Анна Герман - Александр Жигарев

Синьора Бианка ела с аппетитом, время от времени порицая западную пропаганду за недобросовестность.

- Знаешь, - сказала Анна Ханке в этот вечер, - я, пожалуй, завтра куплю билет на самолет и вернусь домой.

Ханка внимательно посмотрела на нее.

- Почему? Потому, что на радио забастовка? Или потому, что ты не можешь брать уроки пения? А ты думаешь, мной кто-нибудь занимается? Я тоже здесь никому не нужна. Ты пойми, Анна: мы с тобой не просто за границей. Мы с тобой в музее. Нам посчастливилось в этот музей попасть - и это одна из самых больших радостей в жизни. Так давай обойдем его, сохраним в своей памяти хотя бы частичку прекрасного!

Они вставали рано, пили горячее молоко, съедали по бутерброду и отправлялись в город. Иногда Анне казалось, что уже больше нет сил осматривать древние храмы, художественные галереи, гениальные творения зодчих. Сколько впечатлений! А Ханка все вела и вела ее за собой! Как опытный гид, она в деталях рассказывала ей об исторических памятниках, которые сама видела впервые. Анне уже начало представляться, что ее профессия эстрадной певицы - нереальна, что она осталась где-то там, в Польше, далеко-далеко. И что теперь смысл ее жизни - в познании истории человечества, его поступательного пути к цивилизации.

За два дня до отъезда рано утром раздался телефонный звонок. Звонил Карло Бальди.

- Синьора Анна, - раздался его торжественный голос в трубке, - я приглашаю вас отужинать со мной вечером.

- Как же так, синьор Карло, - съязвила неожиданно Анна, - ведь ужин стоит денег, а деньги...

На той стороне провода рассмеялись.

- Э, синьора, так ничего и не поняли! Деньги существуют для удовольствия, для того, чтобы их тратить...

Он повез ее в пригород Рима, типичный итальянский ресторанчик с острой кухней и неаполитанским оркестром.

- Извините, - оправдывался он, - что я уделил вам так мало времени. Впрочем, сами видите, забастовка... Ну ничего, когда вы приедете сюда снова...

- О, - перебила его Анна, - да вы фантазер! Два раза по стипендии не присылают. А петь меня, как Аделина Патти, вы не научили.

- А вы почему не привезли икру? - засмеялся Бальди.

Вскоре он перешел на "ты":

- Ты себе не представляешь, какая у меня трудная работа! Я почти не бываю дома. Ты думаешь, иметь голос - это все? Кстати, я ведь ни разу не слышал, как ты поешь. Ну да ладно: все славяне поют плохо!

На сей раз Анна не обиделась, ее забавлял Бальди.

- Больше всего в жизни, - терзая воротник, ныл он, - я ненавижу песни! Не могу их слышать... Ненавижу певцов и певиц: чопорных, надутых идиотов, они делают вид, будто их волнует искусство. Ха, их волнуют "мани"!

И он пустился в рассуждения о жалком тщеславии, фантастической жадности и патологической лени, присущих, по его глубокому убеждению, большинству эстрадных звезд. Приводя примеры из жизни знакомых артистов, он всякий раз полушепотом вставлял: "Но это между нами!"

На следующий день она проснулась поздно. Ханка не рискнула ее будить и одна отправилась в собор святого Марка. В соседней комнате что-то напевала синьора Бианка.

"Вот и подходят к концу мои римские каникулы, - подумала Анна. Конечно, здорово было побывать в Риме, столько увидеть! Но в отчете надо обязательно указать, что с профессиональной точки зрения такие поездки бессмысленны, с туристической - очень полезны".

В Варшаве прямо с аэродрома она поехала по комиссионкам покупать "итальянские сувениры". Купила (втридорога заплатив) модные темные очки для Анели (Анна на мгновение представила Анелю в этих очках и машинально вздрогнула, будто ощутила на себе ее колючий взгляд). Маме - чулки (для бабушки везла репродукцию картины Рембрандта), Кшивке - бутылку настоящего итальянского вермута. В паспортном отделе Министерства культуры ей передали телеграмму: "Бона сера, синьорита, ждем в Жешуве. Кшивка". И от шутливого текста телеграммы, и от того, что о ней думают и ждут, Анне сделалось удивительно легко и весело. Она вдруг поняла, чего ей так не хватало в огромном просторном Риме. Не хватало "мелочи" - занятости, постоянного эмоционального подъема, в котором она находилась с тех пор, когда первый раз вышла на сцену.

И снова все завертелось, закрутилось в привычном ритме. Переезды из одного местечка в другое, переполненные залы домов культуры, домов офицеров, провинциальных театров. Теперь она пела еще более уверенно, с подъемом, легко и непринужденно, будто она действительно брала уроки музыки у прославленных итальянских маэстро.

Однажды Анна попробовала спеть в концерте песню "Танцующие Эвридики", которую несколько месяцев назад ей показала Катажина Гертнер. Успех превзошел все ожидания! Анну долго не отпускали со сцены, она кланялась, посылала воздушные поцелуи зрителям, пыталась уйти, но аплодисменты не затихали. Такое в ее творческой биографии случилось впервые, обычно новые песни проходили почти не замеченными публикой. Тут же ей пришлось петь несколько раз. Она видела, как с левой стороны, из-за кулис, на нее смотрят глаза ее товарищей - удивленные, доброжелательные, восторженные.

Прошло еще несколько месяцев, Не было ни выходных, ни просто свободных часов. С матерью и бабушкой удавалось повидаться лишь на считанные минуты. И снова в автобус. И снова дорога к очередной "базе". Правда, иногда на имя Юлиана Кшивки приходили телеграммы из вышестоящих концертных организаций. Анну приглашали одну на ответственный концерт в Варшаву или Катовице. Кшивка громко ругался, теребил телеграмму:

- Что они, не понимают, что у нас спектакль и что у нас нет второго состава?.. - Потом замолкал и спустя несколько секунд добавлял: - Ладно, постарайся вернуться поскорее.

Сама Анна тоже была не в восторге от этих приглашений. Дальние переезды, выступления почти без репетиций с новыми музыкантами... В каждое свое выступление она обязательно включала "Танцующие Эвридики". И не только потому, что эта песня особенно нравилась и ей самой и публике. Анне казалось, что она сама еще недостаточно сумела раскрыть эту песню, ее романтику и музыкальную глубину.

Теперь композиторы - и молодые и именитые - сами разыскивали Анну, звонили ей, приезжали в гостиницу или на концерты, чтобы показать ей новые произведения. Но Анне мало что нравилось. В концертах она по-прежнему пела "чужие" шлягеры. Разве что "Эвридики" она считала "своей" песней. В музыке ее привлекала романтика, щемящая грусть. Песни же, которые ей показывали, были напрочь лишены этого. Некоторые мелодии казались красивыми, но все портили слова: примитивные, однообразные, лишенные мысли.

Поначалу Анна больше всего боялась обидеть композитора, отказать ему. Конечно, не из-за страха обрести врага! Ведь, что ни говори, каждая песня (плохая она или хорошая) - результат труда. Принимая песню, она обрекала себя на постоянное "внимание" со стороны авторов, которое выражалось в нетерпеливых телефонных звонках среди ночи, утомительных расспросах: "Когда же наконец состоится премьера?" В конце концов она научилась объяснять напрямую, усвоив простую истину: нельзя быть "доброй для всех".

Пожалуй, только встречи с Катажиной Гертнер приносили ей радость, В жизни Катажина казалась несколько шумной, сумбурной, иногда смешной. Она не умела слушать, зато сама тараторила без остановки, перескакивала с мысли на мысль, загоралась от только что высказанной идеи, а через несколько минут "потухала" и словно бы забывала обо всем...

- Слушай, какой я "хит" написала! - говорила Катажина, с шумом усаживаясь на стул у рояля. Она долго пыталась отыскать среди вороха бумаг в своем видавшем виды портфеле нужные ноты и текст. Безнадежно махала рукой и начинала играть на память. Анна смотрела на нее широко раскрытыми глазами, ощущая какое-то магическое притяжение к музыке Гертнер - экспрессивной, очень современной по ритму и вместе с тем с ярко выраженной мелодией.

- Эту песню дашь мне, только мне, обещаешь? - тихо спрашивала Анна.

- Только тебе! - твердо заявляла Катажина, наигрывая мотив уже совершенно другого произведения. Анна искренне удивилась, когда несколько дней спустя услышала одну из новых песен Катажины, написанную, как заверяла Гертнер, "специально" для Ани, по телевидению в исполнении одной известной певицы.

"Все-таки Катажина ужасно рассеянная", - подумала Аня.

Она перестала репетировать услышанную по телевидению песню и принялась за другую, тоже, как утверждала Катажина, написанную для Анны. И эту песню через несколько дней услышала Анна, правда не по телевидению, а в концерте ее исполняла та же именитая певица. Нет, не обида родилась в душе Анны. Скорее, это была досада на саму себя, на свою "несостоятельность". Наверное, Гертнер недостаточно верит в Анну. И, конечно, имеет для этого основания: вот ведь уже сколько времени прошло с тех пор, как она получила "Танцующие Эвридики", но пока ничего с этой песней сделать так и не смогла.

В Сопоте эту песню ей исполнить не разрешили, музыкальные редакторы фирмы грамзаписи "Польске награня" не проявляли к творчеству Герман никакого интереса, несколько раз ее приглашали на телевидение, но по тем или иным причинам съемки в последний момент срывались. Особенно было обидно в последний раз. Кшивка с трудом отпустил ее для выступления в популярной вечерней программе телевидения Катовице. Она была в гримерной, когда к ней подошел редактор - симпатичный рыжий парень лет двадцати пяти, в очках - и как-то сбивчиво начал объяснять, что "Танцующие Эвридики" петь нельзя: главный не разрешает. Мотивировка отказа: слишком много Гертнер, как будто в Польше нет других композиторов!