Пламя моей души - Елена Сергеевна Счастная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она вынула нож, не глядя на блестящее его лезвие, хоть и земетила, как пробежался по нему отблеск Ока, которое строго наблюдало с выси своей недосягаемой за тем, что деялось сейчас внизу. Тронула кончиком пальца остриё и подняла голову к самой вершине идола. Она набрала в грудь воздуха — страшась ещё того, что будет дальше. А вдруг и правда не сумеет выносить ребёнка Ледена без помощи Лады, без силы Сердца, к которой привыкла уж за долгие годы, что в себе его носила?
Елица закусила губу — и вздрогнула, как легли на плечи её ладони тяжёлые. Любимые.
— Я с тобой, Еля, — низкий голос Ледена объял теплом. Прикрыл словно щитом кованым ото всех тревог. — Я всегда буду с тобой.
Она подняла руку и полоснула по ладони лезвием холодным, острым. Вскрикнула сдавленно от того, как пыхнула боль тонкой полоской — и затерялась где-то в глубинах ощущения странного, словно мир вдруг принял Елицу. Обнял и обогрел, понимая всё, через что она прошла на пути сюда. На пути к тому, чтобы обресть любимого и пожелать продолжить род его.
Закапала кровь липкая наземь, пропадая в толстом слое пепла, так и не растворившегося под сотнями сотен дождей. Малыми крупицами она вонзилась в нутро капища, дотянулась до самого сердца Матери Матерей — и растеклась в стороны, наполняя всё вокруг первородной живой.
Елица прислонилась затылком к плечу Ледена, глядя в чистое небо, слыша, как колышутся ели под дыханием ожившего вдруг ветра, как зарождается где-то в груди то ли её, то ли земли самой — песня. Незнакомая, но слова которой она знала давно. И каждое из которых находило отклик внутри. Теперь она знала, что сумеет одолеть всё, что ещё вытянет для неё нитями из колодца своего Макошь.
ЭПИЛОГ
Елица смотрела в тёмный закопчённый потолок бани. Женские голоса, что звучали сейчас словно из дальней дали, сливались в один неразборчивый, взволнованный гул. Кто-то обтирал мокрой тёплой тряпицей её бёдра, поднимая ещё из глубин истерзанного нутра отголоски стихающей боли. Кто-то смахивал со лба прилипшие к нему пряди. Одно только слышала Елица ясно: звонкий обиженный плач сына, уже завёрнутого в отцовскую рубаху — чтобы принял он от него защиту и силу его, которая сделает его достойным наследником князю Остёрскому.
— Какой мальчик крепенький. Не иначе богатырём будет! — радостно щебетала Вея. — Посмотри, Елица!
Она подставила руки и приняла в них тёплый свёрток. Но и разглядеть не успела личика сына, как тот, настойчиво тыкаясь носом, добрался до её груди и затих. Она улыбнулась, едва чувствуя собственные губы. И смутно понимая, что теперь творится вокруг неё. И как она сумела всё это пережить.
Эти луны тяжёлые, за которые ребёнок, что рос внутри, забирал её силу. Она и старалась не страшиться этого. Не смотреть на себя лишний раз, всё ж чувствуя, как сильнее проступают рёбра под кожей, как заостряются плечи и колени. Сколько бы она ни пыталась поддерживать силы свои, сколько бы ни кормила её Вея, которая приехала в Остёрск незадолго до родов — а Елица таяла, иссыхала как будто.
Одно держало её в Яви, заставляло бороться: осознание, что этот ребёнок Ледена. И муж её всегда бял рядом, как и обещал. Бывало, уводили его дела из детинца Остёрского — да куда от того денешься, ведь стал он, как вернулись с капища старого, князем. А потому и заботы на него все навалились. Он даже уехал на время вместе с ближниками за данью по осени. И как будто не было его в городе, в тереме, за несколькими стенами от Елицы — а всё равно ощущала она его. Соприкосновение их особое — душами самыми — не размыкалось, сколько бы вёрст не разделяло их.
Как узнал Леден, что ребёнок его Елицу мучает, хотел уж и лекарку какую умелую позвать, чтобы избавила её от дитя. Да она запретила даже челядь гонять за делом таким непотребным. Он долго гневился: на неё, что не сказала раньше. На себя, за то, что до такого довёл. За проклятие своё, которое не разрушить.
И Морану клял. Так, что страшно становилось: осерчает та и погубит вконец, не проснётся он после сна очередного, что стали мучить его чаще. Но он всегда возвращался. Выждав день, приходил к Елице, распугивая всех челядинок, что были в тот миг в её горнице. И любил её исступленно, нежно, держа в руках, словно перо, которое смять боится силой своего желания.
Тогда ей становилось легче. Тогда она наполнялась опять силой и начинала верить сызнова, что ребёнка всё ж выносит.
Да к весне, будто мало бед, пришла весть из Логоста: Зимава в родах умерла. Оставила после себя сына, велев назвать его Эрваром. В глазах потемнело от того. И скрутил Елицу недуг сильный, из которого она выбраться не могла седмицу целую. Только цеплялась в бреду за голос Ледена, который всегда слышался рядом. Ничто ей не было нужно в те муторные дни — только он.
Но всё это вмиг закончилось. Казалось, длилось-тянулось бесконечно долго. И конца и края не будет этому мучению, этому страху извечному — не пережить ещё один день. А вот ведь — пережила. И держала теперь в неожиданно крепких руках своего сына.
Она уснула незаметно, чувствуя, как разомкнулись губы дитя на соске.
Пришла тьма, дарующая долгожданный отдых измученному телу. Окутала мягкой топью, словно болотом, нагретым жаром земным. И ничего не было больше вокруг — Елица покачивалась, плыла и отдалялась всё куда-то от того места, где быть должна. Страшно не было — только спокойно и безразлично.
Но засияло что-то в мутной выси, глубокой, бесконечной. Елица присмотрелась: то ли месяц вышел из-за облаков плотных, то ли застыл перед глазами серп начищенный, гладкий — одним взмахом перережет нить человеческой жизни.
— Забрать меня пришла? — шевельнула Елица губами.
Тихий смешок колыхнул серый туман, который почти невесомо трогал лицо, змеился меж прядей спутанных волос, проникал в ноздри.
— Нет, — бросила Морана, и мрак окружающий вдруг принял очертания женской фигуры. — Жить будешь долго, княгиня. Детей родишь. Не одного.
— Не переживу, — она усмехнулась горько. — Других — не смогу.
— Сможешь, — уверенно отрезала Богиня.
