Анна Герман - Александр Жигарев

Да, Хелена была талантлива, молода и крепка здоровьем. Она легко покоряла вершины, которые многим, даже очень талантливым людям, оказывались не под силу.

Она обожала сцену, свет прожекторов, восторженные вопли публики. Не меньше любила и шумные застолья в лучших варшавских ресторанах, когда одетые по последней моде, пахнущие дорогой французской косметикой мужчины забывали о своих спутницах при одном появлении Хелены в зале. Она одевалась в голубые потертые джинсы и в черную, тесно облегавшую кожаную куртку. На шее красовалось янтарное ожерелье. Всегда появлялась в окружении поклонников. С соседних столиков им слали сверхдорогие французские коньяки, советское шампанское, испанские вина... Такие вечера частенько заканчивались шумным выступлением Хелены в сопровождении ресторанного оркестра. Словом, сплошной "шик"! И все же карьера Хелены Майданец оказалась недолгой и бесславной. Она поехала на гастроли в Париж. Там, долго не раздумывая, за приличный гонорар согласилась сняться в порнографическом журнале. После этого ей запретили выступать в Польше. А через год о ней забыли, как будто ее никогда и не было.

Анна задумывалась, пытаясь найти причину стремительного взлета и падения Хелены Майданец. Отсутствие принципов? Пустая растрата таланта? Стремление девушки из бедной семьи обогатиться и, как Золушка, стать обладательницей сказочных богатств и драгоценностей? Да, но ведь Золушка получила все это как награду за прилежание, старательность и доброту... А сама Аня? Она ведь тоже из бедной семьи, которая до сих пор не имеет своего угла и вынуждена ютиться на частной квартире. Аня вспоминала первую зарплату, которую ей торжественно вручил Скомпский, и как она стремглав неслась на телеграф, чтобы все эти деньги отправить домой. Знакомые озорно подмигивали Анне: "Ну, ты теперь артистка-миллионерша". Она лишь улыбалась в ответ. Никто не знал, что эта "миллионерша" еле сводит концы с концами, откладывая каждый лишний грош на кооператив, на новое платье и туфли, которые просто необходимы на сцене. Что часто не ужинает, и не только потому, что после концертов не успевает в ресторан. Просто ужин в ресторане ей не по карману.

Впрочем, сама Анна меньше всего думала о неустроенности быта, нужду с ранних лет воспринимала как естественное состояние. Она не жаловалась на судьбу и умела радоваться жизни, хорошей погоде, добрым словам режиссера, искренним улыбкам друзей, новой песне. Хотя бы той, которую недавно сыграла Кася Гертнер.

А песня эта овладела Анной! Мелодия была простой, легко запоминающейся, некоторые музыкальные моменты напоминали известные вроде бы песни. Но какие именно, она, как ни старалась, не могла вспомнить. Правда, текст казался ей многословным для эстрадной песни и трудным для восприятия.

В кафе на углу

Каждой ночью - концерт.

Так остановитесь на пороге,

Танцующие Эвридики,

Прежде чем рассвет

Первым лучом ляжет на стену,

Пусть раскроют вам объятья

Захмелевшие Орфеи.

Ветер разгулялся в переулках,

Он играет на деревьях, как на струнах.

Это поет Орфей

Или деревья так шумят...

Река шумит под мостом,

Исчезла черная тень фонарей,

Люди входят в кафе,

На улицах обычный шум,

А ветер танцует на улицах.

Ветер словно пьяный

И развешивает на ветвях

Вытканную из паутины шаль.

Какие у тебя были

Удивительные губы, Эвридика.

Какие у тебя пустые глаза, Эвридика.

А ветер танцует в аллеях,

Ветер колобродит, как пьяный.

Туман рассеивается,

И остается, только и остается

Черный кот.

По структуре песня лишена логически ясного сюжета. Персонажи древнегреческой мифологии соседствуют с хмельными посетителями кафе, в котором они забывались ночью, а утром выходят на улицу, будто вырванные из волшебной сказки...

Анна уже обратила внимание, что многие песенные тексты в отрыве от музыки казались примитивными. Они приобретали выразительность, когда в сочетании с мелодией становились песней, законченным музыкальным произведением. У песни свои законы, свои художественные критерии и требования, а критики, пытающиеся отдельно оценивать музыку и текст, допускают очевидный просчет.

Однажды после концерта в одном из сельских клубов Юлиан Кшивка попросил артистов задержаться.

- Вот что, - радостно потирая руки, произнес он, - у меня для вас приятное известие. Через неделю у нас гастроли в столице. Вам ли объяснять, что это не только приятно, но еще и ответственно... - Улыбка его погасла. Ее сменила озабоченность, смешанная даже с растерянностью. - Вы знаете, какие в Варшаве "акулы пера", - переступая с ноги на ногу, продолжал Кшивка, - они только и ждут таких, как мы, провинциалов. Две разгромные статьи в прессе и мы можем спокойненько проститься друг с другом. И с эстрадой - тоже.

- Да что это вы, пан Юлиан! - прервал его кто-то из актеров. - Начали за здравие, а кончаете...

- Нет-нет, - мгновенно отреагировал Кшивка, - это я так, для тонуса. Я верю в вас, верю в наш "Рассвет над Африкой", верю в его художественную убедительность. - Потом, повернувшись к Анне, добавил: - А ты, между прочим, будешь держать в Варшаве экзамен, новый экзамен перед тарификационной комиссией. Так что давай-ка работай!

Потом Кшивка пожалел, что так напугал актеров. На прогонах даже опытные артисты заволновались. Стали спотыкаться на ровном месте, забывали текст, фальшивили. Их волнение заразило и молодых коллег, Анна вообще две ночи не спала, ворочалась с боку на бок, часами смотрела в потолок.

- Посмотрите, на кого вы похожи! - закричал Кшивка накануне последней репетиции в Жешуве. - И это артисты, едущие покорять столичных зрителей?! Нет, вы больше похожи на только что выписавшихся из больницы. В конце концов, возьмите себя в руки!.. Или берите бюллетени - и я отменяю гастроли!

Но бюллетеней артисты не взяли, в Варшаву приехали бодрые, веселые, как будто выступления в столице для них - привычное дело. Последняя репетиция накануне концерта прошла гладко, без суеты и пререканий.

Перед самым выходом на сцену Анна почувствовала легкое головокружение, даже пошатнулась. Лицо ее побледнело. Но никто не обратил на это внимания: все были заняты собой... Она удивилась, когда со сцены обнаружила, что в зале немноголюдно, много пустых мест. В третьем ряду, посапывая, клевал носом какой-то старичок. Но это нисколько не смутило ее. Пела с подъемом, легко, изящно. Сегодня у нее получалось все. Как жаль. что сегодня - это не завтра, когда надо будет петь перед тарификационной комиссией. Сумеет ли она удержать форму, справиться с волнением?

Зал взорвался аплодисментами. Трудно было понять, как могло при столь небольшом количестве зрителей получиться столько шума и даже, как ей показалось, топота: Дремавший старичок оживился и неистово бил в ладоши. Впрочем, иногда он разъединял руки, чтобы послать Анне воздушный поцелуй... Она кивнула ему и улыбнулась. Спела на бис, потом под неистовый шум и одобрительные крики зрительного зала вышла за кулисы, почувствовала, как ее целуют, кто-то до боли сжимает руки, и вновь ей стало плохо, пот выступил на лбу, она с трудом нашла свободный стул, не села, а, скорее, плюхнулась на него.

- Молодчина! - услышала она где-то рядом слова Кшивки. - Я в тебе не ошибся!

Виски сжимало, пол под ногами качался, как корабельная палуба. Она попросила, чтобы вызвали такси и, не переодевшись, лишь накинув кофточку на плечи, поехала в гостиницу. Как назло, замок плохо открывался. Наконец он поддался, и Анна, не включая свет, ощупью добрела до кровати и упала на нее, уткнувшись головой в подушку.

xxx

Перед комиссией она пела спокойно, уверенно, легко и свободно. Анна чувствовала, что и сегодня ей все удается. Неожиданно она поймала себя на мысли, что совсем не торопится уходить со сцены: ей хотелось петь. Она видела знакомое, чуть припухшее лицо известного актера Александра Бардини, его большие, черные, чуть насмешливые и доброжелательные глаза. Сегодня она, наверное, сдаст экзамен. Ее будут хвалить! Но это казалось не самым главным. Главное - петь. Это сделалось самой важной частью бытия, смыслом всего.

Ее взгляд встретился с доброжелательным взглядом Людвика Семполинского - замечательного эстрадного актера, превосходного исполнителя жанровых песен, куплетиста и пародиста. Семполинскому было далеко за пятьдесят, он казался неловким и медлительным. Но стоило ему выйти на сцену, как он становился на удивление пластичен, изящен. Накануне войны в одном из варшавских кабаре в костюме Чарли Чаплина он спел острые сатирические куплеты "Тен вонсик", что значит "О, эти усики", - яркую, характерную сатиру, едко высмеивающую бесноватого фюрера. Эти сатирические куплеты подхватила вся Польша и пела в дни, предшествовавшие сентябрьской катастрофе 1939 года - нападению Германии на Польшу, - и во время гитлеровской оккупации. За исполнение этих куплетов полякам грозил Освенцим. За Семполинским охотилось гестапо. Но ему удалось скрыться от гитлеровских ищеек. Сразу же после освобождения, как и Мечислав Фогг, он организовал свой маленький театр. Прошло немало лет, но, что бы ни пел Людвик Семполинский на эстраде, он обязательно заканчивал концерт своим коронным номером "О, эти усики"...