Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что, это разве секрет?
— Секрет не секрет, но вы ведь мне можете сказать, зачем вам знать ее… ведь это уж наверно не секрет!
— Вы разве не знаете?
— Не совсем точно…
— Догадливый же вы человек!
— Беренпельц, — отвечает он, несколько устыдившись.
— Женаты?
— Эт!
— Что значит «эт»?
— Он хочет развестись! — отвечает вместо него другой.
— Сколько детей?
Ему нужно подумать, и он считает по пальцам: «От первой жены — мои: один, два, три; ее один, два; от второй…», но ему надоедает считать.
— Ну, пусть будет — шесть!
— «Пусть будет» не годится, мне нужно знать точно.
— Видите ли, вот это «точно» неспроста. Точно! Зачем вам знать точно? Что вы чиновник, что ли? Платят вам за это? Поедет кто-нибудь вслед за вами и будет вас контролировать? Точно!
— Говори, дурак, говори! — подталкивают его другие. — Начал, так говори!
Им хочется знать, какие еще вопросы я задам. Он еще раз пересчитал по пальцам, и получилось, слава Богу, на три больше.
— Девять, да будут они здоровы и крепки.
— Сколько сыновей и сколько дочерей?
Ему опять приходится считать.
— Четыре сына и пять дочерей.
— Сколько сыновей поженили, сколько-дочерей повыдали замуж?
— Это вам тоже нужно знать? Скажите же мне: зачем?
— Говори уж, говори! — кричит публика с еще большим нетерпением.
— Трех дочерей и двух сыновей, — отвечает кто-то за него.
— Да? — говорит он.
— А Срулик?
— Ведь он еще не женился!
— Ты осел! Его ведь в эту субботу вызовут к чтению Торы! Что значит полторы недели?
Я записываю и спрашиваю дальше:
— Были на военной службе?
— «Оплаченный» я… Четыреста рублей! Где бы их взять теперь? — вздыхает он.
— А сыновья?
— У старшего нарост под правым глазом и к тому же, не про вас будь сказано, он несколько «надорван». Лежал в трех госпиталях, стоило больше, чем поженить его, и едва-едва из полка освободили. У второго льгота, третий служит.
— А где жена его?
— У меня, конечно! Что за вопрос?
— Она ведь могла бы жить у своего отца.
— Голыш!
— А дом есть у вас?
— Как же!
— Сколько он стоит?
— Если б он стоял в Замостье, он бы стоил что-нибудь, я тут он и гроша не стоит. Что ж, квартира у меня есть.
— За сто рублей вы бы продали его?
— Упаси Бог! Наследство! За триста и то нет; вот разве, — если б пятьсот! Ну, так я бы нанял квартирку и открыл торговлю…
— А теперь какое у вас дело?
— У кого это есть дело?
— Чем вы живете?
— Это вы думаете?! Живешь!
— Чем?
— Богом. Если Он дает, — имеешь.
— Не бросает же Он с неба.
— Именно — бросает! Я знаю, чем я живу? Вот сосчитайте-ка: мне нужно целое состояние — может, четыре рубля в неделю! От дома, кроме квартиры, у меня имеется двенадцать рублей доходу, из них плачу девять рублей налогу, пять рублей на ремонт, остается «дыра в кармане» на добрых два рубля в год.
Он начинает даже входить в азарт.
— Денег, слава Богу, нет ни у меня, ни у стоящих здесь евреев, ни у евреев вообще. За исключением разве «франтов» в больших городах… У нас денег нет. Ремесла я не знаю: мой дед сапог не тачал. И все-таки, если Всеблагий хочет, я живу — и живу так вот уж лет пятьдесят с лишним. А нужно женить кого-нибудь из дочерей — устраиваешь свадьбу и танцуешь по своему болоту.
— Итак, что же вы?
— Еврей!
— Что вы делаете по целым дням?
— Я изучаю Тору, молюсь… что делать еврею?! Закусив, иду на базар…
— Что вы делаете на базаре?
— Что я делаю? Что удается. Вот вчера, например, проходя по базару, я услыхал, что Ионе Борику поручено купить для какого-то помещика три драбины. На рассвете я уже спешу к помещику, который когда-то сказал, что у него много их. Я вошел в компанию с Ионой Бориком, и мы заработали по полтора рубля на брата.
— Так вы, значит, маклер?
— Я знаю? Иногда мне придет в голову — и я покупаю меру хлеба
— Иногда?
— Что значит — иногда? Есть у меня деньги, я покупаю.
— А если нет? i Достаю.
— Каким образом?
— Что значит «каким образом?»…
И проходит битый час, пока я узнаю, что Лейбе Ицхок Беренпельц отчасти дайон, выбирается в третейские судьи, немного маклер, частью торговец, немножечко сват, а иногда и на посылках послужит.
И всеми этими, и перечисленными и забытыми, профессиями он зарабатывает, хотя с большим трудом, хлеб для всей семьи. В том числе и для снохи, потому что отец ее совсем голыш…
Попытка вторая
еня вводят в лавчонку.
Несколько пачек спичек, несколько коробок папирос; иглы, булавки, шпильки, пуговицы; желтое и зеленое мыло; несколько кусков пахучего мыла домашней выделки; немного пряностей и еще кое-какие мелочи; в придачу, у стола лежит старая соха, — это уже предмет побочного заработка.
— Кто здесь живет? — спрашиваю я.
— Вы ведь видите, — отвечает мне еврейка, продолжая расчесывать волосы десятилетней девочке, которая между тем, увернувшись из-под гребенки, большими, удивленными глазами осматривает «гоя», говорящего по-еврейски!
— Положишь ты голову обратно? Бесстыжая! — кричит мать.
— Как зовут вашего мужа?
— Мойше!
— По фамилии?
— Чтоб одна только фамилия его вернулась домой! — озлобляется она вдруг. — Четыре часа, как пошел взять у соседки горшок!
— Перестань галдеть! — говорит синагогальный служка. — Отвечай, о чем тебя спрашивают.
Служки она боится. Он одновременно и синагогальный служка и солтыс — сборщик податей и притом еще пользуется влиянием у войта.
— Кто галдит? Когда? Что? О своем муже я уж тоже не имею права слова сказать?
— Как фамилия его? — спрашиваю я вторично.
Служка сам вспомнил и отвечает; «Юнгфрейде».
— Сколько у вас детей?
— Я очень прошу, реб корев, приходите после, когда мой муж будет дома. Это его дело. Достаточно того, что у меня на плечах лавка и весь дом, и шестеро детей-пострелов… Отстаньте хоть вы от меня!
Я записываю пока детей и спрашиваю, скольких она успела выдать замуж.
— Выдать замуж! Если б я выдала замуж, у меня бы меньше седых волос на голове было. До седых волос сидят они у меня!
— У вас только дочери?
— Трое парней тоже.
— Чем занимаются?
— Что им делать? Пакости мне делают!.. Рты голодные!
— Почему не отдаете в обучение к какому-нибудь ремесленнику?
Она морщит нос, бросает на меня злой взгляд и больше не хочет отвечать.
Мне приходит счастливая мысль купить у
