Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста - Борис Кригер

Почему я возненавидел Время

Тик-так, тик-так! Сколько можно? Вот оттиктака-ло мое детство, а вот оттиктакала свежесть юных рассветов с золотым солнышком в углу восхитительной акварели мира. Смерть мчится в колеснице, запряженной вороными скакунами минут. Как же мне не ненавидеть Время? Сначала оно испещрило морщинами и убило мою бабушку, теперь состарило и заразило несносными недугами маму, а на днях взяло и облило мне белой краской виски. Я пытался их отмыть, но никакой шампунь не берет упрямую краску седины.

Время – это то, что всегда гложет мой неспокойный дух отголоском предчувствия холода снежного бора, в котором деревья аж трещат от холода, и моления ни к чему, потому что все уже протикало и больше нечего просить у хитроликой природы. «Все, Боря, отбегал!» – скажет она и пойдет подкручивать колесики своих трескучих гибельных часов, размахивающих ножом гильотины-маятника.

К вам когда-нибудь поворачивалась природа задом? Поверьте, это не самое экстатическое переживание.

Время для меня есть тоска, смерть, старение, неволя, кислота обиды за то, что не дожил, не достиг того, чего мог и должен был достичь… Для меня, как и для всех, время пахнет смертью, и запах этот сводит нас с ума, потому что как бы мы ни елозили своими юркими попками – нет у нас ответа на окончательный вопрос: «На кой черт все это надо?» А существовать в качестве хрупкого микроскопического колесика в механизме термодинамически лояльных процессов – мне не по нутру, вам не по нутру, нам всем – не по нутру.

Если времени нет, как утверждают некоторые физики, и если действительно есть та, иная загробно-восхитительная безвременная реальность, какого черта нужно мучить мириады поколений, окочуриваю-щихся от одного только страха небытия, скрывая от них этот простой, как лампа дневного света, факт —все не напрасно, успокойтесь, все будет хорошо!

Ой, не знаю, не знаю… Время – очень жгучая субстанция, когда пытаешься пощупать его голыми руками и душами…

Я отчетливо помню то утро. Мне было очень мало лет, и бабушка, уж не знаю к чему, мне сообщила, что все мы умрем. «Ты умрешь?» – наивно переспросил я. «Да», – ответила она с поразившими меня упрямством и однозначностью. Не «наверное» или «посмотрим на твое поведение», как она обычно отвечала на другие мои вопросы, а окончательно и бесповоротно: «Да», и всё тут. Меня удивила эта настойчивость, и я спросил: «А я умру?» «Да!» – гремит тихий голос моей бабушки сквозь десятилетия. Зачем мы об этом заговорили? Зачем я задал ей эти вопросы? Не знаю. Мне показалось все это какой-то грандиозной ошибкой. Просто глупостью. Я начал спорить, но бабушка почему-то была непреклонна в этих своих отвратительных утверждениях, и довольно скоро я пришел к выводу, что за костлявой спиной Смерти стоит невинно тикающее Время. Оно себя ведет так, как будто бы совсем ни при чем. Я, мол, тут тикаю, а вы, мол, делайте чего хотите – все равно без моего тиканья вы ни чайник не вскипятите, ни воздухом не подышите. Поразительно – то самое время, которое кипятит нам чай, нас же и сводит в могилу. Какая экономность и рачительность! Браво, природа! Я тебе аплодирую, хотя знаю, что тебе на это наплевать.

Но по-настоящему без Времени, по крайней мере в той его брутально-убийственной форме, в которой оно мне представилось с детства, никакая смерть не актуальна. Убивают не костлявые скелеты с косами, а эти самые невинные тиканья по углам, которые мы буднично именуем секундами, минутами, часами…

Короче говоря, с чрезвычайно раннего детства Боря Кригер задался этим серно-кислым вопросом: «Что же нам всем делать с уходящим и тем самым убивающим нас Временем?»

Попытки остановить его или замедлить в приказном порядке провалились еще в возрасте пяти лет.

Я, одетый то ли в желтенькое, то ли в клетчатое (сейчас не помню) одеяло, наброшенное на плечи и завязанное у меня на груди, служившее мне львиной шкурой, подсмотренной в книжке с картинками про Геракла, стукнул пару раз хоккейной клюшкой по полу и твердо заявил, что требую отменить смерть, по крайней мере на лично-семейном уровне. Некоторое время я немного надеялся, что подобная мера будет действенной, но Время само мне показало, насколько сей ритуальный акт был неэффективен, первым делом убив моего хомяка. Ну хомяк-то что ему сделал?

После этого моя неприязнь ко Времени усилилась. Если бы не Время, я мог бы посетить все страны Земли, прочесть все книги, поговорить со всеми мудрецами, построить космические корабли и посетить самые отдаленные уголки Вселенной, а из-за всё время тикающего над ухом будильника я должен, как завороженный каким-то древним посулом, вставать по утрам и снова чистить больные зубы, и снова копошиться, как хомяк в своей норке, обустроенной в уголке клетки, то сминая, а то расправляя брошенные туда клочки бумаги. Кстати, хомяк Хомка, подаренный мне на день рождения и ставший первой на моей памяти невинной жертвой Времени, умер, так и не приходя всю жизнь в сознание (я не имею в виду, что хомяк был в коме, а просто намекаю, что тварью он был неразумной, хоть и горячо мною любимой). Хомяк умер от старости, достигнув почтенного возраста почти трех лет. Мы звонили ветеринару, подносили зеркальце к его хомячьему носику – не дышит ли, но нет, ничего не помогло. Хом-ка не впал в спячку, а просто банально сдох, и Время впервые показало мне свой толстый, надтреснутый от сухости язык – так, мол, тебе… накось, как говорится, выкуси!

А потом в той же маминой и папиной комнате, где я впервые встретился со своим хомяком, первое время жившим в баночке на папином старом радиоприемнике, я наткнулся на зеленую хозяйственную сумку с прахом моей бабушки, который мой брат отвозил на юг, чтобы захоронить в могиле дедушки.

Тут я понял, что Время вовсе не собирается шутить, и я его возненавидел не на шутку. А как бы вы отнеслись к убийце, сначала убившему невинного хомяка, а потом угробившего вашу бабушку? И, очевидно, не собирающемуся остановиться на этих скромных достижениях. Этот убийца собирается убить всех ваших домашних, включая кошек и собак, всех продавцов универмагов, дикторов телевидения, вообще всех, кого вы знали, видели и вообще о ком могли бы только подумать. Но самое страшное – этот убийца собирается убить вас. Хотите, я назову вам его фамилию? Записывайте. Его фамилия – ВРЕМЯ.

Глава двенадцатая

Как я довел Время до белого каления

Возможно, это покажется странным, но я, будучи мечтателем, являюсь человеком действия. То, что какой-то кровожадный будильник убил моего хомяка, вовсе не означает, что я испугался и тихой овечкой собирался молчать и дожидаться, когда придет мой черед.

Во-первых, я немедленно начал идеологическую войну со Временем. Я стал повсеместно разъяснять, что вовсе не мы убиваем Время (ну знаете, так говорят: давай перебросимся в картишки, просто чтобы время убить), а Время убивает нас. Конечно, это оказалось общеизвестной истиной, но многие общеизвестные истины живут своей, какой-то параллельной жизнью и никак не влияют на наши мысли и поведение. Например, мы выбрасываем засохший хлеб, а в Африке дохнут с голоду. Все ведь отлично знают, что в Африке дохнут с голоду, но все равно выбрасывают засохший хлеб. Только на отбросах одного среднестатистического семейства можно было бы прокормить пару жителей какой-нибудь суданской деревушки. Они ведь тоже люди! Да, грязные и голодные, но люди… Конечно, глупо слать им наши объедки, потому что только за доставку вы заплатите столько, что этого бы хватило, чтобы купить новую свежую еду в суданском супермаркете. Что, там нет супермаркетов? А почему? Ах, это не тема нашего сегодняшнего разговора… Хотя почему не тема? Суданские и руандские голодающие решили вопрос с убивающим их Временем. Их убивает голод! А Время только изредка ему помогает.

Ах, сволочи мы все. Сколько себя помню – всё талдычим: в Африке голодают. В Африке голодают… И ничего так до сих пор с этим не сделали… Вы скажете, что не только в Африке и не только голодают… Вы скажете, что на все на свете у вас не хватит времени! Ах, вот оно что, опять оно, это подлое Время! Значит, оно не только убивает нас, но и не дает нам заняться чем-нибудь таким, что могло бы предотвратить убийство других с помощью банального голода, малярии, СПИДа и ручной гранаты – этих четырех китов всех проблем отсталых народов.

Итак, моя идеологическая борьба со Временем достигла своего апогея, когда я в 1993 году написал маленькую сказку всего на сорок печатных страниц: «Ложечка, лампадка и вечерние дожди».

«Ах, какая жуть осознать нужду вырвать с мясом слабое лицо из кратера подушки и сбросить несчетный скафандр одеял! И вместо раздольной дымки очутиться в комнатной клетушке, в мареве испарений илени, приторной, как забота о хлебе. Так случилось с Зайкой и Мишкой в то же мгновение после адской метаморфозы. И сразу оба напуганных странника осюр-призились отвратительным свойством земной обители —разбушевавшимся временем, существом[19] редким и мертвым, давно упрятанным в толщах скалистых пород и вовсе аморфным, а не агрессивным, как у нас на Земле.