Семейщина - Илья Чернев

Но Рукомоеву некогда было слушать его. Вместе с Епихой и Домничем он раздавал оружие, на ходу расспрашивал их о положении в деревне, давал указания, наставлял, как вести себя дальше…

Отряд пробыл в деревне допоздна, а потом Рукомоев со своими бойцами куда-то заторопился… С наступлением темноты артельщики и комсомольцы неприметно разошлись с ружьями по домам, чтоб наскоро перекусить, а потом уж собраться в условленном месте.

Прибытие отряда вооруженных пограничников вызвало на деревне бурю догадок, предположений, кривотолков:

— Зачем это зеленоголовые прибежали?

— По дворам пойдут… высланных искать…

— Еще которых заберут…

Нищий Фрол и другие странники ходили по дворам и, когда любопытные бабы, подавая милостыню, спрашивали:

— Что это комуны на целый день в клубе заперлись? — боязливо, шепотком говорили:

— А собрались они с красными армейцами… вызывать народ станут и пороть, — которых кулаками признают. Сказывают, двадцать или больше семейств выпорют…

Нелепые слухи и толки усилились особенно после того, как Рукомоев с красноармейцами, в сопровождении Епихи и Домнича, обошел дворы Самохи, Астахи, Спирьки, Листрата, но никого из заговорщиков дома застать не удалось; бабы или отговаривались незнанием, или по дурости, как решил Епиха, отвечали напрямик: уехали де в лес, а куда и зачем — не сказывали.

Рукомоев хмурил брови.

— Проморгали мы, — шепнул он Домничу. — Но… вы их ночью накроете. Обязательно! План у вас есть, только чтоб никто не проболтался. А меня уж здесь не будет. Надеюсь, что и одни справитесь… смело снимайте головку, в крайнем случае — стреляйте. К сожалению, я ночью должен быть в другом месте…. За Хонхолой не бойтесь, там остались, несмотря на мятеж, наши люди и через день прибывает отряд пограничников для полной ликвидации…

К вечеру никольцы уже знали и о поваленных телеграфных столбах, и о начавшемся в соседних селах мятеже. И когда обнаружилось, что красноармейцы куда-то ускакали, Спирька раскрыл окно и на всю улицу крикнул:

— Пятки смазали! Видать, поджало их! Где им против крестьянской силы сустоять! Ишь побежали!..

— Теперь артельщикам конец, — высунулась из противоположного окна чья-то лохматая голова…

На общее собрание, созванное нежданно и, видать, самочинно председателем сельсовета Тимохой, никто почти не пошел. Многие остались дома потому, что, как ни подмывало их любопытство, они были убеждены, что через несколько часов все переменится и тогда уж они всё узнают в достоверности от новых властей.

— Что этих и слушать, ежели им житья до ночи осталось, — рассуждали они.

Другие не пошли из трусости: подальше-то лучше, как бы чего на таком собрании не получилось, не дали б винтовки в руки и не послали защищать… а кого защищать — народу, мол, невдомек.

Бабы усиленно готовились к завтрашнему празднику. Кончался прискучивший пост, спасовки, завтра успенье, надо всего наварить, напечь, нажарить.

В отдаленном конце деревни, на низу Краснояра, у Ахимьи Ивановны тоже готовились к празднику. Каков-то он будет нынче, что с собою принесет успенье, — так, казалось, думала Ахимья Ивановна. Думала, но не говорила ничего, — знай себе работает, по дому мотается. На этом конце деревни было меньше, чем где бы то ни было, колготни, слухи с тракта, от сельсовета доходили сюда не очень-то густо.

— Пошел бы ты, батька, — сказала мужу Ахимья Ивановна.

— После ужина. — Чо Изотка-то… где пропал? На собрание бы сходил, послухал новости…

Аноха Кондратьич и раньше-то не любил сходов, избегал в сборню ходить, из-за этого и от сельсовета потихоньку отстал, когда попервости еще избрали его в члены.

— Придет, не впервой ему шататься, — ответил Аноха Кондратьич. — Как бы стрелу на собранье-то не получилось, — добавил он.

И, насытившись, дольше обычного творил начал, припадая ладонями на подрушник, лежащий перед ним на табурете.

Этим же вечером, после отъезда Рукомоева, фельдшер Дмитрий Петрович сидел в своем кабинете, в амбулатории. Ему надо было писать месячный отчет, помимо того хотелось побыть одному, в тишине, — так сегодня что-то грустно и, будто в предчувствии близкой беды, сжимается сердце. Мягкий свет лампы падал на белую клеенку стола, и, склонив голову набок, Дмитрий Петрович скрипел пером в толстой развернутой книге. По временам он поднимал голову, задумчиво и неподвижно глядел поверх очков в темный угол.

В окно осторожно постучали. Дмитрий Петрович вздрогнул и неестественно громко спросил:

— Кто там?

— Гражданин фельдшер, впустите на минутку… очень нужно. Дмитрий Петрович узнал голос техника Кравченко:

— Сейчас…

Кравченко усталой походкой ввалился в кабинет. Он был запылен с головы до ног, на тужурке, на штанах, даже на щетине небритых щек его блестела сенная труха.

— Они, по всем данным, искали и меня… вместе с остальными, — валясь на диван, сказал он. — Дудки, не такие мы дураки!

— Про кого вы говорите? Кто — они?.. Не понимаю, — пожал плечами Дмитрий Петрович.

— Не прикидывайтесь, фельдшер! — обозлился Кравченко.

— Что вам от меня надо? — пробормотал в крайней тревоге Дмитрий Петрович.

— Что? — Кравченко приподнялся с дивана. — Если хотите откровенно, мне надо знать, я хочу знать… ваше отношение к событиям…

— К событиям? Каким?

— Вы снова прикидываетесь! — повысил голос Кравченко. — Я должен сейчас же выяснить ваше отношение к власти… Вам, как медику, придется обслуживать наших раненых… Вы готовы к этому?

Дмитрий Петрович приложил руку к груди:

— Это моя обязанность, — я помогу всякому раненому, всякому больному, кто бы он ни был.

— Ладно! — смятчился Кравченко… — Впрочем, это не главное. Раненые — подумаешь! Какие там могут быть раненые… сиволапое мужичье!.. Главное, зачем я к вам пришел, — мне необходима ваша помощь… приют на сегодняшнюю ночь… Здесь, я полагаю, наиболее безопасное место.

— Но у меня тут медикаменты… инструменты, — нетвердо возразил Дмитрий Петрович.

— Что я, по нашему, вор, бандит? — вскочил Кравченко. — Вы забываетесь, с кем имеете дело! — Он вытащил из кармана браунинг.

— Вы, конечно, не бандит, но… вы же силой вынуждаете меня… уберите эту штучку, — запутался в словах Дмитрий Петрович.

— То-то! — криво усмехнулся Кравченко. — Итак, где прикажете устраиваться?

— Вот лучше всего в сенях, — здесь запахи… наутро от них головная боль, все же мне придется закрыть на ключ все двери, как обычно, чтоб никаких подозрений.

— Делайте как хотите… Во всяком случае, я признателен, — зевнул Кравченко. — Чертовски хочется спать… Я вам очень признателен, вы любезный человек… И-э-эх! Это, кажется, пятая ночь без сна… Трудно жить, гражданин эскулап, трудно! Техника Кравченко на шоссейке больше уже нет, вряд ли ее нынче доделают, — работающие разбежались, события… — он порывисто схватился за грудь. — Сердце, опять сердце! Нет ли у вас валерьянки?

— Почему же нет? — Дмитрий Петрович накапал в мензурку валериановых капель.

— Вот спасибо! — Кравченко залпом выпил лекарство. — Да, трудная жизнь!.. И, главное, — почему эта неуверенность, этот страх в самый ответственный момент? Если б кто мог объяснить мне, почему они держатся совсем по-иному даже в самые критические минуты. На кого они рассчитывают, откуда у них эта вера?.. Однако я заболтался. Буду спать. И вы идите спать, домой, только домой! — он выразительно хлопнул себя по карману…

Дмитрий Петрович вышел за ворота. «А не пройти ли до председателя? — подумал он. — Или не стоит?.. А вдруг обнаружится?.. Впрочем, попасть может от тех и других… Все же — не дойти ли до председателя, хоть и далеко это?»

Трудно сказать, чем окончились бы колебания фельдшера, предоставь ему время подумать еще минут с десяток, — тишину ночи в конце улицы разорвали глухие раскаты выстрелов, поднялся невообразимый собачий лай, покатился по деревне… выстрелы загремели где-то совсем близко, и Дмитрий Петрович, пригибаясь к земле, побежал через дорогу — домой, под надежное прикрытие Олемпиевой избы.

Заговорщики ни в какой лес не убегали: они лишь попрятались где придется, чтоб Рукомоев не смог найти и арестовать их. Когда же стало известно, что красноармейцы уехали, они все собрались в горнице уставщика Самохи, чтобы в последний раз обсудить план действий, распределить окончательно роли… Спирька закричал на Самоху, который все еще колебался, — с какой-де стати мы теряем время, отстали от хонхолойцев, надо начинать сегодня же ночью: перед праздником, перед успеньем, все артельщики в деревне, и тут, на месте, легче их перебить, чем рыскать потом за ними на покосе. Спирьку поддержали Астаха, Листрат и другие, и уставщик уступил.