Полное собрание сочинений. Том 85 - Толстой Л.Н.

6 Учитель, переписавший статью Толстого, был, повидимому, учитель яснополянской школы, потому что для обучения младших детей в Ясной поляне жили в это время только гувернантки. Спрашивая Черткова, не нужно ли переписать экземпляр статьи еще для кого-нибудь, Толстой, очевидно, заботился об увеличении заработка учителя.

Отвечая Толстому на слова его письма: «... Мне стало грустно за вас, и я перенес это чувство на вас, — подумал, что и вам жутко за себя», Чертков в письме своем, написанном около 25 июля (письмо это против обыкновения не датировано или от него утерян первый листок), пишет: «Большое вам спасибо за ваши откровенные мнения и мысли обо мне. Мне это было нужно. — Что касается до страха, то мне действительно бывает страшно, но — не нищеты. У меня есть полная уверенность, что никто мне не даст никогда помереть с голода, а что работать я буду столько, сколько могу, и как бы мала и плоха ни будет моя работа, она определяется ведь не результатом, а трудом: «не трудящийся да не ест». А приложить весь свой труд всегда возможно, хотя бы работа и не была по количеству больше бабьей или детской. Лишений я также не боюсь никаких. Как я ни избалован в этом отношении, я из опыта знаю, что могу переносить всякие физические лишения сравнительно легко. Но мне бывает страшно... при мысли о слабости моих нервов в связи с слабостью головы. Эта слабость приступает ко мне периодически и сейчас же психически отражается в моей голове, т. е. воображение мое становится болезненным, и я сознаю в себе такое состояние, которое не могу иначе определить, как словами: психическое расстройство. Эти периоды бывают для меня очень мучительны. Не могу даже высказать вам, как я страдаю в это время. И вот этого-то я иногда боюсь. Если это увеличится, то может дойти до полного психического расстройства или сумасшествия. Но когда я в совершенно нормальном состоянии, как напр. теперь, то я вовсе и этого не боюсь. Во-первых, до этого может и не дойти, тем более, что я надеюсь скоро жениться, хотя и не знаю, на ком. А во-вторых, если дело и дойдет до сумасшествия, то собственно говоря, чем же это хуже смерти?... Я сообщил вам об этом страхе, который меня иногда беспокоит, п. ч. не хотел утверждать, что не боюсь одной вещи, когда боюсь часто другой».

* 114.

1886 г., Августа 10—11. Я. П.

Не лучше, не встаю.

Толстой.

Печатается впервые. На телеграфном бланке подлинника — проставленный Чертковым архивный № и служебные отметки: «11/8, 9 ч. 53 м. н., Тула». То обстоятельство, что телеграмма отправлена из Тулы, куда выезжали обычно рано утром, вызывает предположение, что она была написана с вечера 10 августа.

Телеграмма представляет собой ответ на не сохранившийся телеграфный запрос Черткова о здоровье Толстого. Вернувшись 9 августа из Лондона в Петербург и отсылая Толстому большое письмо, написанное в дороге, он делает к нему приписку от 10 августа: «Вчера вечером я застал дома письмо от П. И. Бирюкова из Ясной, в котором он говорит, что вы больны. Мне было очень жаль это узнать, и я вероятно пошлю вам телеграмму, чтобы узнать о вашем здоровье...» Болезнь Толстого имела исходным пунктом случай, происшедший в конце июля или в самых первых числах августа: во время полевых работ, стоя на телеге, Толстой упал с нее и при этом расшиб об ее грядку голень; образовался струп, на который Толстой не обратил внимания и, повидимому, сорвал его, — качалась флегмона и воспаление надкостницы, грозившие общим заражением крови. Т° доходила до 40°. Привезенный из Москвы Софьей Андреевной д-р Чирков, ассистент Захарьина, признал положение опасным. Дренаж раны принес облегчение, но болезнь, то ослабевая, то вновь усиливаясь, продолжалась более двух месяцев.

* 115.

1886 г. Августа 13—14. Я. П.

Очень желаю васъ видѣть. Пріѣзжайте. Кузминскій здѣсь до тридцатаго.1 Здоровье улучшается.

Толстой.

Печатается впервые. На телеграфном бланке подлинника, кроме архивного № рукой Черткова, — служебные отметки: 14/8 5 ч. 30 м. (пополудни или пополуночи разобрать нельзя), Козловка. Если телеграмма была отправлена на ст. Козловка-Засека рано утром, то написана она была 13 августа.

Телеграмма эта, повидимому, является ответом на несохранившийся телеграфный запрос Черткова, но одновременно и на большое письмо его от 8 августа, приписку к которому от 10 августа мы уже цитировали выше. В письме этом, написанном в вагоне, Чертков говорит: «В Петербурге мы будем... завтра вечером... Думаю пробыть там с матерью несколько дней и потом с нею же поехать в Лизиновку. Но еще не знаю. Может быть, в Петербурге окажутся какие-нибудь обстоятельства, которые заставят меня подольше остаться в Петербурге или даже заехать к вам. Признаюсь, я последнего очень желал бы, но вместе с тем думаю, что не нужно мне ехать никуда без положительной надобности. Мои пребывания у вас для меня совсем особенные дни в моей жизни, особенно радостные и всегда оставляющие большой след во мне. Но... нет причин, чтобы я чаще приезжал к вам, чем другие, для которых одинаково дорого общение с вами. Как вы думаете?»... Далее заговорив о своих отношениях с матерью, Чертков пишет: «Я думаю, что если б я женился, то жена внесла бы очень недостающий теплый элемент в нашу семейную жизнь. Я всё больше и больше думаю о женитьбе. Что из этого выйдет, не знаю. Знаю только, что я могу жениться только на такой, которая сама по себе имеет ту же цель жизни, как и я... Поддерживать друг друга, когда спотыкаешься, помогать подняться, когда падаешь. И какое счастье мое, что мне не случилось жениться раньше, чем я ступил на наш путь. Вы были этот раз правы, когда говорили мне, что следует жениться»... Далее он пишет: «Перечитал я еще раз теперь дорогою Ваши старые письма и много нужного мне опять нашел в них. Знаете ли, вам непременно следовало бы вести постоянные записки, в роде дневника ваших мыслей и чувств. Вы это не раз сами чувствовали: «Записки христианина», «Записки несумасшедшего»... Я замечал, что мысли ваши, слова ваши гораздо как-то сильнее, когда они выражены сразу, под впечатлением минуты — «в настоящем», а не выработаны в статью. Мне кажется, что в наше время «статей» не нужно. Это форма уже отсталая... Прежде, действительно, люди брали книгу, читали, перечитывали, изучали ее. Теперь люди увлекаются больше непосредственными впечатлениями и делом... Еще выгода такого приема: вы писали бы ваши записки тогда, когда чувствуете потребность..., и это не становилось бы никогда поперек вашего ремесла — писания в художественной форме для всего народа и всех народов всякого времени... Ваши рассказы, Л. H., теперь нужны больше, чем когда-либо... Пишите маленькое — для картинок, побольше для книжек, пишите совсем нецензурные. Только пишите. Это те сапоги, которые нам всем вместе со всем народом нужны, которые мы просим у вас, потому что вы одни можете их сшить. И главное, что не сапоги, а хлеб, насущный хлеб... — С своей стороны я возвращаюсь в Россию с желанием больше, чем когда-либо, помогать в доставлении народу хороших книг. Я чувствую, что в той искусственной обстановке, в которой приходится жить..., одна радостная и важная сторона — в том, что мы можем выпускать книжки, в которых действительно нуждаются рабочие люди, от которых мы по обстановке жизни так далеки... Хочу также обратиться письменно к молодым художникам, которые хотят рисовать для наших изданий, но принимаются за дело так основательно, что ничего не выходит, и приходится довольствоваться теми рисунками, какие мы заказываем за деньги и из которых многие отвратительны... Вообще хочу много, как можно больше приложить усилий к тому, чтобы наше издательское дело шло вперед понемногу...» В заключение письма Чертков говорит: «Чувствую, что это письмо какое-то странное. Но я пишу в вагоне, с обеих сторон летят мимо меня поля, деревья, дома и люди — сотни тысяч, миллионы людей... — и представляется мне, что все они живут, у каждого целый мир, каждый сплетен и переплетен с другими людьми, живущими вокруг него, — а я будто не человек, а так какая-то точка, которая несется с одного конца Европы на другой.. И знаете еще какая мысль мне всё приходит в голову (только опять про вас, приготовьтесь услышать неприятное), что вот все эти миллионы людей, среди которых пролетает наш поезд, каждому, решительно каждому из них было бы и приятно, и отрадно, и ободрительно прочесть ваши последние рассказы... Но ваши большие статьи, как «Что нам делать», этим рабочим миллионам они не нужны, для них читатели живут в тех городах, где мы останавливаемся, которые обозначены в путеводителе словом «buffet» [буфет]».

«Записки христианина», о которых говорит в своем письме Чертков, — имевшаяся у него небольшая незаконченная рукопись с художественным описанием сцен из крестьянской жизни, которые Толстой наблюдал весною 1881 г. Они входят в дневник Толстого 1881 г. (См. т. 49.) О «Записках несумасшедшего», переименованных позднее в «Записки сумасшедшего», неоконченном художественном произведении Толстого 1884 г., — см. прим. 7 к п. № 15 от 25—21 апреля 1884. (Текст — в т. 26.)