Полное собрание сочинений. Том 85 - Толстой Л.Н.

Л. Т.

Полностью печатается впервые. Отрывки напечатаны в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 40. На подлиннике рукой Черткова пометка: «4 окт. 86». Датируем расширительно.

Толстой упоминает в своем письме о двух письмах, полученных от Черткова, с сообщением о времени его приезда в Ясную поляну. Оба против обыкновения не датированы, но по содержанию и соотношению упоминаемых им дней недели с числами месяца должны быть отнесены к 29 и 30 сентября. Но кроме этих двух писем и вышецитированного ответного письма от 17 сентября Толстой получил от него во второй половине сентября еще два письма — от 12 и от 15 сентября. Часть этого последнего дает ему материал для ответа в комментируемом письме. Заговорив о Н. Н. Иванове, который в это время гостил у него в Лизиновке, Чертков пишет: «Странное и новое для меня явление этот Иванов. Совсем молодой, почти еще мальчик, и полное согласие с нашею верою. Но согласие не выработанное жизнью, борьбою, ломкою, а повидимому усвоенное легко и просто по впечатлению. Из всего того, что он слышал, ему это показалось самым лучшим, и он усвоил всё наше понимание жизни и судит обо всем с этой точки зрения очень положительно, легко и без всяких сомнений. Я его наблюдаю, и мне странно. Или это всё поверхностно и пройдет. Но это навряд ли... Ведь он ни на что лучшее никогда не натолкнется. Скорее всего, что это тип тех молодых людей, которых, вероятно, скоро будет много. К ним не успело еще привиться ложное, обманное представление жизни, от которого нам приходилось отделываться... Разумеется, в свое время и у них будет своя борьба, свои затруднения и падения. Но мне представляется, что молодые люди этого назревающего поколения пойдут очень далеко, п. ч. пускаются они в путь с той точки, до которой мы с вами еле-еле добрались. Так ли это?»

В письме от 29 сентября Чертков сообщает, что 5 октября утром он надеется быть в Ясной поляне, а далее опять говорит об Иванове: «Молодой Иванов тоже едет со мною. Ему, во всяком случае, нужно вернуться в Москву. Ему очень нужно повидаться с вами, чтобы посоветоваться о дальнейших своих литературных работах и показать вам то, что он сделал за последнее время. (Между прочим он кончил переделку Диккенса)... Но может случиться, что в настоящую минуту неудобно, чтобы он навестил вас. Если это так, то, пожалуйста, сообщите телеграммою на мое имя на Ряжский вокзал [Сызрано-Вяземской ж. д., где путь из Воронежской губ. на Москву скрещивается с путем на Тулу] до востребования, что вам неудобно, чтобы он приехал к вам теперь вместе со мною». На следующий день, 30 сентября, Чертков пишет, что мать его попросила его отложить еще на несколько дней отъезд, чтобы, пользуясь временным отсутствием у нее одного гостя, побольше повидаться с ним перед его женитьбой. «Она вообще придает большое значение моей женитьбе, — говорит Чертков. — Она очень довольна моим выбором. Оказывается, что ей уже с разных сторон говорили об А[нне] К[онстантинов]не по тому случаю, что она работала с нами вместе в «Посреднике», и все отзывы, которые она слышала о ней, были самые сочувственные, благоприятные. Вчера моя мать написала А[нне] К[онстантинов]не очень доброе письмо, а сегодня она высказала мне, как она рада тому, что я в выборе жены, очевидно, принял также в соображение и ее желание. Одним словом, с этой стороны пока всё идет благополучно».

1 В сентябре Толстой писал Озмидову, что принужден писать лежа, так как сидеть больно, а через неделю после настоящего письма, 11—12 октября, в письме к Бирюкову, сообщал о себе: «Я на костылях с болью передвигаюсь и опускать ногу не могу, а оттого дурно сплю, и оттого не могу хорошо, связно выражать всё то, что—много — набралось в голове и сердце». В письме к Озмидову, написанному, повидимому, в тот же день, как и настоящее письмо, он отмечал непривычную для него «жизнь... в тесном кружке людей и невозможность двигаться и переменять людей». Но в этом же письме, в связи с тем, что здоровье его поправляется, он говорит: «но мне кажется, что совершенно всё равно жить с большей или меньшей вероятностью близкой смерти или с большими или меньшими страданиями... Эти два месяца болезни дали мне много неизвестного мне прежде блага». Еще полнее высказана эта мысль в письме к гр. А. А. Толстой, написанном приблизительно в то же время: «... Очень большие и продолжительные телесные страдания и после них телесная смерть — это такое необходимое и вечное и общее условие жизни, что человеку, вышедшему из детства, странно забывать про это хоть на минуту. Тем более, что память об этом не только не отравляет жизни... но только придает ей твердость и ясность» (см. т. 63).

2 Письма Озмидовых, о которых говорит здесь Толстой, не сохранились. Он отвечал на них очень длинным письмом на имя H. Л. Озмидова, в котором высказал многое из тех мыслей об отношении к людям и влиянии на них, которые особенно ясны стали ему зa время болезни.

3 Содержание этого первого письма к Толстому от А. К. Дитерихс см. в комментарии его ответного незаконченного письма к ней — №119, от конца сентября — начала октября 1886 г.

4 Этими словами Толстой, повидимому, дает понять Черткову, что так как, в виду его болезни, он сам не присутствовал бы за общим столом, то Иванов, сын фельдшера, проживший юные годы в подвале с бедняками, мог бы не только плохо чувствовать себя за обедом в чуждой ему среде, но, быть может, столкнуться и явно с тем неприязненным отношением Софьи Андреевны, какое она всегда высказывала по отношению к тем, кого она называла «темными», т. е. к последователям Толстого, вышедшим из «низшего круга» или отказавшимся от всех традиций дворянских кругов, как Бирюков и др. — По получении этого ответа Толстого на свой вопрос, Чертков, очевидно, решил однако, что дело можно уладить так или иначе безобидно для Иванова: о том, что Иванов побывал одновременно с ним в Ясной поляне, можно с уверенностью судить по письму его, Иванова, к Черткову из Москвы в Петербург от 15 октября 1886 г., сохранившемуся в архиве Черткова.

5 Эта последняя фраза Толстого относится уже не к Ге, а к Иванову, на что указывает и следующая за нею фраза, отвечающая на размышления Черткова об Иванове, выраженные в письме от 15 сентября. Повидимому, Толстой был уже очень утомлен, когда дописывал это письмо, не перечел его и оставил в нем стилистическую неясность.

6 Выражение «Прочли бы и Диккенса его переделку» тоже не совсем ясно, но так как в письме от 29 сентября Чертков сообщал Толстому о том, что Иванов закончил переделку Диккенса, то несомненно, что Толстой выражает надежду при свидании с Чертковым и Ивановым познакомиться с этой переделкой Диккенса в чтении одного из них. — Какое именно произведение Диккенса было обработано для «Посредника» Ивановым, — неизвестно. Во всяком случае в печать оно не попало.

7 Письма Толстого ближайшего к этому времени, написанные и другим лицам, как и письма к нему, не дают точных указаний на то, что именно хорошее для «Посредника» «и готовое и в планах» было у него в тот момент. Возможно, что под «готовым» он подразумевал переделку «Крошки Доррит» Диккенса, присланную ему Озмидовым; хотя в ответе Озмидову он выражал и неполное удовлетворение его работой, но признал, что печатать ее всё же можно, а самое произведение Диккенса было одним из его любимых (переделка Озмидова однако в печать не попала). Что касается планов работ для «Посредника», то можно допустить, что под впечатлением полученных им незадолго перед тем трудов Миклухи-Маклая он вновь стал думать об изложении для «Посредника» его поучительной жизни среди дикарей Новой Гвинеи, о чем писал ему самому 25 сентября, т. е. незадолго до настоящего письма к Черткову (см. прим. 5 к п. № 104 от 3 апреля 1886 г.). Кроме того в данное время Толстого занимали мысли об основании особого научного отдела в «Посреднике», — мысли, которые он обстоятельно изложил в письмах к Бирюкову от 11—12 октября и к Н. Н. Страхову от 19 октября (см. т. 63) и которые вскоре стали уже понемногу осуществляться.

8 Слова «Теперь ваша совесть может быть спокойна», вероятно, подразумевают, что женитьба принесет Черткову то психическое равновесие, отсутствие которого часто давало ему о себе знать и сопровождалось тяжелыми упреками самому себе, выражавшимися и в письмах к Толстому.

119. А. К. Дитерихс.

1886 г. Конец сентября — начало октября. Я. П.

Постараюсь по пунктамъ отвѣтить на ваше письмо, за которое вамъ очень благодаренъ.

1) Мое здоровье очень хорошо. Я лежу еще, нога заживаетъ понемногу, и я понемногу могу мыслить и писать.

2) О жизни и смерти, то, о чемъ я такъ много напряженно думалъ это послѣднее время и о чемъ вы, я вижу, и думали и думаете. Человѣку, вамъ, мнѣ, представляется въ извѣстный періодъ его жизни удивительное и ужасающее сначала внутреннее противорѣчіе его личной жизни и разума. «Я, только я, все для меня, внѣ меня все мертво — интересенъ, важенъ, дорогъ для себя только я, и я не вѣрю въ свое уничтоженіе, хочу жить вѣчно, не могу себѣ представить жизни безъ себя», и вмѣстѣ съ тѣмъ этотъ ужасный разумъ, соединенный въ одно съ моимъ я, говоритъ мнѣ ясно, несомнѣнно во первыхъ, что я не одинъ, а что такихъ я, съ заявленіемъ такихъ же требованиій исключительности, безчисленное количество, что мнѣ неизбѣжна борьба съ этими я и погибель въ этой борьбѣ, во-2-хъ, что стремленія моего я не согласны, а прямо противорѣчивы общей жизни, соприкасающейся со мной, въ 3-хъ — то, что отъ меня, отъ столь драгоцѣннаго мнѣ я, хотящаго жить вѣчно, только и существующаго по моему чувству, въ лучшемъ случаѣ останется удобреніе для будущихъ чужихъ жизней, а то не останется ничего. Это противорѣчіе, кажущееся страшнымъ, когда оно вполнѣ сознается, лежитъ между тѣмъ въ душѣ каждаго человѣка, ребенка, даже составляетъ необходимое условіе жизни человѣка, какъ разумнаго существа. Противорѣчіе это было бы ужасно, если перестать жить, дѣйствовать, — и смотрѣть на него. Но это-то противорѣчіе и выростаетъ изъ жизни, и сопутствуетъ жизни и видоизмѣняется вмѣстѣ съ жизнью. — Противорѣчіе это для человѣка не можетъ быть разрѣшено словами, такъ какъ оно есть основа жизни человѣка, a разрѣшается для человѣка только жизнью, — дѣятельностью жизни, освобождающей человѣка отъ этаго противорѣчія.