Паспорт человека мира. Путешествие сквозь 196 стран - Альберт Поделл

– Не думаю, – улыбнулся он. – Он всегда хотел покататься на автомобиле. И вот еще: он спрашивает, нет ли у тебя другой пары ботинок, поменьше размером.

Весь следующий день мы работали под палящим солнцем, собирая вещи и выпрямляя все погнутое в машине после жуткой поездки. На следующее утро Стив отвез ось и вал в сварочную в Тобруке. Когда работа была окончена и мы были готовы, уже начинался вечер. Мы потеряли два полных дня, и в трейлере все еще были трещины, которые надо было заделать в Каире, но мы хотя бы вернулись на дорогу.

Когда мы уже уезжали, в наш лагерь приехал Ворчун на верблюде. Его послал шариф с вопросом: нет ли у нас крема для обуви? Коричневого?

Глава IV. Вниз, к земле египетской

Пока мы подбирались к приграничному египетскому городу Саллуму, закатная Сахара с неуемным аппетитом пожирала огромный алый шар солнца. Сумерки – лучшее время, чтобы подъехать к пограничному посту. Если приехать позже, пост может закрыться на ночь, если раньше – у пограничников будет время на то, чтобы затянуть процесс осмотра. А вот если приехать к вечеру, пограничники уже хотят пойти домой и не очень тщательно обыскивают багаж. Нам не очень хотелось нарываться на тщательный осмотр, потому что у нас был незаконный револьвер, сотни незадекларированных долларов и полбутылки бурбона. Я волновался еще и потому, что при въезде в Египет требовалось доказать, что вы не еврей, а я этого сделать не мог.

Мы поднялись на гладкую круглую гору, и перед нами раскинулся Египет – дорога убегала вперед в тускнеющем свете солнца. Слева до горизонта темное Средиземное море окатывало белый песок черными волнами. Справа от него был пляж, Саллум и узкая полоска асфальта, ведущая в Александрию. Еще правее были видны старые, иссеченные холмы, геологическая стрела, направленная на юго-восток. С самого краю, едва различимый, лежал материковый Египет, миля за милей песка, безжизненного и безнадежного.

Мы поехали к подножью гор, где пограничник попросил нас съехать на обочину к пункту проверки паспортов. Комната, полная сигарного дыма, была достаточно мрачной. Она была уставлена старыми деревянными столами, потрескавшимися кожаными креслами, на стенах висели две фотографии президента Гамаля Абделя Насера, две фотографии со строительства Асуанской дамбы и четыре фотографии офицеров. (В большинстве развитых стран паспортный контроль проводят специальные гражданские подразделения, но в Египте и во многих других арабских странах границы контролируют военные.) Офицеры были одеты в рубашки, и в душной комнате пот струился по их толстым рукам и лицам. Они были надменны и подозрительны. И совершенно не торопились домой.

После того как они поняли, что трое из нас – американцы, в течение часа они игнорировали нас и курили кубинские сигары. Потом начался допрос. Где мы были? Почему приехали в Объединенную Арабскую Республику (тогда так назывался союз Сирии и Египта)? Где мы будем ночевать? Сколько у нас с собой денег? Собираемся ли мы фотографировать палестинских беженцев? Где мы работаем? Где родились наши родители? Мы как-то связаны с американским правительством? Зачем нам большой трейлер? (И правда, зачем?) Мы когда-то еще были в Египте? А в Израиле? Мы собираемся в Израиль?

Меня это начало раздражать, но я понимал, что офицеры ждут, пока кто-нибудь из нас не взбесится. Когда несколько недель назад мы делали визы, мы заполняли все возможные анкеты и уже отвечали на бесконечные вопросы. Паспорта наши были в идеальном порядке, но офицеры хотели продолжать игру.

– Вот вы, кем вы работаете? – спросили меня.

– Я арт-директор, – ответил я, следуя легенде, которую мы всегда рассказывали в тех странах, в которые не пускали иностранных журналистов. Такая легенда отлично объясняла, зачем нам так много пленки и профессиональные камеры.

Потом они начали спрашивать о нашей вере. Мы все назвали разные христианские конфессии, и никто, кроме меня, не соврал. Я очень много читал о протестантской религии и даже выучил несколько молитв и всю теорию, но мои губы, конечно, все равно тряслись, когда я отвечал. Офицер пристально смотрел на мое лицо. В Северной Африке мой нос, темные глаза и оливковая кожа часто сходили за арабские. В таких случаях я обычно скромно кивал, поздравлял собеседника с его наблюдательностью и сообщал, что мой дорогой отец родился в такой-то арабской стране, обычно выбирая ту, с которой у нашей страны пребывания были дружественные отношения. Но в этот раз все не должно было быть так просто.

В Египте не различали израильтян и евреев, и нас предупреждали, что там требовали, чтобы туристы брали с собой рекомендательные письма из своих церквей. Я предполагал, что мне влегкую сочинит такое письмо какой-нибудь чиновник или священник, который захочет выступить против религиозной дискриминации, но мне все отказали.

Когда солдат спросил у меня, есть ли у меня такое письмо, Стив, чтобы его отвлечь, специально, с подозрительным видом, направился к двери.

– Ты! – закричал солдат на Стива. – Иди сюда. Покажи письмо.

Стив показал ему письмо.

– Куда вы направляетесь? – спросил он у Стива.

– Сначала в Александрию, затем в Каир, затем в Иорданию.

– В Иорданию? Каким образом?

Стив сказал ему, что мы собираемся поехать из Каира через Суэцкий канал, а потом – на Синайский полуостров.

– На Синай ехать запрещено. Никого не пускают. Там война. Не забывайте, что мы воюем с Израилем. Приезжайте снова в следующем году и сможете поехать в Иорданию. В следующем году не будет Израиля.

Наконец офицер неохотно проштамповал наши паспорта, и мы могли двигаться дальше – 20 метров до таможни.

Нам говорили, что египетская таможня сурова, но мы все равно были не готовы к тому, что нас ожидало. В залитой ярчайшим светом комнате за стойкой сидели четыре клерка и обыскивали багаж и людей. Они вытряхивали вещи из чемоданов на пол, развязывали узлы, открывали коробки, вскрывали упаковки с чаем и печеньем, открывали все крышки, искали двойное дно, проверяли все нашивки, искали в карманах, штанах и ботинках.

В маленькой комнате справа меняли иностранную валюту на египетские фунты по очень высокой официальной цене. Хотя на свободном рынке в Нью-Йорке и Бейруте десять американских долларов были равны восьми-девяти египетским фунтам, и примерно таков же был курс на черном рынке в Египте, правительство предлагало только четыре с половиной фунта, при этом въезд или выезд с большим количеством денег, чем было задекларировано, строго наказывался. Мы планировали удвоить египетский бюджет, обменяв доллары на черном рынке, но мы рисковали тем, что удвоим и срок пребывания в Египте – правда, за решеткой.