След грифона - Сергей Максимов

– Я спрашиваю, какая у вас легенда для пребывания на территории Финляндии.

– Я сопровождаю немецкого полковника, – понял наконец-то Трифонов. – Мне так приказано. Остальное не знаю.

– Орден на вашей груди – ваш?

– Так точно, – ответил Трифонов.

– Петя, отвезешь его туда, куда он укажет. Заберешь документы. Потом сразу обратно. Меня высадишь у штаба.

На эту встречу с Маннергеймом Мирку и Трифонову пришлось ехать с двумя пересадками. Забирал их из дома тетушки Трифонова водитель Пула. Проехав по шоссе два километра, машина свернула в лес. Здесь их поджидал тюремный грузовик-фургон. Понимая, что тюремная машина с решетками на узких окошечках вверху не может вызывать положительных эмоций, водитель Пула предупредительно заметил:

– Так будет вернее. Их никто никогда не останавливает.

Сомнения рассеялись окончательно, когда от фургона к легковушке двинулся человек в форме полковника финской армии. Суровцев сразу же узнал в нем Хакинена. Двадцать два года со дня последней встречи с этим финским ученым и офицером не прошли бесследно. Хакинен сильно располнел. Но, несмотря на это, военная форма, как и в прежние годы, сидела на нем мешковато. Однако лицо его, со столь редкой для финнов постоянной улыбкой, осталось, как прежде, живым. Как и живые любознательные голубые глаза. «Это еще и проверка со стороны Пулкова – Пула», – понял Суровцев. Финны хотели окончательно убедиться, что встречи на самом высоком уровне ищет именно он – Мирк-Суровцев. Потому и приехал за ним Хакинен, знавший его лично.

– Я радуюсь приветствовать вас на земле Суоми, ваше превосходительство. Здравствуйте, черт вас возьми, – со своим по-прежнему забавным акцентом приветствовал Хакинен Суровцева.

Суровцев впервые за последние дни улыбнулся. Даже вывихнутая нога на секунду перестала болеть.

– Здравствуйте, дружище искренний, – беззлобно передразнил Хакинена Суровцев. – И, как говорится, будьте здоровы – не болеть!

Смеясь, они обнялись как старые знакомые.

Примерно через час езды, сначала по шоссе, потом по городу, затем снова по шоссе, тюремный автомобиль остановился. Это был двор загородной резиденции барона Маннергейма. Суровцев узнал это место и этот замок, где ему уже доводилось бывать в конце зимы 1918-1919 года. Двери фургона открылись. Суровцев увидел улыбчивое лицо Хакинена. За его спиной стояли два дюжих финна в белых халатах. Один из них держал в руках санитарные носилки. Несмотря на все его возражения, Суровцева уложили на носилки и быстро понесли по многочисленным лестницам и переходам, то спускаясь по лестницам, то снова поднимаясь вверх. Он даже не понял, на каком этаже он оказался в конце этого пути. Принесли в светлое помещение с готическими, узкими и длинными, окнами, сужающимися вверху. Аккуратно переложили с носилок на кушетку. Сняли сапог со здоровой ноги. Доктор-финн также аккуратно и молча разбинтовал опухшую ногу. Осмотрел и осторожно потрогал ее. С Суровцевым он разговаривал по-немецки, с Хакиненом беседовал на родном языке.

– Много спать, ногу лекарством кормить, мотать, мало болтать, – в своей манере перевел разговор с доктором Хакинен.

«Какого черта он разговаривает на русском?» – с раздражением подумал Суровцев. Но доктор не особенно удивился русской речи. Откланялся и ушел.

За весь этот день Суровцеву не дали даже шагу сделать собственными ногами. Можно было подумать, что он находится в гостях у восточного правителя, а не в загородной резиденции военного руководителя европейской страны. Гостит в восточном дворце, но никак не в старинном замке тевтонских рыцарей. На руках его отнесли в душ, затем, также на руках, в столовую, затем в спальню. Во второй половине дня ему привезли инвалидную коляску, но и на ней не дали проехать самому. В этой же коляске после ужина его перевезли и перенесли в огромную гостиную замка. Усадили напротив горящего камина, по обе стороны которого, точно стражи, стояли два рыцаря. Похожие рыцарские доспехи находились в подземелье Соткина в столь далеком от Хельсинки сибирском Томске.

Бывший кавалергард, бывший русский военный атташе в Китае и генерал русского Генерального штаба, георгиевский кавалер, а теперь Верховный главнокомандующий Финляндии барон Карл Густав Маннергейм появился в сопровождении генерала Пула и полковника Хакинена. Маннергейм был одет в гражданский костюм. Так до войны обычно он принимал некоторых иностранных дипломатов. За время, которое они с Суровцевым не виделись, барон внешне изменился только лицом. Прошедшие двадцать лет добавили морщин и седины, но не изменили гордой осанки лучшего наездника царской армии и личного преподавателя верховой езды царской семьи.

– Здравствуйте, голубчик, – строгим, совсем не старческим голосом приветствовал гостя семидесятитрехлетний правитель Финляндии.

Суровцев, несмотря на боль в ноге, резко встал.

– Ну-ну, без церемоний. Сидите, голубчик, – мягко приказал Маннергейм.

– Здравия желаю, ваше превосходительство, – приветствовал барона Суровцев.

– Осанка – прежде всего, – добавил он.

– Помните, – растроганно произнес Маннергейм.

Он подошел к Суровцеву и, неожиданно для последнего, по-отечески поцеловал его в лоб. Высокий рост Маннергейма позволил это сделать не без труда. Сам начавший военную карьеру в раннем возрасте, Маннергейм знал историю Суровцева, вступившего на эту стезю еще раньше. Был он знаком и с отцом Сергея Георгиевича – русским генералом Георгом фон Мирком. Наличие немецкой крови в жилах Суровцева также определяло особое отношение к нему со стороны бывшего генерала русской армии и немца по происхождению. Чуть прихрамывая, барон отошел в сторону. Эта хромота была следствием давнего падения с лошади. Всю дальнейшую жизнь после рокового падения барон прихрамывал, что, впрочем, не помешало ему сделать блестящую военную карьеру и пользоваться успехом у женщин.

С Пулковым по русскому обычаю они молча троекратно расцеловались. Хакинен с улыбкой наблюдал встречу старинных знакомых. Затем заботливо усадил Суровцева в коляску и прикрыл ему ноги пледом.

– Когда мне доложили о вас, то первой моей мыслью было: не приняли ли вы мое давнее предложение остаться навсегда в Финляндии? Мое предложение остается в силе и теперь.

Суровцев хотел было быстро ответить, но вдруг смутился. Он не знал, как ему теперь следует обращаться к Маннергейму: «господин регент» или же по-прежнему «ваше превосходительство», а может быть, «господин маршал»? И Маннергейм это понял. Он во всем был великим и проницательным человеком.

– В душе я всегда был и буду русским кавалергардом. Не смущайтесь. А беседовать на русском языке для меня теперь истинное наслаждение, – сказал барон, владевший семью европейскими языками. А по некоторым данным, он был человеком, знавшим десять иностранных языков. И при этом человеком, продолжавшим утверждать, что он не прочел за свою долгую жизнь ни одной книги, а всего прожил он на этом свете восемьдесят четыре года и скончался в 1951 году в Лозанне. Более шестидесяти лет своей жизни он был военным человеком, прошедшим пять войн.

– Ваше превосходительство, привели меня к вам другие причины, нежели желание остаться в Финляндии. Но позвольте начать нашу беседу с частного поручения, – сказал Суровцев, вынимая из внутреннего кармана немецкого мундира небольшой конверт.

Заметно волнуясь, маршал двумя руками бережно взял письмо. Он уловил запах знакомых французских духов. Не стесняясь присутствующих, он прижал конверт к губам.

– Я ненадолго оставлю вас, господа, – произнес Маннергейм и вышел из гостиной.

Оставшись втроем, Суровцев, Хакинен и Пул некоторое время молчали, глядя на пламя в камине. Наконец молчание нарушил Пул. В отличие от внешне беззаботного Хакинена он был крайне серьезен. Это был далеко не тот знакомый Суровцеву подпоручик царской армии, а затем капитан финской – Пулков.

– Сергей Георгиевич, – сдержанно и строго начал генерал Пул, – со слов вашего спутника я знаю все о произошедшем в окрестностях Кеми. Сейчас мы работаем над тем, чтобы придать случившемуся хоть какой-нибудь приемлемый вид. Не скрою, что это очень и очень непросто сделать.

– Ваше превосходительство, – принимая официальный тон, ответил Суровцев, – поручение, которое я выполняю, таково, что не терпит присутствия в нем третьей стороны. Дело касается только России и Финляндии. А произошедший факт, согласитесь, характеризует ваших германских союзников как людей самонадеянных и, я бы сказал, зарвавшихся.

– У меня хватает мозгов понимать это, Сергей Георгиевич. И это только прибавляет мне забот.

– И ответственности, – добавил Суровцев.

– Господа, к чему этот разговор? – вмешался Хакинен. – У вас, должно быть, много хороших поминаний. Передайтесь поминаниям. Как вы, русские, говорите, вам есть что не забыть!