его в кровать, зажгла белую свечу с миндалем перед ликом Лурдской Девы и погасила свет, чтобы Ренцо отдохнул от страданий. И пока он спал, она осыпала его ласками и трепетными поцелуями, шептала ему на ухо о чудесах любви, и так день за днем она — вместе с маленьким Федерико — заботилась о нем.

В начале апреля, когда задули холодные южные ветры и появились летающие вдоль побережья кормораны, страдания Ренцо окончились агонией. На рассвете 12 апреля 1931 года он тихо умер, тело его била дрожь. Глаза остались открытыми. Жизнь покинула его, когда он лежал на руках у жены, сын смотрел на него застывшим взглядом.

«Альмасен» закрыли по указу городской управы на следующий день после того, как военный патруль забрал Массимо и Ренцо Ломброзо. Окна здания оставались наглухо закрытыми, двери открывались, только когда Мария с сыном выходили на улицу и возвращались обратно, запахи кухни растворились, как колечки дыма, золотистый свет, освещавший таверну, погас, звон посуды и столовых приборов затих, исчезло ласковое и возбуждающее аппетит тепло, которое исходило от духовок и плит. И всего за несколько недель кухонный уголок превратился в воспоминания, переставшие биться своим собственным ритмом.

Осталось несколько свидетелей тех смутных времен, трагедия семьи Ломброзо рассказывалась в Мар-дель-Плате вполголоса. Клиенты не являются в обязательном порядке друзьями, и стольким людям все равно, что у соседей несчастье. Лишь немногие члены Социалистической партии пришли к вдове, чтобы предложить помощь и утешить, тактичные сердечные визиты были своего рода бальзамом посреди этой безымянной чумы, жертвой которой стало и семейство Ломброзо.

У Марии и Федерико остался небольшой капитал, заработанный в «Альмасене», так что они могли жить в заточении в огромном доме без денежных поступлений, пока снаружи на улицах города фашисты продолжали охоту. Постепенно мать и сын залечивали раны, дезинфицировали разбитые сердца, понимая, что страх должен обернуться безумной надеждой и надо или пережить ад при жизни, или смириться со своей смертью: пуля в висок, петля на виселице, выстрел в темноте одинокого отчаяния.

Федерико вырос в единственном месте на земле, где его мать обрела наконец спокойствие, — на кухне «Альмасена». День за днем маленький Ломброзо возвращался из школы, делал домашние задания, играл немножко с приятелями, а потом мать и сын окапывались на кухне и вместе постигали драгоценные секреты, которые оставили Лучано и Людовико Калиостро в «Поваренной книге южных морей». Весной 1941 года Мария, воодушевленная вновь проявившимся волшебством, которое ей явили кулинарные рецепты, изобретенные ее кузенами, отодвигает с дверей засовы и задвижки, снимает ставни и открывает окна, зажигает в столовом зале лампы и свечи, моет посуду, до блеска натирает столовые приборы, наполняет подвалы съестными припасами, придумывает рецепты и гастрономические изыски для меню заново открывшейся таверны. Она распорядилась выкрасить фасад «Альмасена», наняла помощников на кухню и двух официанток и 8 октября в полдень снова открыла для посетителей двери «Альмасена Буэнос-Айрес».

Прошло десять лет со дня трагедии.

Город Мар-дель-Плата за отвратительные сороковые сменил кожу, консервативный режим оставил свою непристойную печать в конструкциях зданий, которые ныне уже стали легендарными: «Рамбла Казино», театр «Аудиториум», холодный отель «Провинсиаль», курорты «Плайа Гранде», городской Дворец Правительства, новая трасса № 2, соединяющая федеральную столицу и побережье. А с прибытием сотен иммигрантов, бежавших от ужасов Второй мировой войны и от голода, охватившего Испанию после гражданской войны, жилые районы увеличились, в центре города забурлила жизнь, там кастильское наречие смешивалось с другими испанскими диалектами, с французской, итальянской речью. Сюда также приехали тысячи мужчин и женщин, которые пересекли всю страну, чтобы найти приют в большом туристическом городе, в который к тому времени превратился маленький курортный городок. Это было в те славные времена, когда город окрестили Жемчужиной Атлантики.

11

5 февраля 1979 года: тот самый несчастливый день, в который Беатрис Мендьета натолкнулась на покрытое нечистотами тело маленького Ломброзо и на останки его матери Марины Ферри. Офицер Франко Лусарди заканчивает прибираться на столе, чтобы сменщик не придрался к беспорядку, — сложил заявления, папки для бумаг и папки с делами, пару дешевых ручек, листы копирки, вычистил полные окурков пепельницы, убрал кофейные чашки, пустую упаковку от жевательной резинки, утренние газеты. Лусарди чувствует, что вот подходит к концу еще один день, результат которого — морда в сортире и руки по локоть в дерьме, он полагает, что нельзя вляпаться в заразу и не подхватить лихорадку. Прошло несколько часов, как Беатрис Мендьета закончила давать показания и ушла из комиссариата. В голове молодого полицейского все еще булькает водопад слов, низвергнутый этой женщиной, и он чувствует кислый запах. «От запаха неприятностей так сразу не избавишься», — думает Лусарди. Остается резкий привкус во рту, покрасневшие глаза, оцарапанная кошмарами, обернувшимися жестокими истинами, кожа.