Юг без севера (Истории похороненной жизни) - Чарлз Буковски

Я встал с места и медленно пошел по проходу между сидений. Дотянулся до ринга и слегка пихнул Хэма в бок.

- Мистер Хемингуэй?

- Да, в чем дело?

- Я бы хотел выйти против вас.

- Боксерский опыт есть?

- Нет.

- Иди и заработай.

- Я хочу надрать вам задницу.

Эрни расхохотался. Секунданту в углу он сказал:

- Выдай парнишке трусы и перчатки.

Парень соскочил с ринга, и я пошел за ним по проходу в раздевалку.

- Ты спятил, пацан? - спросил меня он.

- Не знаю. Нет, наверное.

- Вот. Померяй трусы.

- Нормально.

- Ого... Слишком здоровые.

- На хуй. Сойдут.

- Ладно, давай кисти перемотаю.

- Никаких перемоток.

- Никаких перемоток?

- Никаких перемоток.

- А загубник?

- Никакого загубника.

- Ты в этих башмаках драться выйдешь?

- Я выйду драться в этих башмаках.

Я зажег сигару и вышел в зал следом за ним. Я шел по проходу и курил сигару.

Хемингуэй снова взобрался на ринг, и на него надели перчатки. В моем углу никого не было. Наконец, кто-то вылез и тоже натянул на меня перчатки. Нас вызвали на центр ринга давать инструкции.

- Так, когда войдете в клинч, - начал рефери, - я...

- Я не вхожу в клинч, - сообщил я судье.

Инструктаж продолжался.

- Ладно, теперь по своим углам. После гонга выходите и деритесь. Пусть победит лучший. А вам, - обратился ко мне рефери, - лучше сигару изо рта вынуть.

Когда ударил гонг, я вышел на середину с сигарой. Набрав полный рот дыма, я выпустил его в лицо Эрнесту Хемингуэю. Толпа заржала.

Хэм двинулся на меня, сделав хук и целясь в корпус, и оба раза промазал. Ноги у меня двигались быстро. Я станцевал маленькую джигу, пошел на него - пух пух пух пух пух - пять быстрых ударов Папе по носу. Я взглянул на девчонку в переднем ряду, очень хорошенькую, и тут Хэм засадил мне справа, размазав сигару мне по физиономии. Она обожгла мне рот и щеку, я смахнул горячий пепел. Выплюнул сигарный окурок и сделал хук, целясь Эрни в живот. Он провел апперкот правой, а левой поймал меня в ухо. Увернулся от моей правой и серией ударов загнал меня на канаты. С ударом гонга он смачно завалил меня правой в подбородок. Я поднялся и побрел в свой угол.

Подошел мужик с ведерком.

- Мистер Хемингуэй хочет узнать, не желаете ли вы еще один раунд? спросил он.

- Передайте мистеру Хемингуэю, что ему повезло. Мне дым попал в глаза. Пусть даст мне еще один раунд, и я докончу работу.

Мужик с ведерком отошел, и я увидел, как Хемингуэй засмеялся.

Прозвенел гонг, и я выскочил. Мои удары стали попадать в цель, не слишком жестко, но в хороших комбинациях. Эрни отступил, стал пропускать удары. Впервые в жизни я заметил сомнение у него в глазах.

Кто этот мальчишка? - думал он. Я сократил интервалы между ударами, заработал жестче. Каждый мой удар приземлялся хорошо. В голову и в корпус. Напополам. Я боксировал, как Сахарок Рэй, и бил, как Демпси.

Я прижал Хемингуэя к канатам. Упасть он не мог. Каждый раз, когда он валился вперед, я поправлял его новым ударом. Сплошное убийство. Смерть после полудня.

Я отступил, и мистер Эрнест Хемингуэй рухнул в отключке.

Я расшнуровал перчатки зубами, стянул их и соскочил с ринга. Прошел в свою раздевалку - то есть, в раздевалку Хемингуэя - и залез под душ. Выпил бутылку пива, закурил сигару и сел на краешек массажного стола. Эрни внесли и водрузили на другой стол. Он еще не пришел в себя. Я сидел голышом и смотрел, как они хлопочут над Эрни. В комнату набились и тетки, но я не обращал на них внимания.

Потом ко мне подошел какой-то парень.

- Кто вы такой? - спросил он. - Как вас зовут?

- Генри Чинаски.

- Не слыхал, - сказал он.

- Услышишь, - ответил я.

Подошел весь остальной народ. Эрни бросили одного. Бедный Эрни. Все столпились вокруг меня. И женщины тоже. Все просто пожирали меня глазами, если не считать одного места. По-настоящему классная чувиха просто впилась в меня взглядом.

Похожа на светскую бабу, богатую, образованную и прочее - хорошее тело, хорошая мордашка, хорошая одежда и все остальное.

- Чем вы занимаетесь? - спросил меня кто-то.

- Ебусь и пью.

- Нет-нет, я имею в виду род занятий.

- Мою посуду.

- Моете посуду?

- Ага.

- А хобби у вас есть?

- Ну, не знаю, можно ли это назвать хобби. Я пишу.

- Вы пишете?

- Угу.

- Что?

- Рассказы. Довольно неплохие.

- А вас печатают?

- Нет.

- Почему?

- Не посылаю.

- А где ваши рассказы?

- Вон там. - Я показал на драный картонный чемодан.

- Послушайте, я - критик газеты Нью-Йорк Таймс. Вы не возражаете, если я захвачу ваши рассказы домой и прочту их? Я все верну.

- Я-то не возражаю, чувак, только я не знаю, где я буду.

Классная светская чувиха выступила вперед:

- Он будет со мной. - И продолжила: - Давай, Генри, влатывайся. Ехать долго, а нам надо много чего... обсудить.

Я оделся, и тут Эрни пришел в сознание.

- Что произошло, к чертям собачьим? - спросил он.

- Вы встретились с достойным противником, мистер Хемингуэй, - сообщил ему кто-то.

Я закончил одеваться и подошел к его столу.

- Вы хороший человек, Папа. Всех победить все равно невозможно. - Я пожал ему руку. - Смотрите не выпустите себе мозги.

Я ушел с классной чувихой, и мы сели в открытую желтую машину длиной в полквартала. Она вела машину, отжав рукоятку газа до самого полу, а в повороты вписывалась скользя, скрежеща и безо всякого выражения на лице. Это был класс.

Если она любила так же, как ездила, ночка меня ожидала просто дьявольская.

Жила она в холмах, сама по себе. Дверь открыл привратник.

- Джордж, - сказала она ему, - возьми на ночь выходной. Хотя нет возьми всю неделю отгулов.

Мы вошли: на стуле сидел крупный парень со стаканом в руке.

- Томми, - сказала она, - потеряйся.

Мы прошли в дом.

- Кто это был? - спросил я.

- Томас Вулф, - ответила она. - Зануда.

Она задержалась в кухне, взяла квинту бурбона и два стакана. Затем сказала:

- Пошли.

Я последовал за ней в спальню.

На следующее утро нас разбудил телефон. Звонили мне. Она передала мне трубку, и я сел на постели с ней рядом.

- Мистер Чинаски?

- Ну?

- Я прочел ваши рассказы. Я был так взволнован, что всю ночь глаз не сомкнул.

Определенно, вы - величайший гений десятилетия!

- Только десятилетия?

- Ну, возможно, и всего века.

- Это лучше.

- Редакторы Харперза и Атлантика сейчас здесь со мной. Вы можете не поверить, но каждый из них принял по пять рассказов для последующей публикации.

- Я верю, - ответил я.

Критик повесил трубку. Я лег обратно. Светская чувиха и я занялись любовью еще один раз.

ХВАТИТ ТАРАЩИТЬСЯ НА МОИ СИСЬКИ, МИСТЕР

Большой Барт на Западе был падлой, каких мало. У него был самый быстрый револьвер, и он перетрахал больше разнообразных теток, чем кто бы то ни было. Он не особенно любил мыться, пиздеть и выходить вторым в игре. Помимо этого он заправлял караваном, ходившим на Запад, и никто из мужиков его возраста не перестрелял больше индейцев, не перееб больше баб и не поубивал больше белых, чем он.

Большой Барт был велик и знал это - все остальные тоже это знали. Даже пердел он исключительно - громче обеденного гонга; мошонка у него тоже хорошо висела. Его темой было безопасно провести фургоны, отыграться на телках, грохнуть несколько человек и - обратно за следующей партией. У него была черная борода, грязная жопа и лучезарные желтые зубы.

Он только что отымел молодую жену Билли Джо так, что та чуть богу душу не отдала, а самого Билли Джо заставил смотреть. Он заставил жену Билли Джо разговаривать с Билли Джо, пока этим занимался. Он заставлял ее говорить:

- Ах, Билли Джо, какой запридух продирает меня от гузна до горла, аж в зобу спирает! Билли Джо, спаси меня! Нет, Билли Джо, не надо меня спасать!

После того, как Большой Барт кончил, он заставил Билли Джо себя подмыть, а затем они все отправились плотно пообедать cолониной с лимовыми бобами и галетами.

На следующий день они наткнулись на одинокий фургон, сам по себе кативший по прерии. На козлах сидел какой-то костлявый пацан лет шестнадцати, весь в чирьях.

Большой Барт подъехал к нему.

- Эй, пацан, - сказал он.

Пацан не ответил.

- Я с тобой разговариваю, пацан...

- Пошел в жопу, - ответил пацан.

- Я Большой Барт, - сказал Большой Барт.

- Пошел в жопу, Большой Барт, - сказал пацан.

- Как тебя зовут, сынок?

- Меня называют "Пацан".

- Слушай, Пацан, человеку никак не пробраться через эту индейскую территорию в одиночку.

- Я собираюсь, - ответил Пацан.

- Ладно, яйца у тебя не казенные, Пацан, - сказал Большой Барт и собрался уже было отъезжать, когда полог фургона откинулся, и наружу вылезла этакая молоденькая кобылка, дойки по сорок дюймов, прекрасная круглая задница, а глаза - как небо после хорошего дождя. Крутанула она своими глазищами в сторону Большого Барта, и его запридух встрепенулся у луки седла.