Ужин моего таракана - Володя Злобин

Вера непонимающе прошептала:

— Антон…!?

Неожиданно прокашлявшись ото сна, ругнулся разбуженный гром. Точно какая–то небесная кухарка загремела кастрюлями, и с грохотом небо жадно припало к земле–любовнице. Я застыл в кустах, питаясь усиливающимся жалобным криком: «Антон!». Вера крутилась вокруг своей оси, закручивая испуг в мягких, но испуганных глазах.

И тут на сцене появился Борис.

На нем была черная фетровая шляпа с полями и воткнутым в верхушку гусиным пером. К полям, как у знаменитого пирата Черная Борода, были прилеплены длинные тлеющие фитили, роднившие шамана с дьяволом. Серый дым от ароматических фитилей окутывал бородатого мага таинственной вуалью. Полную фигуру скрадывал старый, местами продранный непромокаемый женский плащ. На застегнутой груди белой краской была выведена корявая пентаграмма и фраза: «Сатана, я умру за тебя!». Борис вышел, словно из ниоткуда, и это смешное, сделанное на скорую руку одеяние, вовсе не заставляло хохотать, а наоборот, пугало.

Борис громко вопросил и его голос сбил старую хвою с деревьев:

— Готова ли ты, дева, отдать свою жизнь во имя хозяина нашего, Сатаны?

— Антон… — прошептала Вера, оглядываясь по сторонам, и бледность захватила ее лицо, — где ты!!?

— Смертная, отвечай же, готова ли ты участвовать в ритуале по призыву нашего всенощного хозяина? Готова ли ты окропить своей девственную кровью жертвенную пентаграмму?

Вера стала отступать в сторону деревьев и, прижав корзину для грибок к груди, мертвенно проговорила:

— Я не понимаю о чем вы. Простите, честно…

Борис уже стоял ко мне полубоком, поэтому мне показалось, что он зашептал девушке какие–то слова. Это было похоже на заклинание, и деревья, точно войдя в транс, сорвались с корней и затанцевали вальс. Никакой уважающий себя шаман, не согласился бы, сделать то, что предпринял Борис. Издеваться над людьми это для меня, а не для тех, на кого возложена миссия кормчего между множеством миров. Это, как будучи миллионером, отжимать десятки у школьников. Спасает то, что все мы, в этом дурдоме на колесах, самоучки и никогда не следуем прописанному канону.

Воздух напитался, как губка водой, энергией. Я почувствовал бешеный прилив сексуальной активности, в джинсах стало тесно, а в желудке рассосалась слабость. Чистота Веры, какая может быть только у целомудренного человека, выплескивалась наружу и пронизывала меня насквозь. Защитный механизм, задействовавший самые сильные стороны личности, теперь питал меня энергией. Это было также прекрасно, как заснуть в библиотеке, среди упокоенного знания или принять ванну прямо у подножия скал, в горячем источнике.

Борис уже громче что–то продолжал шептать и под эти ритмичные мантры я сделал то, что хотел, войдя в свой физиологический ритм. Это было довольно странно, получать таким необычным, даже космическим методом удовольствие и выражать его столь примитивным, доступным каждому подростку, механическим способом. Возможно, я какой–то духовный импотент, которому, чтобы возбудиться, нужно видеть страдание и растерянность чужого человека. Я начал мастурбировать. А Боря заорал, выполняя возложенную на него роль:

— САТАНА ЯВИСЬ! ЯВИСЬ САТАНА!

Борис воздел руки к небу, и оно выстрелило из пушки. Сорвавшийся с места в карьер ветер, взыграл пламя пентаграммы, которое свило шаману грозный ореол, взметнувшись до уровня плеч, и дыхнувшее смогом на Веру, уже прижавшуюся к деревьям. Закаркали вороны, кружившиеся над просекой, тонким фальцетом вклинился волк, которому мастерски подражал камлающий Борис. Заревел медведь, и противно загорланила речная чайка.

Вера ринулась в чащу, ровно в тот момент, когда я кончил. И с последней каплей, упавшей на землю и листья, ко мне вернулось противно чувство, будто я выпил водки. Боря понурый стоял на поляне и не рождалось в природе больше того буйства, что возбудило меня, и обратило в бегство Верочку. Выпал осадок, как после совершения мелкого преступленья, за которое наказали постороннего человека. Все эти игры в Вельзевула отдают пятнадцатилетней готикой. Мне же уже ближе к двадцати.

Соединив молнию на джинсах, я, довольно улыбаясь, вышел на свет. Боря отодрал от шляпы дымящиеся фитили, бросил их в траву и ожесточенно, будто сражался со змеей, затоптал их.

— Зачем ты так с ней? Чистейший человек. Не то, что мы с тобой. На нее люди будут смотреть, и радоваться, а на нас глядеть и смеяться. Она для пользы человеческой создана.

Я пожал плечами, безразлично смотря на потухший огонь пентаграммы. Боря выложил ее кривовато, при ближайшем рассмотрении она больше напоминала чертеж пьяного математика.

— Мне это нравится. Как я тебе говорил, это для меня пища. Если я не буду этого делать, то умру от истощения.

Пришла его очередь пожать плечами:

— Я сделал очень плохое дело и понесу за него наказание. С тебя должок, мой друг. А духам все–таки понравилось, смотри, как бесятся, шальные. Но ее выведут из леса, помогут. Видишь, как закачались кроны, на полном то безветрии. Довольны, хохочут. И почему меня выбрали именно эти шалуны, а не степенные и сильные духи. Видимо человек я такой, слабый. Человек заслуживает тех духов, которые к нему явились.

Сосны колыхались, как иголки под магнитом, хоть и отчетливо ощущалось безветрие. Казалось, в небе колдовал невидимый факир, желающий пробудить природу ото сна.

Борис, тяжело вздохнув, принялся очищать полянку:

— Пойдем ко мне, ночь сегодня будет гнойная. Сегодня что–то случится.

Мне тогда очень понравились эта его фраза: «гнойная ночь». Она должна быть обязательно желтой… от яда и от луны, которые сидели во мне.

Ночь быстро налилась желтой лунной слизью, точно в космосе выдавили тугой гнойник. Тучи в черных коронах и с пугающим желтком в сердце, были насажены на вертел лунных лучей. Казалась, они медленно поворачиваются вокруг своей оси, словно в небе крутилось какое–то древнее, выползшее погреться в ночи зло. Его когти скребли по ставням дома, на крыльце которого я сидел.

Вокруг фонаря не вилось даже мошек.

В такую ночь всегда совершается что–нибудь страшное: лютует смиренный крестом, да загнанный в болото лесной бог, маньяк надевает клетчатую рубашку или ВИА Сливки выпускает новый сольный альбом.

— Большое зло случится, — покачал головой Борис, — очень большое.

— Война? — спросил я, — когда советские археологи вскрыли гробницу Тамерлана, то на следующий день началась война.

— Нет, не это, — отмахнулся Борис, и его сальные волосы тускло блеснули, — правило трех «Н». Ничего никуда никогда не уходит просто так. Если потревожить сильного человека, погребенного в земле, то высвободится часть энергии, которой он обладал при жизни, и которую унесло его тело в могилу. Поэтому любой археолог был свидетелем аномалий на раскопе, так как сила не растворяется в пустоте. Но я не об этом хотел тебе сказать. То, что мы сегодня сделали, неправильно. Это приведет к плохому. Мы могли обойтись без этого, но оказались слабее, чем есть.

Я равнодушно пожал плечам и, вторя мне, две огромные тучи, тянувшиеся по гербу звездного поля, начали втягиваться друг в друга. Небо пожирало само себя. Что оно потом выплюнет сюда, вниз?

— И что в этом такого плохого? Ты же знаешь меня. Я живу тем, что питаюсь отданными мне эмоциями. Для этого я и… подшучиваю над девушками. Все в жизни чем–то питается, я — эмоциями других людей. А ты?

Увы, в жизни разговоры совсем не такие красивые, как в интернете. Меня плющит от того, что я говорю какими–то банальностями, что я стал самим собой. Человеком, без заранее выученных декадентских цитат. В нашем мире я палочка без нуля, где оба этих слова имеют исключительно сексуальное значение, и образуют главный культ всеобщего поклонения: член.

Я пожалел, что не пью водку. Боря оприходовал уже целый бутыль, но не пьян, а сосредоточен. Другие две бутылки он убрал в погреб. Я не стал спрашивать зачем. На моей памяти он всегда прятал две бутылки водки в погреб, а одну выпивал. Я не знал, куда они потом деваются и для чего нужны шаману. У него, в отличие от бурятских собратьев по ремеслу, есть фермент, расщепляющий спиртовые соединения. Да и мухоморов он, не смотря на разговоры о них, почти не признает, хотя вреда от них явно меньше, чем от этиловых литров. Если честно, я считал Бориса простофилей. Человеком, живущим отрешенной бездумной жизнью. Он понемногу нахватался верхов, сошел с ума от пьянства, но в нем нет стержня, который указывает направление, как магнит в компасе. Даже у меня, трусливого слабака, имеется внутренний нуклиус. А у Бориса его нет. Живет для просто так. Отрежь ему бороду — ничего интересного не останется.

— Я питаюсь огненной водой, — Борю потихоньку начало накрывать, — но не бью же при этом стеклотару! И я не ненавижу борщ, прежде чем его съесть. Понимаешь?