Повседневная жизнь Арзамаса-16 - Матюшкин Федорович

Несомненным социальным приобретением города явился тот факт, что здесь непрерывно осуществлялся процесс осознания большинством своей социальной сущности. Были выращены кристаллы самоуправления достаточно высокого качества. Парадокс! Военный объект, где строго регламентировались производственное поведение, экономические задачи, общение с другими людьми, предпринимал необычные для «большой земли» попытки самоорганизации. Можно, конечно, поухмыляться насчет военного коммунизма и прочее, но полезнее попытаться понять, почему так происходило. Органы советской власти появились здесь значительно позднее, когда город уже сложился. Но к тому времени самоуправление прорвало привычную ткань организации жизни. Проявлялось оно в необычайно широком спектре самых разных общественных объединений. Удивительное дело: личные увлечения коллекционированием, литературой, музыкой — да чем угодно, как-то сами собой становились общественным достоянием: обращались на дело воспитания детей и подростков, организации досуга коллег, насыщения городской жизни красками, которые и делают город городом.

Напряженной и разнообразной была самоорганизация жизни ученых-теоретиков. Модная в те годы форма семинаров в Сарове в силу интеллектуального уровня их участников превосходила многие подобные занятия столичных академических учреждений. Мне посчастливилось работать в методологическом семинаре президиума Академии наук СССР. Могу сказать, что по широте тематики, глубине проработки некоторых вопросов саровские семинары им не уступали. А по политической самостоятельности и страстности обсуждения — превосходили.

Концентрировалась общественная жизнь научной элиты вокруг Дома ученых. Литературные беседы-размышления некоторых физиков просто поражали своей парадоксальностью, новизной подходов. Не случайно развал государственной системы поддержки культуры сегодня в меньшей степени сказался именно здесь. Потому как именно на самодеятельности жителей и раньше, и теперь держались и держатся клубы по интересам, спорт, техническое творчество. И ныне полные залы собирают концерты классической музыки, театральные спектакли. Саров оказался единственным из известных мне провинциальных городов, где в горестном 1993 году открылось в прекрасном здании профессиональное художественное училище.

От лукавого, думается, все попытки примитивно обосновать идею безнравственности ученых ядерных центров только на том основании, что здесь производят оружие.

История атомного центра Арзамас-16 — это история поиска нравственного смысла своей деятельности людьми, создающими средства, которые могут погубить жизнь и могут спасти ее. Здесь напряженно искали ответы на внутренние вопросы, вопросы совести. Смешно, хотя это горький смех, слышать сегодня рассуждения о роботообразных исполнителях воли сначала сталинско-бериевского, а затем брежневского режимов. Шотландская пословица говорит, что лучше всего голы забивает сидящий на заборе. Но ведь сегодня много таких, кто, сидя именно на заборах, говорит, что проблема нравственной ответственности давно решена только религией. Но одно дело — решения отвлеченные, а другое — конкретные. Последний судья — совесть. А совесть — это не привилегия лишь верующего человека.

Герцен опасался Чингисхана с телеграфом. Толстой писал о Чингисхане с парламентом. Возможен и Чингисхан с атомной бомбой. Почему-то чаще говорят об ответственности ученого, работающего на вооружение. А разве рабочий-оружейник не болеет этой же болезнью? Помню американскую хронику 1978 года. Жители небольшого городка, где планировалось размещение смертоносных ракет, единодушно выступали за это. А в Нью-Йорке шли демонстрации против. В Нью-Йорке многие видели в этом гонку вооружений, а местные жители — рабочие места. Как совместить совесть и утилитарные потребности людей? В Арзамасе-16 существовало не крикливое, но крепкое и многочисленное «Движение за мир». Возглавлял его крупнейший лазерщик С. Кормер. Было поразительно, с какой серьезностью он, будучи завален по горло делами, занимался этой общественной работой. Маленький городок, слухи о баснословных зарплатах жителей которого были явно преувеличены, отдавал в Фонд мира средства, в несколько раз превышающие вклад областной столицы — города Горького с его полуторамиллионным населением. Я бы не хотел идеализировать эту ситуацию, но удивительна психологическая готовность многих ученых, инженеров согласиться с окончанием дела, которому отданы лучшие годы жизни.

Это поражало прагматичных журналистов и социологов и умиляло романтичных, усматривавших в арзамасцах признаки того слезливого покаяния, к которому призывали некоторые газеты, проклинающие ВПК. В действительности же, я думаю, в основе их поведения лежала многовековая привычка русской провинции делать работу, которая необходима, без показухи и стыдливости, и прекращать дело, если оно утратило необходимость, — тоже без страстей и драматических жестов.

Все, конечно, не так просто, ибо каждый отдельный человек — это особенный человек. Тем более что арзамасцы не были манипулируемыми людьми — масштаб их личностей для этого слишком крупный. Был ли конформизм? Да, думаю, что был. Была ли слепая вера в правоту центра? Сомневаюсь. А вот исполнительская дисциплина была, это точно. Часто приходится слышать об изоляции города от страны и в силу этого — нечувствительности арзамасцев к нравственным, политическим, экономическим коллизиям в жизни СССР. Как ни странно, но включенность во все, что происходит в стране, здесь была выше, чем в аналогичных коллективах в больших городах. А это значит, что выше была и нравственная чувствительность людей.

Серьезный исследователь не может обойти вниманием тот факт, что кадровая политика руководства города-института включала в себя элементы жесткой выбраковки. Различные отклонения в социальном поведении, наказываемые везде, здесь имели самые серьезные для человека последствия: его выселяли из города. С позиции гуманизма, вероятно, это недопустимо, с точки же зрения безопасности в конкретных условиях, может быть, это было и необходимо.

Не хотел бы преувеличивать, но все же в политической жизни города в значительно большей степени, чем в той же Москве, присутствовал здравый смысл. Провинция вообще отличается в этом отношений от столицы. Не потому вовсе, что умнее. А просто не столь подвержена амбициям, политической моде, совестливее. К тому же, когда небогатая красноречивыми конъюнктурщиками провинция начинает повторять столичные идеологические кампании, они зачастую сразу же приобретают фарсовую окраску. В Сарове именно коллективный интеллект гарантировал общество и молодежь от идеологических чрезмерностей. Люди знали себе цену, делали свою работу, и чувство человеческого достоинства предохраняло их от политической безнравственности, когда маятник идеологических пристрастий метало из одной стороны в другую. Общественность спокойно, но последовательно и твердо сделала невозможной анти-сахаровскую истерию в городе. Это, кстати, ничуть не означало однозначного восприятия идей и поступков Андрея Дмитриевича его коллегами. Не все решения центра одобрялись. Это вовсе не принимало форму бунта. Просто присущее людям чувство достоинства и целесообразности уберегло от действий, за которые было бы неловко. Зато достаточно бурно происходило выяснение отношений между власть предержащими и различными инициативными группами в вопросах экологии, застройки города, развития медицины. Именно на этих направлениях пробивала себе дорогу идея демократического управления.